Начальник экспедиции по-отечески посоветовал мне расстрелять все выданные боеприпасы, чтобы снабженцы не урезали норму их выдачи на следующий сезон. При этом настоятельно рекомендовал не убивать без необходимости никакую таёжную живность, чтобы не обидеть местных охотников. "А уж обидишь – не обижайся!" – напутствовал меня Борис Константинович. Несмотря на молодость и достаточное количество "ветра в голове", всё же заучил эти пожелания и уважил нашего шефа по всем оговорённым пунктам. Более того, после первых охотничьих удач, ходил в тайгу только с пулей – "жаканом" в стволе, а зверей и птиц не захотел стрелять даже тогда, когда это было возможно и даже, когда меня об этом просили товарищи. Боезапас же расстрелял на стоянках по мишеням, основными из которых были, конечно, же, пустые бутылки из-под спиртного.
Спецодежда оставляла незакрытыми от комариных и прочих укусов только лицо и руки. Теоретически, лицо должен был закрыть накомарник, а практически, накомарник у курящего таёжника прожигался в первом же маршруте. При курении сетка накомарника откидывалась на его верхнюю часть – шляпу, а затем опускалась на горящую сигарету: или случайно, при ходьбе; или по забывчивости, инстинктивно пытаясь закрыться от комаров, которые начинали кусать открытое лицо, не обращая внимания на едкий дым от горящей сигареты.
А так как почти все геологи – мужчины были курящими, то и большая часть накомарников была с небольшой дырочкой от горящей сигареты. От такого накомарника вреда становилось больше, чем пользы, так как в прожжённую дырку обязательно залетали комары, а вылететь уже не могли. Прихлопнуть их можно было, только сняв накомарник. Так как комаров в тайге было видимо-невидимо, то, по крайней мере, один из них ежесекундно залетал в прожжённую дырку накомарника, который легче становилось не одевать вообще.
Однажды я пошёл в тайгу, забыв на базе "Дэту" – защитную мазь от комаров, которой время от времени смазывал в пути открытые руки и лицо. Уже подплывая в лодке к устью притока, от которого должен был начаться маршрут, вспомнил про это. Возвращаться на базу из-за такой мелочи было лень, решил, что один день отработаю и без защиты. Пришлось буквально через каждые сто метров пути смачивать ледяной водой красные, распухшие от бесчисленных комариных укусов руки и лицо. Благо, что маршрут проходил по берегу одного из притоков Подкаменной Тунгуски, и холодная вода всё время была рядом.
Вечером товарищи из отряда не узнали меня, а, узнав – ахнули. Лицо распухло и приобрело багрово-красный цвет, а глаза с трудом открывались. Жаль, не было фотоаппарата. Геологи моего отряда утверждали, что картина была впечатляющей. Интересно, сколько крови выпили из меня в этот день "кровососы гнусные"? Думаю, что больше, чем сдает донор за один раз. По крайней мере, чувствовал слабость после этого похода ещё с неделю.
Местные охотники рассказывали, что основным способом таёжной расправы за крупные грехи здесь являлось привязывание человека к дереву без защитной одежды на день. К вечеру в нём не оставалось ни капли крови! И никаких повреждений на теле, потому что никто его не трогал. До этого похода я сомневался в этих рассказах, подозревая, что это местная байка. Однако прохождение маршрута только с небольшими открытыми участками тела: кистями рук и лицом, полностью убедили в достоверности этих историй.
Вечером вдоль реки всегда тянуло ветерком и сдувало большую часть комаров, поэтому после маршрута мы могли сбросить с себя противоэнцефалитные костюмы, чтобы тело могло немного подышать. На открытые участки тела (лицо и руки) комары, хоть и в значительно меньших количествах, всё-таки садились. Мы объявили войну комарам и взяли шутливое обязательство убивать не менее ста "кровососов гнусных" в день. Для этого требовалось всего лишь десять раз хлопнуть открытой ладонью по тыльной стороне другой, потому что за несколько секунд на руку садилось не меньше десяти кровососов. Так что, вечерний отдых от комаров был относительным.
После окончания маршрута наступала самая приятная часть дня. Я садился в лодку, заводил мотор и, набирая скорость, вылетал на середину реки. Как только начиналось движение, комаров сдувало с меня воздухом. До самой базы можно было отдыхать от нескончаемой ежесекундной битвы с ними. Эти надоедливые, отравляющие жизнь в тайге насекомые умудрялись садиться даже на смазанные защитной мазью, но открытые кисти рук и лицо. Приплыв на стоянку отряда, первым делом снимал глухой противоэнцефалитный костюм.
