И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Бессмысленный народ, спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою…
Ты был неколебим пред общим заблужденьем,
И на полупути был должен наконец…
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко,
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там устарелый вождь, как ратник молодой,
Искал ты умереть средь сечи боевой…
(При Бородине Барклай де Толли ринулся в самую гущу неприятеля. Рядом с ним были убиты несколько офицеров, девять человек ранены; под Барклаем пали три лошади.) Алексею Щербатову не раз приходилось докладывать командующему о результатах разведок или сшибок с неприятелем. Барклай слушал всегда со вниманием, вопросы задавал правильные, приказы отдавал ясные. Но при всем том чувствовалось его одиночество, нелюдимость, а в глазах - постоянная печаль. У него в руках была армия, но в армии он был чужой. Труднее такого положения мало что бывает на войне. Каждый воин силен, когда чувствует плечо друга. У Барклая друзей не было. Было много врагов.
- Господин поручик, смотрите здесь. - Барклай отогнул край карты. - Сведения утверждают, что в этом треугольнике - Знаменка, Покровка, Завидово - укрывается резервный полк тяжелой кавалерии неприятеля, имеющий намерение двигаться на Москву, соединившись с главными силами французов. Мне угодно знать его точное расположение и подтверждение предстоящего маневра.
- Разрешите исполнять?
- Если вам ясна задача… - Барклай кивнул.
- Так точно, господин генерал.
- Всех офицеров, что захватите, прямо ко мне.
Эскадрон выступил после полудня. Шли крупной рысью, и пока было можно, Заруцкой запевал - гусары подхватывали.
На глухой дороге, что на Покровку, ненароком застали невесть откуда взявшихся и невесть почему застрявших пушкарей с двумя орудиями и зарядными ящиками, без охранения. Французы успели скрыться в лесу, нагонять их не стали, осмотрели запряжку, проверили пушки, оказавшиеся исправными. Что с ними делать?
- Расклепать и бросить, - предложил Заруцкой.
- А то и взорвать, - поддержал его кто-то из гусар.
- Взорвать и бросить, - возразил Волох, - завсегда успеем. А в пути - как знать, в чем вдруг нужда застанет. Не велика обуза.
К вечеру дошли до Покровки. Разведка донесла: француза нет, есть помещичий дом, неразоренный, где рады будут дать приют офицерам, постой рядовым и сена лошадям.
Вскоре показалась усадьба. На холме дом с колоннами, в два этажа, под железом. Стриженая липовая аллея - точно, как в имении Гагариных, Алексей невольно поморщился. Ворота на каменных столбах, с гербами. Собачий брех, суматошные крики дворни. Спешились. Навстречу Алексею, застегивая на бегу сюртук, спешил полненький хозяин на коротких ножках.
- Истомин, - представился. - Предводитель и кавалер. Прошу пожаловать. - Он радушно улыбался, кланялся и суетливо потирал пухлые руки.
Алексей, придерживая саблю, тяжело разминая ноги, затекшие от целого дня езды, пошел рядом. "И что он суетится, - подумалось. - Не русское какое-то хлебосольство".
Возле крыльца толпилась дворня. Истомин быстро и толково распорядился и по ужину, и по устройству отряда, и по кормлению лошадей.
- Овса сможем у вас купить? - спросил Алексей на ходу. - Крайняя нужда. Который день лошади на сене.
- Справедливо замечено. Коли нет овса, конь и без боя упадет. Да только, ваша светлость князь, нет у меня овса и сена в достатке нет. Намедни супостат Бонапартиев наведался. Все подчистую, по-европейски, вымел. Ладно еще, благодаря Бога, в погреба не нагрянул. Есть чем вашу светлость потчевать. А овса нет, ни меры, ни четверти.
Входя в дом, Алексей бросил Волоху через плечо, неслышно:
- Посмотри-ка там. Насчет овса.
- Не извольте беспокоиться, Алексей Петрович. Все понял. Ребят пущу - девки у барина гладкие, через них все прознаем.
- Да так ли понял, Волох?
