Остров: Робер Мерль - Робер Мерль 17 стр.


Он выпрямился, постарался придать себе важную осанку и, не замечая смехотворности своих жестов, проговорил властным тоном, будто привык, что его слова выслушиваются в уважительном молчании:

- Вот когда вы говорили, Парсел, я сидел тут и думал. Вот про это самое согласие. Так вот насчет согласия… Я - против. Нет и нет. Согласие совсем не то, что вы думаете, Парсел. Возьмите, к примеру, миссис Джонсон. Она-то охотно согласилась, а легче мне от этого не было.

Кто-то хихикнул, но Маклеод громко спросил:

- Кто еще просит слова?

Все молчали, и Маклеод по очереди оглядел присутствующих:

- Если никто не просит слова, предлагаю начать голосование. Кто за то, чтобы спрашивать у негритянок согласия?

- Лучше спросите, кто против, - посоветовал Парсел. Взглянув на него исподлобья, Маклеод пожал костлявыми плечами и проговорил:

- Кто против того, чтобы спрашивать у негритянок согласия?

И первым поднял руку. Хант немедленно последовал его примеру. Затем подняли руку Смэдж, Уайт и Джонсон.

- Пять голосов из восьми, - сказал Маклеод нарочито равнодушным тоном. - Предложение Парсела отвергается.

В наступившей тишине послышался голос Парсела:

- Хант не боится, что Омаата откажется от него. Почему же он тогда голосует с вами?

- Спросите его самого, - сухо бросил Маклеод.

Парсел пристально поглядел на говорившего, но не добавил ни слова.

- Смэдж, - скомандовал Маклеод, - передай треуголку Парселу.

Смэдж поднялся, пересек свободное пространство между факелами и протянул Парселу треуголку. После смерти Барта матросы разделили между собой его имущество, и треуголка досталась Смэджу. Она была явно велика новому владельцу, и Смэдж даже не мечтал появляться в ней на людях, но сохранил ее как военный трофей, повесил на стену хижины и адресовал ей потоки проклятий и брани всякий раз, когда ему вспоминались зверства Барта и собственная трусость.

Пока Парсел вынимал не торопясь из треуголки бумажку за бумажкой и, поднося поближе к факелу, читал написанные на них имена, пока он складывал бумажки квадратиком, напряжение поослабло и вновь завязались разговоры. Таитяне, до тех пор стоявшие за спиной Ханта, сели и все так же, не повышая голоса, живо комментировали происходящее. Омаата подошла к мужчинам, и Парсел услышал, что они спрашивают ее о порядке голосования. Хант, уставив куда-то вдаль бесцветные глазки, мурлыкал что-то себе под нос. Как ни старался он следить за дебатами, смысл их от него ускользал. И сейчас, когда все замолчали, гигант отдыхал душой. Положив свои огромные лапы на столь же непомерно широкие ляжки, он время от времени взглядывал на Омаату и терпеливо ждал, когда она подсядет к нему.

Таитянки за спиной Парсела снова зашушукались, захохотали. Они прекрасно поняли процедуру голосования и издевались над тщеславными перитани, которые намеревались выбирать себе ваине, хотя испокон веку всем известно, что как раз ваине выбирают себе мужей.

Проглядывая бумажки с именами, Парсел краем глаза следил за действиями неприятельского лагеря. Смэдж завел вполголоса беседу с Маклеодом, а последний, видимо, не соглашался с его доводами. Уайт не вмешивался в их разговор. Неожиданно он поднялся и пошел поправить покосившийся факел. Парсел заметил, как беспокойно метис оглядел женщин и тут же отвел глаза. Сидевший от него справа Джонсон размеренным, но беспокойным жестом растирал алые бляшки, усыпавшие его подбородок. Хотя принятая процедура голосования позволяла ему надеяться, что он не вернется одиноким в свою хижину, он все-таки сомневался в успехе.

Прямо над ухом Парсела раздался шепот Бэкера: "Они обработали Джонсона и приручили Ханта". Парсел утвердительно кивнул головой, а Бэкер продолжал все так же тихо, но голос его сорвался: "Маклеод будет возражать против того, чтобы Авапуи досталась мне, и остальные его поддержат". Парсел оглянулся и в упор посмотрел на тонкое, бронзовое от загара лицо валлийца. В глазах его застыл тоскливый страх. "Бэкер ее по-настоящему любит", - подумалось Парселу.