Он, безусловно, прекрасно защищал от комаров, мошки, оводов и прочей местной кровососущей насекомой нечисти. Однако тело в нём почти не дышало, поэтому в жаркие дни геологи изнемогали от жары и духоты. Кроме того в такие дни вся одежда под костюмом, а зачастую и сам костюм, становились мокрыми от пота, прилипали к телу и добавляли дискомфорта без того тяжёлой физически маршрутной жизни. И даже в сапогах хлюпал пот, стекавший по телу и скапливающийся на их дне. На стоянке можно было, наконец-то, побыть без непроницаемого не только для комаров защитного "панциря".. Начинал дуть лёгкий вечерний ветерок, приятно обдувая перегретое тело, которое впервые за день начинало дышать. Всё познаётся в сравнении, после снятия "энцефалитки" возникало ощущение, что лёгкие стали вдвое больше по объёму, настолько легче становилось дышать. Там я впервые понял, буквальность выражения "дышать всей кожей". Как тунгусы неделями не снимали наглухо закрытых одеяний из оленьих шкур? Не представляю!
Когда зимой в тайге образовывался наст на поверхности снежных сугробов, эвенк мог сутками безостановочно идти по нему, не проваливаясь, на своих коротких широких лыжах, подбитых оленьим мехом. Олений мех на лыжи подбивался с направлением ворсинок в противоположную от направления движения сторону. То есть, лыжи легко скользили вперёд, и тормозили, при движении назад, поэтому можно было идти, сильно отталкиваясь от снега, почти как по земле. Зверь же, которого гнал тунгус, проваливался в сугробы и резал себе краем наста ноги. В результате эвенк загонял жертву до полного изнеможения, и, когда та просто падала на снег от усталости, убивал её без единого выстрела, просто прирезал добычу ножом. Во время погони, особенно если было очень холодно, тунгус не останавливался даже по нужде, всё делал на бегу, тем самым, сохраняя тепло, а заодно и экономя время. Очень необычно, очень экзотично, очень практично, но уж совсем не привлекательно!
В зиму, предшествующую нашему сезону, на эвенкийское стойбище вышел медведь – "шатун". Один из тунгусов тут же схватил карабин, спокойно прицелился, и выстрелом в голову убил его. Почему-то медведь не впал в зимнюю спячку, не нагулял достаточного количества подкожного жира: то ли заболел, то ли был ранен, или по какой-либо другой причине. Это заставило его бродить по тайге, почти лишённой привычной для него еды, и сделало агрессивным и очень опасным зверем. Мне показали героя этого происшествия – эвенка-охотника: худющий, ростом метр с кепкой в прыжке, ну – "без слёз не взглянешь!". При всём при этом продемонстрировал сильнейшее самообладание! Воистину, тунгусы – прирождённые охотники, что называется – "от бога"! Их не гложут сомнения: убивать, не убивать, ведь это испокон веков их образ жизни.
Соревнование по стрельбе на Нижней Тунгуске
Как выяснилось после окончания сезона и встречи с моими товарищами Лёшей "Усом" и Анатолием – "папой Булкиным", похожее обращение с боезапасом было и в их экспедиции на Нижней Тунгуске. Для расстрела патронов (а это почти всегда происходило во время застолий), часто использовали стрельбу по движущимся мишеням. Для этого применялась опустошённая бутылка из-под спиртного, пущенная по течению реки (если таковая протекала рядом). Высокие результаты в этом снайперском соревновании считались очень престижными в полевых, преимущественно сугубо мужских коллективах. Как-то во время одного из праздников на Нижней Тунгуске, подвыпившие меткие стрелки, участвовавшие в этом соревновании, никак не могли попасть в одну из подобных плывущих мишеней.
Неважно видевший "папа Булкин" в довольно сильных очках, доселе не участвовавший в подобных баталиях, попросил разрешить и ему посоревноваться в стрельбе. Один из разгорячённых спиртным геологов высказал общее мнение, немного свысока протянув: "Да где тебе-то, если мы попасть не можем!". Однако Анатолий скромно настаивал на своей просьбе: "Может быть, я всё же попробую, пока бутылка не очень далеко уплыла?". Она действительно уплыла уже довольно далеко, и её горлышко над водой различалось с трудом, даже людьми с хорошим зрением. Начальник экспедиции снисходительно разрешил: "Да чего там, пусть пальнёт разок".
Разряженные ружья висели на общем столбе, и соревнования проходили из одной двустволки. Это ружьё в результате дебатов и передали "папе Булкину". Не обращая внимания на кривые ухмылки партийных "снайперов" за спиной, Анатолий вскинул одной рукой ружьё, и, держа его на весу, практически не целясь, с первого же выстрела разбил плывущую бутылку!