- Обижаете. Не пальцем делан. У моего батьки, знаете, какой струмент был для…
- Про батькин "струмент", Волох, потом расскажешь. Когда овес найдешь.
- Чтоб гусар - что тебе вино, что тебе овес не нашел - такое, Алексей Петрович, не бывало. И не будет.
- Только… Понял?
- Не пальцем…
- Иди, Волох. Шермака не забудь.
- А то!
Прошли крытый балкон, вошли в залу. Навстречу выплыла хозяйка - полная, без всякой меры в декольте, с голыми до плеч пышными руками - будто любезных кавалеров ждала.
- Наконец-то! - она протянула Алексею обе руки, розовые, надушенные, в кольцах и браслетах. - Освободитель! Рыцарь! Мы уже и ждать вас устали. Мало что французы неистово обижают, так и люди наши от рук отбились. Все с вилами да косами по имению ходят, воевать супостата собрались. Дерзки стали. Меж собой говорят: вот Бонапарта изгоним, государь нам волю даст. Вы бы, поручик, перепороли бы их своими силами. Авось успокоятся.
- Рад бы, сударыня, - зло усмехнулся в усы Алексей, - да только у нас отряд, а не экзекуторы.
- Ах, как жаль! Базиль, - строгий взгляд на супруга, - сам опасается распорядиться. Да уж я ему говорю: из своей руки выпори. "Нет, я дворянин! Распорядиться могу, но не более". А кому распорядиться? Все волком смотрят, волю ждут.
- Софи! - Истомин прижал руки к груди. - Прекратите это. Доставьте лучше князю ужин и покой. Прошу, князь, к столу. Отведайте скудное угощение. Разорил нас супостат.
Алексей с удовольствием сел к столу, сервированному, обильному. Отнюдь не разоренному супостатом. Вина всякие, даже хорошее шампанское. Рябчик, жаркое, икра, рыбка белая и свои караси - золотистые, жаренные в сметане. К десерту - яблоки, варенье, печенье.
- Повар у нас отменный, - говорила без устали Софи, кокетничая, - в Париже обучался. Устриц умеет подать, да где их взять в глуши нашей? Сказывал, и лягушек может сготовить, да у нас, в бедной России, они худы, не мясисты.
- И, матушка, - возразил с веселостью предводитель и кавалер, - глянь-ка за старый амбар, какие там жабы толстенные. Ножки, что у индейки, жирные, мясистые.
- Фи, Базиль! Что за манера за столом гадости говорить! Угощайтесь, Алексис, не чинитесь. Я, чай, в походе вам такое не готовят.
Алексей живо сказал положенный и ожидаемый комплимент. Сложный такой; похвалил в одной замысловатой фразе и котлету, и хозяйку.
- Вишь, матушка, князь овса продать просит…
- Да где ж его взять? - Софи вздохнула и горестно подперла пухлую щеку пухлой ладошкой. - Свои-то лошади овса давно не получали. Все сено прошлого года да ржаная солома. Угощайтесь, князь, вижу, что вы голодны.
Истомин своей рукой исправно подливал вино, не давал пустовать и водочной рюмке.
Позвонил, приказал вошедшему лакею:
- Распорядись баньку истопить для господ офицеров. Да старосту отряди солдат по избам развести. - И пояснил для Алексея: - Тут у меня, верстах в трех, деревенька; что вашим ребяткам в сарае да в палатках мерзнуть. Пусть под крышами погреются.
Алексей предложение отклонил. Не понравилось оно ему: негоже командиру в трех верстах от эскадрона ночевать. Да еще вблизи неприятеля. Который неизвестно где - может, и не в трех, а в одной версте отсюда.
Вошел веселый и бодрый Заруцкой, доложил о размещении людей и лошадей, озорно подмигнул, печально сообщая, что надо бы овса, да вот нет его, разве что Волох на деревне сыщет. Алексей его понял и повеселел. Истомин, усаживая Заруцкого за стол, сделался еще любезнее. Софи все внимание свое перекинула на корнета.
