Предлагаемая книга, итог пребывания французского писателя Жан-Пьера Шаброля в Японии, поражает тонкостью наблюдений жизни японского народа, меткостью характеристик и обилием интереснейших сведений; написана она с большим юмором.
Содержание:
Глава нулевая 1
I. КАК МОЖНО РАСТЕРЯТЬСЯ 1
II. СЛУХИ О ЯПОНИИ 14
III. БЕЛАЯ И РОЗОВЫЙ 26
IV. "АГЕНТСТВО КОСМИЧЕСКИХ УСЛУГ" 40
В. Балашов. Выход из заколдованного круга 55
Примечания 57
Глава нулевая
Эта книга остается для меня, автора, таинственной; она даже чуточку меня пугает.
Моя поездка в Японию - чистейшая авантюра, я весьма смутно представлял себе ее цель, да и теперь она стала мне ненамного яснее.
Я был готов ко всему, и тем не менее меня все поразило.
Перед отъездом меня мучило любопытство; я вернулся домой, испытывая неприятное чувство, и, когда приступил к своему рассказу, оно еще не прошло. Я этого не скрывал. Я искал ключи к стране, не имеющей замков, но вместо ответов нанизывал вопросы и тайны.
Я вернулся к своему блокноту с записями и переписал их.
И тут я понял, что мои ощущения и впечатления зачастую явно противоречивы. Тем не менее я сохранил эти противоречия - из чувства порядочности.
Возможно, я глотал, не пережевывая, отсюда и боли в желудке, отсюда несварение, спасавшее от худшего...
По мере того как я приводил в порядок наспех сделанные записи, выяснялось, что я не так уж ненавидел Японию, как мне это казалось, что я не так уж ее не выносил, вовсе нет, наоборот...
Вот почему меня удивляет и пугает написанная мной книга, вот почему я боюсь ее исправлять. Я чувствую, что в ней полным-полно ками, этих очаровательных и страшных божеств, - ведь никто на свете, и прежде всего сами японцы, не знает, чего от них следует ожидать.
I. КАК МОЖНО РАСТЕРЯТЬСЯ
1. Дама с Монпарнаса
Вот история моей поездки в Японию. Я хочу рассказать все, изменив лишь имена. Людей, знающих подлинных действующих лиц, немного, и им известно про Японию несомненно больше, чем мне; они увидят, что я пишу чистосердечно, и будут только тронуты; они не усмотрят в моих записках упрека, потому что в них его и нет. Это история того, что действительно произошло со мной в Японии.
По сравнению с историей Японии это история незначительная, я бы даже сказал - жалкая.
"Еще один тип, проведя несколько недель за границей, возвращается домой, священнодействует и выпекает книгу!"
Нет, это заметки француза, растерявшегося среди "странных иностранцев". Непозволительно, конечно, но он это сознает и чистосердечно кается.
Я вовсе не претендую на то, что понял Японию. По правде говоря, даже теперь, вернувшись домой, я так и не понял, зачем туда ездил.
Это, думается мне, вносит ноту сомнения, ставит знак бемоля перед всем, что я напишу.
Я полетел в Японию без предубеждения, без предвзятого мнения "за" или "против", не слишком веря в гейш, цветущую сакуру, не рисуя в своем воображении скверных, жестоких маленьких людей желтой расы...
Я люблю понимать, "люблю любить", я поехал с открытыми сердцем и душой.
В Японии я мало что понял, мне там не слишком понравилось, и, идя на поводу у своего самолюбия, я мог бы себя убедить, что девяносто с лишним миллионов японцев - глупцы... Поддавшись такому искушению, в дураках оказался бы я сам, но разве это не более правдоподобно? Хотя бы потому, что, ступив на международный аэродром в Токио, я сразу превратился в глухонемого, не знающего ни а , ни бэ (вы понимаете, что я хочу сказать, а между тем это сказано неточно: японский язык - язык иероглифов, а не букв).
"Дневник безграмотного глухонемого", "Японские недоразумения"... Какие только заглавия не рождались в моем мозгу "примата", пока я расхаживал без цели, наобум по безымянным улицам самого большого в мире города, замечая, что моя борода вызывает натянутые улыбки, слишком вежливые, чтобы быть искренними, и не переставая вполголоса напевать (какое это там имеет значение?) "Три юных барабанщика приехали с войны...". Старинный походный марш обрел для меня новый смысл - стал чудным противоядием Японии!