Среди соревнующихся воцарилась мёртвая тишина! Такого результата от выстрела навскидку, такой снайперской меткости от подслеповатого "папы Булкина" никто не ожидал. Немного опомнившись от шока, все тут же вспомнили про его общую армейскую, в том числе и стрелковую подготовку, и тогда стали понятны истоки только что продемонстрированного высокого снайперского искусства! Авторитет Толи в вопросах стрельбы из огнестрельного оружия поднялся на небывалую высоту, где и удачно продержался до окончания сезона! Немало способствовал этому тот факт, что Толя под благовидными предлогами уклонялся от участия в последующих стрельбах товарищей. Причём, автоматически повысился и его общий статус в экспедиции. Если плохо видящий Анатолий оказался столь искусным стрелком, то кто знает, какие ещё таланты скрывает скромный, но, похоже, много чего умеющий "папа Булкин"?! Только позже Толя признался нам, что попал тогда совершенно случайно. Этот его рассказ тоже немало позабавил нас.
"Отвальная"
В последний вечер перед заброской на точки, все три отряда в фактории Ошарово "правили отвальную". Было большое застолье с обильными алкогольными возлияниями. Большого разнообразия спиртных напитков на столе не было, зато присутствовал самый экзотический из них для новичков, прибывших с "большой земли" – питьевой спирт "сучок" (местное название из-за зелёно-белой этикетки). Водка и спирт были разлиты в граненые двухсотграммовые стаканы (по полстакана) и внешне отличить их друг от друга было невозможно. После напутственного тоста начальника партии Бориса Константиновича, я по ошибке выпил залпом, без подготовки спирт вместо водки. Глаза у меня полезли из орбит, на них выступили слёзы. Я попытался жестами попросить воды, чтобы запить этот огонь, и вздохнуть полной грудью.
Видя моё взволнованное состояние и, машущие, как водяная мельница в половодье, руки, незаполненные стаканами со спиртным, мои товарищи сразу поняли, как недопустимо для меня немедленно не выпить за столь славный тост нашего дорогого начальника! Ко мне пододвинули сразу несколько наполненных стаканов, а сосед справа просто сунул в мою протянутую руку полстакана спирта. Внутри у меня полыхало пламя.
В полной уверенности, что в поданном стакане вода, я одним глотком запил ранее выпитую огненную жидкость. Как ни странно – переживать перестал (а о чём собственно можно переживать, выпив залпом без воды, стакан спирта?!), моментально засоловел, и дальнейшее празднество прошло для меня несколько в тумане. Впрочем, это нисколько не помешало, а даже наоборот – поспособствовало мне поднять массы на окапелльное исполнение песни: "Как на дикий берег…, любо братцы, любо…, с нашим атаманом не приходится тужить" и других произведений этого жанра – широко известных и соответствующих моменту и месту прохождения празднества.
Наутро ощутил, что мне что-то мешает во рту. Взявшись за кусочек кожи на губах, вытащил изо рта клочья отмершей, сожженной спиртом слизистой оболочки, как выползок от ужа в период линьки! В этот праздничный вечер я понял, что пить с непривычки питьевой спирт – дело суровое до невозможности и под силу только настоящим мужчинам с лужёными глотками, закалёнными в бесчисленных битвах с "зелёным змием"! Во всяком случае, я после этого "сабантуя" относился к его употреблению с большой осторожностью, старался делать это реже и, по возможности, разбавлять его или заменять более щадящими организм напитками.
Если исключить этот эпизод, то празднование заброски в нетронутую тайгу прошло интересно и весело. "Бывалые" молодые геологи, прилетевшие сюда на третий сезон, делились с остальными участниками экспедиции – новичками – студентами, приобретёнными знаниями о способах борьбы с таёжными невзгодами: комарами, дождями, вечной мерзлотой, хищными зверями и другими всевозможными напастями. Рассказывали о неписаных таёжных законах, необходимости безусловного их выполнения и возможной каре за несоблюдение.
Правда, вновь прибывших нарушителей на первый раз предупреждали. Здесь не действовало правило уголовного кодекса – "незнание закона не освобождает от ответственности перед ним". В тайге – освобождало, если конечно это было не убийство или другое, и вне тайги известное, тяжкое преступление против личности.
Важность и значимость "старых таёжных волков" – молодых геологов при изречении этих истин не могла не вызвать улыбку. Однако они давали дельные советы, которые впоследствии пригодились в таёжной жизни.