- Заруцкой… Заруцкой… - Стала как бы припоминать. - Фамилия русская, а по облику вы чистый француз. Они стройны и изящны. Вот и в вас нет эдакой дубовости, даже в дворянах наших весьма заметной.
Заруцкой не смущался, Алексей легко и незаметно усмехался в усы. Истомин заметно, но мимолетно хмурился.
Зажгли свечи, смеркалось нынче рано, часы хрипло пробили.
- Что ж, господа, пожалуйте в баньку, а там и на покой. Пьер покажет вам ваши комнаты. Вы ведь на Завидово поутру выступаете? В добрый час, там эти дни спокойно было. Но овса и там не достанете - опустошил поганец француз.
- Стройный и изящный, - добавил под общий смех Заруцкой.
Перед сном Алексей, сытый, свежий после бани, под хмельком, обошел посты и пикеты, зашел в амбар, где со смехом и руганью укладывались на соломе его гусары, одетые, сняв только кивера и сапоги, отстегнув сабли и ташки.
- Сыты, братцы?
- И сыты, ваше благородие, и пьяны, и нос в табаке. Кашевары расстарались - с грибом каша была, наваристая.
- А то! - веселый молодой голос из темного угла. - Гриб мясной подсобрали.
- Да не ври, Фимка, - упрекнули его из другого угла. - Ты ради смеха и батьку родного оговоришь.
- Ребята, - сказал Алексей, выходя, - на соломе трубки не курить.
- Знамо, себе не враги. Пущай не больно тепло, зато не поджаримся.
Подошел Волох, приблизил лицо, негромко сказал:
- Ваша светлость, Алексей Петрович, есть овес-то. В дальнем амбаре.
- Вот завтра четвертей с десяток погрузи. - Помолчал, не зная, что еще сказать. - Осень недалеко, снежок за ней посыпется. Французу прискорбно станет.
- Да ведь мы его не звали. А незваного гостя не чаркой с калачом провожать - железной метлой гнать. А там и по домам…
- Соскучился?
- Как нет? Скучно, Алексей Петрович. Да ведь дома у меня уж нет. Спалили. - Волох не стал объяснять - кто спалил да зачем.
- А родня?
- Разбрелись кто куда.
- Ничего, Волох, соберешь.
- Было б куда…
- Не тужи об этом - Георгия заслужишь - вот тебе и деньги на избу.
Волох покачал в сомнении головой.
- В казаки, что ль, обратно податься? Они без зазрения трофеями обживаются.
- Что ж, подавайся, пенять не буду.
- Нет уж. От добра добра не ищут. Мне при вас привольно.
Тепло стало на сердце от этих слов. Но Волох не был бы Волохом:
- А вы уж, как отличусь, представьте меня к Георгию.
- Хитер ты, Волох. Что торгуешься?
Посмеялись, довольные друг другом. Про Парашу Волох тактично умолчал.
Утром выступили. Гусары перед тем, довольные, нагрузили фуры овсом. Истомин кипел. Алексей выдал ему квитанцию.
- Вы, сударь, лжец. Сами себя наказали. Дали бы добром - заплатил бы серебром.
Квитанция трепетала в дрожащих от злости пальцах.
- Я вас, как родного принял, а вы так-то…
- Не след вам гостеприимством своим пенять. Не благородно. - Алексею надоел этот разговор - никчемный и тягостный. - Прощайте, сударь.
- Еще увидимся. - В голосе, срываемом обидой, разве что угроза не прозвучала.
Алексей усмехнулся, маханул в седло, оправил саблю, затянул чешуйчатый ремешок кивера под подбородком.
Эскадрон двинулся на Завидово. В конце колонны шестериком тянулись две пушки.
Алексей был задумчив. И если бы кто спросил его сейчас, о ком он думает, кого вспоминает - невесту Мари или девку Парашу, вряд ли бы смог ответить.
Едва колонна скрылась за липами, Истомин зло изодрал в клочья квитанцию, пустил обрывки по ветру.
- Егор, сукин сын! Седлай Карьку и дуй во весь опор в Знаменку. Там полк французский стоит. Скажешь, мол, партизаны. Ночевать в Завидово будут. Эскадрон всего. С припасами.