- Сейчас я просмотрю бумажки еще раз, - проговорил он, - а вы тем временем пойдите и предупредите Авапуи; как только вы подымете правую руку, пусть она сразу же бежит в джунгли и пока остается там. А если по голосованию Авапуи достанется Маклеоду, требуйте себе Ороа.

- Почему Ороа? - недоверчиво спросил Бэкер.

- Потом объясню.

Бэкер нерешительно замолк, но затем, очевидно, разгадал план Парсела и поднялся с земли. Не поворачивая головы Парсел снова взялся за бумажки, разворачивал их одну за другой, потом не торопясь складывал и кидал в треуголку.

Когда Бэкер снова уселся рядом, Парсел свертывал последнюю записочку. Прямо против него Маклеод по-прежнему вполголоса, но в более бурном тоне вел беседу со Смэджем.

- Положите на землю правую руку. Я вам одну вещицу передам, - шепнул на ухо Парселу Бэкер.

Парсел повиновался и почувствовал на раскрытой ладони какой-то холодный твердый предмет. Он сжал пальцы. Нож Бэкера!

- Пусть он пока будет у вас, - шепнул Бэкер, - а то я чего доброго не удержусь.

Не разжимая кулака, Парсел сунул нож в карман.

- Ну, пора, - громко произнес Маклеод.

Он поднял обе руки, и сразу воцарилась тишина.

- Я просмотрел и пересчитал все девять записок, - сказал Парсел. - На каждой из девяти написано имя одного из британцев. Но мне не попалась ни одна бумажка с именем таитян, из чего я заключаю, что вы решили не допускать их к голосованию.

- И не ошиблись, - медленно процедил Маклеод.

- Это несправедливо, - энергично подхватил Парсел. - Действуя таким образом, вы смертельно оскорбите таитян. Они имеют такое же право, как и мы, выбрать себе жену.

Маклеод оглядел поочередно Смэджа, Уайта и Джонсона с торжествующим и самодовольным видом, словно призывая их в свидетели своей прозорливости. Потом, выставив вперед свой костлявый подбородок, он презрительно из-под полуопущенных бесцветных ресниц взглянул на Парсела.

- Ваше предложение, Парсел, ни капельки меня не удивило, ведь вы на черномазых, как говорится, не надышитесь. Будь я проклят, если еще кто-нибудь из европейцев так обожает дикарей, как вы! Вечно с ними носитесь! Вечно с ними лижетесь! И на ручки берете, и гладите, и цацкаетесь, и сюсюкаете! Все равно - будь то мужчина или женщина! Прямо страсть какая-то! Смэдж хохотнул, за ним улыбнулся и Джонсон, но поспешно и смущенно отвернулся, словно боясь, что его улыбку, адресованную Маклеоду, заметит Парсел.

- Сволочь! - прошипел Бэкер.

Молоденький Джонс коснулся локтя Парсела и спросил вполголоса:

- Накидать ему по заду?

Джонс был невысокого роста, но сложен как атлет. Парсел ничего не ответил. Его прекрасное, бледное и суровое лицо казалось изваянным из мрамора. С минуту он молча глядел куда-то вдаль, мимо головы Маклеода, потом спокойно проговорил:

- Я полагаю, что у вас имеются и другие аргументы.

Бэкер с восхищением взглянул на него. День за днем Парсел бьет Маклеода, отвечает презрением на презрение! Только у Парсела получается куда благороднее: в его словах никогда не чувствуется желания оскорбить противника.

- Если вам, Парсел, так уж хочется знать, - проговорил Маклеод, - что ж, скажу прямо, другие аргументы у меня тоже есть, и, с вашего разрешения, достаточно веские. Лучше посторонитесь, а то как бы они вас по голове не ударили. Оказывается, есть на нашем острове такие типы, которым до сих пор невдомек, что здесь пятнадцать мужчин, англичан и черных, и только двенадцать женщин… Предположим, мы кинем в треуголку все пятнадцать имен. И что получится? Получится, что трое, те, кто будут тянуть жребий последними, останутся вовсе без жены. Он обвел присутствующих насмешливым взглядом.