Поздно вечером ушёл спать начальник экспедиции, и веселье продолжилось с новой силой, с музыкой из старого магнитофона и танцами на вечномёрзлой земле. Никого не смущало то обстоятельство, что ранним утром предстояла загрузка лодок полевым имуществом забрасываемых отрядов, и нелёгкий долгий и опасный путь по дикой реке с множеством порогов, перекатов, мелей и непредвиденных препятствий. Молодость есть молодость! Иногда охватывало чувство нереальности происходящего, оттого, что это буйное веселье с моим участием происходит в одном из самых отдалённых, глухих и труднодоступных "медвежьих" уголков России, на берегу самой Подкаменной Тунгуски.
4. Заброска
Окончание "Одиссеи"
Вычерпав ковшиком воду из лодки и заменив шпонку винта, я продолжил свой путь. Мне встретился ещё один более или менее серьёзный порог, хотя и меньший, чем пройденный. Однако теперь, наученный горьким опытом, с полной ответственностью подошёл к его преодолению. Перед каменистой грядой почти скрытой белыми барашками бурунов пристал к берегу, заранее внимательно осмотрел поверхность порога по всей ширине Подкаменной, имея для обдумывания не несколько секунд, а сколь угодно много времени. Затем выбрал наилучший маршрут, и спокойно прошёл порог не по стремнине, а по разведанному небольшому сливу недалеко от берега, лавируя между огромными валунами на своей лёгонькой маневренной лодочке. Больше таких встрясок мне не было уготовано, но и расслабиться, как в самом начале пути, я уже не мог, да и не хотел.
Теперь постоянно был начеку, и ни одна опасность уже не смогла бы больше застать врасплох. После того, как по неопытности и из-за излишней самоуверенности подвергся серьёзной опасности, хорошо усвоил, что спокойствие реки на большем её протяжении обманчиво, и в любую минуту коварная Подкаменная Тунгуска может подловить беспечного или зазевавшегося путника и показать свой грозный неукротимый нрав. Причём, в разные периоды времени порог или шивера могли появиться или исчезнуть на любом из участков реки, сложенном каменистыми, обычно магматическими породами. Зачастую всё зависело только от уровня воды в Тунгуске.
Позже я не однажды проходил этот грозный коварный, подловивший меня врасплох порог и по течению реки, и против него, правда, не по большой воде, и не по стремнине. В нём тоже нашёл довольно спокойный слив, расположенный примерно на середине между основным, центральным потоком и берегом. Он не был широким, но по нему проплыл не только мой вёрткий небольшой "Пеликан" с маленькой осадкой, но и широкие неуклюжие, глубоко сидящие "Прогрессы", загруженные доверху. "Речные танки" спокойно, один за другим плюхались по сливу в плёс. А посреди реки ревел всё ещё грозный, весь в белой пене и брызгах, слив основного потока реки. По боковому проходу я свободно смог подняться даже против течения Тунгуски на своём "Пеликане", с его слабым мотором.
Товарищи – геологи, которым я рассказал о преодолении этого порога, недоумённо смотрели на меня и многозначительно крутили пальцем у виска: "Жить, что ли надоело?! Не мог остановиться и осмотреть порог заранее?!". Моих объяснений о том, что поздно спохватился и попал в ловушку, откуда не было обратного хода, а был только путь вперёд: "Тунгуска, не спросив меня, без предупреждения, выдала мне билет в одну сторону – через порог!", они не принимали: "Ты же задолго слышал рёв воды, бьющейся о камни. Конечно, надо всегда держаться стрежня основного потока, но не на таком же пороге! Мало ли кто и что тебе говорил, надо же и самому думать! Интересно, что бы ты делал в низовьях реки?! Там на порогах почти каждый год не только лодки, а и баржи тонут!".
"Летучий голландец"
Ну, мой лёгонький резиново – деревянный "Пеликан" с его минимальной осадкой, особенно на высокой скорости, и сверхманевренностью сильно отличался от глубоко сидящих неповоротливых тяжелогружёных самоходных металлических барж. Причём, некоторые из них вообще через пороги проводили буксиры. Думаю, что при прохождении больших порогов в низовьях Подкаменной у меня не возникло бы столько проблем, лишь бы острыми камнями не прорезать надувные секции лодки ("Пеликан" состоял из трёх изолированных друг от друга резиновых отсеков).
Для моей лодчонки самыми сложными были мелководные верховья. Впрочем, немного освоившись на реке, я легко проходил её каменные преграды, почти не сбавляя скорости. В критических ситуациях, влетая на каменистое мелководье и понимая, что винт моего "Ветерка" сейчас врежется в камни, просто нажимал вниз на ручку румпеля и, убрав газ, поднимал сапог мотора с вращающимся винтом над водой. Таким образом, в течение всего сезона удалось избежать поломок "сапога" мотора и сохранить большое количество предохранительных шпонок даже при плавании по обмелевшей реке в межень.