Егор сумрачно переступил с ноги на ногу.
- Не обессудь, барин. Как же все обскажу, коли я по-ихнему ни слова не умею?
- Толмача, дурак, тебе дадут! Живо пошел! Мало я драл тебя! Пошел!
Егор оседлал лошадь, пустился вниз по аллее.
Выехав на дорогу, оглянулся - дом скрылся за липами. И поскакал Егор не влево, к Знаменке, а вправо - к Завидову, что-то зло бормоча под нос, истово понукая коня.
…Что ж, из песни слова не выкинешь. Война не только героев творит, но и подлецов.
"Стоим лагерем в двух верстах от Витебска, снабжение отвратительное. Посылаю партии людей за добыванием провианта. Они возвращаются с хорошей добычей, которая не дает нам умереть с голоду.
Мародерство, конечно, развращает солдат, уничтожает дисциплину, способствует дезертирству и подвигает их на жестокости к мирному населению. Иные хвастливые их о том рассказы заставляют содрогаться. Старые солдаты полностью утратили всякое нравственное чувство; новобранцы же, еще совсем недавно кроткие и человеколюбивые, видя такой пример и результат, начинают подражать ветеранам, а то превосходят их в жестокости, щеголяя в ее проявлениях друг перед другом. (Замечу в скобках, что полезное с одной стороны мародерство имело и оборотную медаль - частенько наши солдаты, отдаляясь за добычей и за 20 и за 25 верст от основных сил, сами становились добычей диких казаков, все более досаждающих нам, и бывали ими жестоко наказаны. Что ж - на войне, как на войне.)
В войсках уныние. Нравственный дух представителей других стран и народов сильно поколеблен. В то время как французский солдат все еще отличается своей природной веселостью, любовью к завоеваниям и господству над низшими расами. Все это помогает поддерживать бодрость духа, легче переносить неизбежные на походе лишения.
Император ждал в Витебске депутацию русских для переговоров, однако в своих расчетах ошибся. Более того, принял за достоверное сообщение об успешном покушении на Александра и ожидал, как следствие этому, революции и перемены системы войны, каковая - уже ясно - была нам крайне необходима.
Император (наивно) рассчитывал на восстание угнетенного русского народа против дворянства и даже, поговаривают близкие к нему генералы и маршалы, предпринял в том какие-то меры. Мне лично известно, что ему удалось вступить в переговоры с казаками, на коих Император обещал им создать собственное независимое государство. Переговоры успехов не имели - русское владычество, видимо, им предпочтительнее французского. Что ж, рабская натура предпочитает не менять хозяина.
Пока же попытки вызвать прокламациями и обещаниями народную революцию имеют совершенно противоположный результат. Народ восстает против нас, не понимая, что мы, на своих штыках, несем ему свободу и справедливость.
Да и как ему понять! У варварского народа и свобода варварская, необузданная распущенность.
Настраивают против нас крестьян, пользуясь их темнотой и невежеством, и их господа, помещики, а также священники, которым крестьяне привыкли верить безо всякого огляда и сомнения. Лживые речи: мы легионы дьявола под началом Антихриста, мы духи ада, один наш вид вызывает ужас, одно наше прикосновение оскверняет. Мне довелось говорить с нашими пленными, которым удалось освободиться, и они уверяли, что эти несчастные, покормив их, уже не решались пользоваться той же посудой, а сохраняли ее для самых нечистых животных.
От нас бегут и помещики, и крестьяне, как от наступления сильной заразы, вроде чумы или холеры, спасаются в глубь страны. Богатства, роскошные и убогие жилища - все, что могло бы их удержать на своем месте или послужить нам, - все это приносится в жертву. И тем самым они вольно или невольно, разумно или тупо выдвигают между собой и нами неодолимую преграду - голод, пожары и опустошение.
Здесь, на другом конце Европы, император споткнулся об ту же Испанию, где до сих пор не затихает изнурительная для наших армий партизанская война. Но в России, я боюсь этого, такая война нас ждет еще более ужасная.