- Может, это будут черные… А может, как раз белые, и, представьте себе, Парсел, мне небезразлично, если это окажутся белые. Я лично предпочитаю, чтобы без женщин остались ваши любимые дружки, а не Смэдж, скажем, Уайт или Джонс…

- Обо мне не беспокойся, - крикнул с места Джонс, молодецки расправляя плечи. - Как-нибудь без твоей помощи устроюсь.

- Маклеод, - Парсел нагнулся, чтобы лучше видеть своего противника, - мы с вами редко сходимся во мнениях, но на этот раз, поверьте мне, вопрос слишком серьезен. Вообразите себе, что произойдет, когда таитяне останутся под баньяном одни с тремя женщинами, которых вы соблаговолите им оставить.

- Ну и что же? - протянул Маклеод. - Три женщины на шестерых совсем неплохо. Выходит по полженщины на каждого. Совсем неплохо - одна женщина на двоих. Мне и то не всегда столько доставалось.

- Да вы же их оскорбите!

- Ничего, пооскорбляются и перестанут, - ответил Маклеод. - Заметьте, Парсел, я лично против черномазых ничего не имею. Правда, я с ними не лижусь с утра до вечера, но ничего против них не имею. Но ежели приходится выбирать между ними и нами, я выбираю нас. В первую очередь нас.

- Вы сами себе противоречите.

- То есть как? - Маклеод даже выпрямился, так оскорбителен ему, шотландцу, показался упрек в нелогичности.

- Вы же сами не хотели, чтобы офицеры пользовались на острове привилегиями в ущерб матросам, а теперь ставите в привилегированное положение белых в ущерб таитянам.

- Никаких привилегий я не устанавливаю, - процедил Маклеод, - но разрешите вам заметить, Парсел, что я не просто так отдаю предпочтение, а с умом. Первым делом - на суше или на море, при попутном ветерке или в шторм - я думаю о том, кто для меня всегда номер первый, - о Джемсе Финслее Маклеоде, собственном сынке своей матушки. Затем думаю о своих дружках. А затем о прочих парнях с "Блоссома". И уж потом о черномазых.

- Точка зрения эгоиста, - взорвался Парсел, - и, поверьте мне, она чревата самыми серьезными последствиями.

- Чревата или нет, зато моя собственная, - беззвучно рассмеялся Маклеод, сморщив лицо, особенно похожее сейчас, при свете факелов, на череп, и охватил руками костлявые колени. - А насчет эгоизма это вы верно сказали, Парсел, я никого не боюсь. А уж этих джентльменчиков тем более, - добавил он, обводя рукой всех собравшихся. - Эгоисты! Все эгоисты, все, до последнего! И против вашего предложения, Парсел, проголосует большинство этих самых эгоистов.

Он сделал паузу и, все так же улыбаясь, проговорил:

- Кто просит слова? - И, не дождавшись ответа, добавил: - Ставлю на голосование. Кто против?

Он поднял руку. Его примеру тут же последовал Хант, затем Смэдж и наконец Джонсон. Уайт не шелохнулся. Сторонники Маклеода удивленно взглянули на метиса. Не опуская поднятой руки, Маклеод повернул голову влево и тоже уставился на Уайта. Уайт спокойно выдержал этот взгляд, потом неторопливо отвернулся и вперил в пространство свои черные, узкие, как щелки, глаза.

- Я воздерживаюсь, - произнес он мягко и певуче.

- Воздерживаешься? - яростно протянул Маклеод, все еще не опуская руки; его серые маленькие глазки метнули молнию.

- Напоминаю вам, - решительно заявил Парсел, - вы не имеете права оказывать давление на собрание и, следовательно, на Уайта, равно как на Ханта и Джонсона.

- Никакого я давления не оказываю, - не сдержавшись, крикнул Маклеод.

Хотя Уайт воздержался, все равно победа осталась за ним, Маклеодом. У него четыре голоса. У Парсела - три. Но тем не менее заявление Уайта насторожило шотландца. Значит, не так-то уж надежно его войско… Он опустил руку, но по-прежнему глядел на Уайта.

- Я с тобой не согласен, - проговорил, почти пропел Уайт.

Лицо его было безмятежно спокойно, руки скромно сложены на груди, говорил он вежливо, с какой-то непоколебимой кротостью.