Прошу прощения, но вот некоторые подробности внешнего облика моей персоны, "совершенно недостойной и не заслуживающей никакого внимания": рост - метр восемьдесят три, фигура и вес соответствующие, пышная растительность на лице, трубка... Должен признаться, что даже во Франции мое появление на остается незамеченным, в Японии же меня воспринимали как своего рода чудище. Поэтому я счел необходимым в первых же строках отметить три характерные мои особенности, казавшиеся тут шуткой природы, - рост, бороду и трубку.
Моя история началась на Монпарнасе, где я познакомился с одной японкой. Назову ее О Мото-сан, что означает: мадам или мадемуазель (сан), почтенная (О), источник (Мото)... Так, во всяком случае, я перевел ее имя. К тому же французу ничего не стоит запомнить слово "мото", применив мнемотехнический прием, который лишает его последней иллюзии относительно родства французского и японского языков.
Итак, мадам Мото - художница. В ее годы можно было бы иметь нескольких сыновей призывного возраста, внуков - грудных младенцев... Но она очень красива, она японка, так что ей приходится иногда у стойки бара "Купол" пресекать парой пощечин всякие фамильярности.
Стоит с ней познакомиться, как начинаешь ею восхищаться: умная, решительная, волевая, как говорится, "женщина с головой" и к тому же "гранд-дама"... но "гранд-дама" только в Париже.
До поездки в Японию я встречался с ней всего дважды. Нас познакомил один из моих друзей.
В первый раз мы час или два болтали на самые разные темы. К концу разговора мадам Мото сказала мне:
- Вы непременно должны поехать в Японию!
Мой друг, хорошо знавший ее уже несколько лет, шепнул мне с доброй улыбкой:
- Тебе повезло! Ты поедешь в Японию... Она это устроит.
При второй встрече мой друг сказал:
- Мадам Мото - подруга детства одного из самых известных продюсеров Японии. Тебе улыбается написать сценарий для франко-японского фильма?..
- Н-да... Пожалуй... Но сейчас мне ничего такого не приходит в голову.
- Неважно, - ответил мой друг с доброй, ободряющей улыбкой. - Это предлог побывать в Японии. Я ни на минуту не сомневаюсь - стоит тебе туда приехать, и ты что-нибудь да придумаешь... А не придумаешь - беда невелика, ты увидишь Японию, счастливчик!
Я кивнул головой в знак согласия, решил, что друг заговорил о сценарии из одного расположения ко мне, и забыл о нем думать, тем более что на следующей неделе красивая мадам Мото уезжала на полгода в Японию.
Пять месяцев спустя "Эр Франс" известила меня телеграммой, что мой проезд в Токио оплачен наличными, назначить дату вылета зависело от меня.
Предыдущие отношения с миром кино меня более чем закалили. Мои романы привлекали экранизаторов настолько, что они даже покупали авторские права на них, а однажды я несколько месяцев работал в качестве сценариста на американцев; я даже получал деньги у Кино, и даже в долларах... Но так ни разу и не видел на экране ни одного кадра, к которому был бы причастен.
Я поинтересовался ценой билета. Она породила во мне уважение к японским продюсерам, особенно после того, как мой друг Монпарно заверил меня, что японские кинодеятели ни в коей мере не принимают меня за Клода Шаброля.
К тому же меня всегда привлекают авантюры...
Тем не менее, чтобы не попасть впросак, я помчался к знакомым японистам. За несколько дней до отъезда я встретился с Гилэном, провел пару дней у Лартеги, спрашивая советов и, главное, - главное! - записывая адреса тех немногих моих соотечественников, которые, на мое счастье, долгие годы живут в Токио.
Я видел татамизированных французов, настолько плененных Японией, что они обрели сходство с японцами, стали французами с раскосыми глазами... Их не удивлял необычный предлог для моего путешествия: "от японцев можно ждать чего угодно!" Они заверили меня, что открытие Японии явится великим событием моей жизни, приводили в пример людей, не чета мне, которые, пробыв в Японии всего месяц, уже по-другому ели, держались, думали... Я не против психологических встрясок. Зная, как быстро я ассимилируюсь, я подготовил своих близких к тому, чтобы они все-таки узнали меня, когда я возвращусь. После этого я уехал, чтобы ненадолго умереть.