Император, не скажу, что в растерянности, но в глубоком раздумье после решения идти на Москву. В самом деле: Киев - это провинции, богатые людьми, провиантом, лошадьми; Петербург - голова России, центр управления. Москва… Здесь он может нанести удар имуществу и исконной чести дворянства и нации. Да и дорога к Москве короче - в пятнадцати переходах; и здесь же главная русская армия, которую должно и нужно уничтожить. Император прав: Москва - это сердце русской нации. Удар в сердце всегда смертелен.
Однако, однако… Не слишком ли позднее время года?
Тем не менее - идем на Смоленск. В расчете на генеральное сражение, которое опрокинет и обратит в паническое и позорное бегство русскую армию. Ее бесконечное уклонение от таких сражений имеет успех - русская армия сохраняет свои силы, наша все более изматывается кровавыми стычками, болезнями, голодом и… сомнениями".
Из дневника Ж.-О. Гранжье
- Ваше благородие, ктой-то вдогон скачет. Рукой машет. Может, от помещика, где ночевали - не забыли вы чего в его доме?
Алексей развернулся, направился в хвост колонны, крикнув:
- Движение продолжать!
Дождался всадника. Тот, не спешившись, заговорил быстро, задыхаясь:
- Господин офицер, надо два слова вам сказать. Барин мой, Василий Кириллыч, как вы отъехали, разом послал меня в Знаменку, к французу. Мол, доложи там, что эскадрон ночевать в Завидове станет. А у них и провианту, и овса в достатке.
- А что там, в Знаменке?
- Сказывал, полк стоит, кавалерия.
- Спасибо, братец. Держи, - и Алексей достал монету.
- Не обижайте, господин офицер. Мне-то что прикажете делать?
- Так тебе твой барин приказал. Вот и исполняй.
- Как же… - Тут в его глазах, спрятанных под густыми бровями, вспыхнуло понимание. - Оно славно, так и сделаю. Как же барина не уважить?
- Ты только там не проговорись, что у нас пушки есть.
- Не дурной, - засмеялся Егор, - с понятием. Поскакал я. Храни вас Господь!
Алексей долго смотрел ему вслед, потом, пустив нетерпеливого Шермака галопом, нагнал колонну.
- Что там, Алексей? - Заруцкой спросил. - Записочку тебе Софи любезная прислала? Рандеву в Париже назначила?
Алексей подозвал Волоха, коротко рассказал им о "записочке".
- Мерзавец! - вспыхнул Заруцкой. - Вернемся? Накажем подлеца?
- Попозже. Сперва французов накажем.
- Да ведь - полк, Алеша.
- Ну, думаю, весь полк нас догонять не станет, а кто догонит, то на свою беду. Верно, Волох?
- Точно так! Встретим и проводим.
- Тебе, Волох, особая задача - офицеров брать. Смотри, чтоб их не порубили наши молодцы. Частью мы приказ выполнили - дислокацию полка определили. Вторая часть - офицеров поболе числом в плен взять.
- Спроси меня, - буркнул Волох, - я б их не брал.
- Вот тебя генерал и не спросил. Оплошал, стало быть.
Неожиданно похолодало. Щеки стало щипать ознобом. Даже одинокий месяц в светлом еще небе, казалось, ежился от стужи. - А ну, запевай! - весело гаркнул корнет Заруцкой. И первым затянул:
Ты, Рассея, ты Рассея,
Ты, Рассейская земля,
Много крови пролила,
Много силы забрала!
Дружно, охотно подхватили, браво приосанились. Даже кони веселей пошли, громче застучали копытами в затвердевшую дорогу.
А молодец этот Заруцкой, тепло подумалось Алексею. И словно в ответ на это проговорил, потирая щеку, Волох:
- Славный корнет. Только уж очень в бою азартен. Безоглядно бьется.
- Ему иначе нельзя. Молод, надо всем показать, что не трус. И я такой же был.
- Да уж, не в обиду сказать, - осторожно усмехнулся в ответ Волох, - сильно вы состарились с той поры.
- Не годами, есаул, жизнь счет ведет, а пережитым.