- В таком случае вы должны голосовать со мной, - произнес Парсел.

Уайт не ответил. Он уже сказал то, что думал. И больше ему нечего было сказать.

- Вот так сюрприз! - шепнул Бэкер, нагнувшись к Парселу.

- Не такой уж неожиданный, - в тон ему ответил Парсел.

- Четыре против, - объявил Маклеод. - Один воздержался. Предложение Парсела отклоняется.

Но по поведению Маклеода чувствовалось, что поступок Уайта лишил его прежнего апломба.

- Парсел, - буркнул он, - передайте треуголку Джонсу. Пора браться за дело, если мы не собираемся здесь ночевать.

Джонс сначала стал на колени, потом сел на корточки и поставил треуголку на голую ляжку. Только он один из всех англичан носил парео, и, откровенно говоря, только его нагота могла выдержать сравнение с наготой таитян, которым он уступал лишь в росте. На "Блоссоме" он был самым молоденьким после Джимми - ему только что исполнилось семнадцать лет, - и на стройном, атлетическом, гибком теле гордо сидела голова с коротко остриженными белокурыми волосами. Нос у него был вздернутый, короткий, весь в веснушках, а подбородок, не знавший бритвы, круто выступал вперед, словно все еще продолжал расти. Синие, фарфорово-синие глаза, похожие на глаза покойного юнги, пристально смотрели на собеседника. Но он был мужественнее и напористее, чем Джимми. Прекрасно сознавая свою силу, он то и дело напруживал мускулы груди, стремясь придать себе более внушительный вид, а возможно, просто из мальчишеского кокетства.

- Ну, долго ты еще будешь копаться? - крикнул Маклеод. Джонс прижал левой рукой треуголку к боку, а правой стал перебирать бумажки. Он волновался, не решаясь приступить к жеребьевке. Боялся, что первый же британец, чье имя он назовет, потребует себе его Амурею. Когда мятежный "Блоссом" пристал к Таити, Джонс впервые познал любовь в ее объятиях. Ей только что минуло шестнадцать. Ни на Таити, ни на борту "Блоссома" Джонс не хранил ей верности, но, когда новизна побед приелась, вернулся к своей первой любви. И со времени высадки островитянам повсюду попадалась эта парочка - Джонс держал Амурею за руку, оба торжественные и очень наивные.

- Чего же вы ждете? - обратился к нему вполголоса Парсел.

- По правде говоря, боюсь, - признался Джонс. - Чертовски боюсь. А вдруг они уведут у меня Амурею!

- Да полноте, - улыбнулся Парсел, - ставлю шиллинг, что она достанется вам.

Порывшись в кармане, он вытащил шиллинг с пробитой дыркой и швырнул его наземь к ногам Джонса. Юноша как завороженный смотрел на монету.

- Ну, начинай, - сказал Бэкер, сидевший по другую сторону Парсела, и, упершись ладонью о траву, нагнулся, чтобы лучше видеть своего шурина.

Джонс вытащил бумажку, развернул ее, наклонился поближе к факелу и прочел сначала про себя написанное имя. Потом громко проглотил слюну, широко открыл рот и только после этого крикнул:

- Джонс!

И оглянулся с таким ошалело-наивным видом - вытащить первым собственное имя! - что все присутствующие, за исключением Ханта, так и покатились со смеху.

Джонс расправил плечи, давая понять, что не потерпит насмешек. Но, несмотря на свою воинственную осанку, он весь как-то внутренне обмяк и был так взволнован, что не мог выговорить ни слова.

- Ну?! - буркнул Маклеод. - И это все на сегодняшний вечер? Заметь, сынок, ты первый можешь выбрать среди двенадцати женщин. Только постарайся побыстрее взвесить все за и против.

- Амурею! - выдохнул Джонс.

И, сведя брови над вздернутым носом, он боязливо оглядел сидевших кружком матросов, стараясь угадать по выражению лица того, кто из них посмеет оспаривать его выбор.

- Возражений нет? - спросил Маклеод, потрясая, как дубинкой, концом веревки. Затем закинул ее за спину, подождал несколько секунд и с размаху ударил веревкой по земле у самых ног.

Он не докончил фразы, словно ему противно было договорить.

- Принято!

- Амурея! - с трудом выдавил из себя Джонс и оглянулся.

Амурея тотчас же появилась на его зов, смело вошла в освещенный факелами круг, с улыбкой опустилась на колени рядом со своим суженым и взяла его за руку, тоненькая, хорошенькая. В лице ее было что-то ребячески наивное, роднившее ее с будущим танэ. Джонс расслабил мускулы и шумно, даже с присвистом, выдохнул воздух. Он весь как-то поник, втянул грудь и искоса восхищенно посмотрел на Амурею. Она была здесь! Она была его! От счастья он, казалось, вот-вот взлетит в воздух. Перед ними обоими впереди целая жизнь, и не было и не будет ей конца.

- Если ты не отпустишь лапку твоей индианки, - с издевкой крикнул Смэдж, - то жребий тянуть придется кому-нибудь другому.

Джонс вынул из треуголки бумажку.

- Хант! - звонко проговорил он.

Хант прекратил неумолчное мурлыканье, что-то буркнул, поднял голову и удивленно уставился бледно-голубыми глазами сначала на Джонса, потом на треуголку, на бумажку, зажатую в крепких пальцах, после чего тревожно посмотрел на Маклеода, как бы призывая его на помощь.

- Теперь твой черед выбирать себе жену, - пояснил шотландец.

- Какую жену? - спросил Хант.

- Ну, твою жену, Омаату.

Казалось, Хант молча о чем-то размышлял.

- А зачем мне ее выбирать? - вдруг осведомился он.

- Затем, чтобы она была твоя.

- Она и сейчас моя, - возразил Хант, выставив вперед свою мохнатую физиономию и сжимая на коленях огромные кулачища.

- Конечно, она твоя. Ты только скажи: "Омаата", и она сядет рядом с тобой.

Хант подозрительно взглянул на Маклеода.

- А почему ты говоришь "выбирай?"

- Здесь одиннадцать женщин. Ты должен выбрать себе одну из одиннадцати.

- Плевал я на этих одиннадцать! - рявкнул Хант, взмахивая рукой, как бы сметая их со своего пути. - У меня есть Омаата.

- Ну, ладно, тогда скажи: "Я хочу Омаату", и Омаата будет твоя.

- А разве она сейчас не моя? - грозно взглянул на Маклеода Хант.

- Ясно, твоя. Да послушай же ты меня. Сделай так, как тебе говорят. Скажи: "Омаата". Она сядет рядом с тобой, и конец.

- А почему я должен говорить: "Омаата"?

- Господи! - простонал Маклеод, хватаясь за голову.

- Объясните мне, пожалуйста, Маклеод, как вы добиваетесь того, чтобы Хант голосовал на вашей стороне. Очевидно, это отнимает у вас уйму времени, - ядовито заметил Парсел. Маклеод кинул на говорившего злобный взгляд, но промолчал.

- Хватит! - прерывающимся от волнения голосом крикнул Бэкер. - Пусть Парсел скажет Омаате, чтобы она села рядом с Хантом, и будем считать вопрос исчерпанным.

Маклеод кивнул головой, и Парсел перевел Омаате слова Бэкера. Сразу из темноты возникла гигантская фигура Омааты. Парсел удивленно оглянулся. Он думал, что она по-прежнему сидит в кругу таитян. Отсюда, снизу, Омаата показалась ему еще более массивной, чем обычно, и, когда она прошла между ним и Бэкером, он невольно удивился объему ее бедер. Ослепленная ярким светом, Омаата на мгновение остановилась, потом оглянулась, ища своего Жоно. Тенью своей она закрыла Парсела, к которому она стояла спиной, и при свете факелов резче вырисовывался ее гигантский силуэт, отблески пламени играли на ее плечах, и казалось, что это не живая плоть, а отполированный до блеска черный мрамор.

Опустившись рядом с Жоно, она басовито заворковала на понятном лишь им двоим языке, оглушая своего верного богатыря целым потоком слов. Хант нежно бормотал что-то в ответ. "Мурлычет", - усмехнулся Джонс. Парсел улыбнулся, но с тонкого смуглого лица Бэкера по-прежнему не сходило озабоченное выражение. Глаза его глубже запали в орбиты, нижняя губа судорожно подергивалась.

Назад Дальше