А вышло так, что больше всего удивил меня в Японии я сам.
* * *
Без всякого сожаления я взлетел с аэродрома Орли, убранного в национальные цвета - синие пелерины, белые перчатки, красные значки (наш глава правительства, как обычно, ожидал визитера). Монпарнас трогательно снарядил делегацию провожающих из японцев и объяпонившихся французов, с которыми я проглотил последний кофе со сливками, достойный этого названия.
Любезность японцев, моих знакомых по Парижу, меня порадовала: значит, в Японии прием будет не хуже.
Когда "боинг" оторвался от взлетной полосы, по салону медленной гибкой походкой манекенщицы первоклассного ателье мод прошла молоденькая японка. "Начинается..." - отметил я про себя. "Присутствие на борту японской стюардессы - результат соглашения между "Эр Франс" и "Джапан Эйр Лайнс"", - пояснили из репродуктора. "Продолжается", - отметили остальные... А я так и не знал, повезло мне или нет, что я отправился в Японию, не будучи туристом или корреспондентом.
Первые радости путешествия, на мой взгляд, состоят в избавлении от повседневной суеты, в том, что целый мир сводится к личному микрокосмосу; жизнь упрощается, в ней остается лишь то немногое, что можно охватить глазом и пощупать рукой; ты наконец предоставлен самому себе. Пассажиров в реактивных самолетах отделяют друг от друга спинки и ручки кресел, они видят, и то мельком, только стюардесс и двух-трех пассажиров, проходящих в туалет.
Рим, Тель-Авив, Тегеран, Нью-Дели, Бангкок, Гонконг... Промежуточные посадки на час с одинаковыми пепельницами, одинаковыми низкими креслами перед одинаковыми стеклянными стенами, с одинаковыми расторопными барменами, которые подают одинаковые прохладительные напитки и чуть плутуют при расчетах, в то время как двое "в штатском" с деланным безразличием стоят за прилавками в Free Tax Shop, где выставлены одинаковые дурацкие "сувениры"... Аэродромы, вокзалы, роскошные гостиницы, автобусы, кино... Их единообразие успокаивает. Несомненно, самолет, бетон, кинопленка, автомобильные покрышки, даже железнодорожное полотно - изобретения слишком недавние, чтобы носить печать национальных гениев, - другого объяснения я не вижу, но как же тогда мир завтрашнего дня? У Монтэня "механический" равнозначен "убогому" (разумеется, я прихватил с собой его "Эссе").
Итак, Рим - это чернокожая стюардесса из Нигерии, первейшая красотка с развившимися локонами, которая проходит с гордо поднятой головой...
Тегеран - это огромный официальный портрет шаха и его дамы, оба в профиль...
Но самая странная из промежуточных посадок - Нью-Дели. Прежде всего, она длится всего полчаса, и при этом "пассажиров просят не покидать свои места".
В самолете сразу начался ропот недовольства... Приятно слышать... А что если на самолете бунт? Если бунтовщики завладеют самолетом? Сигарами будешь обеспечен... Осечка, летим дальше. Приклеившись к иллюминатору, стараюсь разглядеть хоть одного буйвола, но тщетно.
На заре Ганг представляется нам из самолета черной прожилкой в сером мраморе. Дальше реки и речушки Бирмы, похожие на разветвленные корни деревьев... Только я нашел это сравнение, как мы пикируем на Таиланд. Бангкок - даже при остановке на час надо сдать паспорта военным, которые изучают их все шестьдесят минут. Правда, страна воюет. К тому же такая жара... Эти два обстоятельства сближают нас, транзитных пассажиров, то есть меня и здоровенного стопроцентного американца. Он же русский белоэмигрант и бизнесмен. Этот тип часто ездит в Японию, хорошо ее знает и, глядя на меня, предсказывает, что я пробуду там гораздо дольше месяца. От него я получил первые наставления: не дотрагиваться до руки, не дотрагиваться до стакана, если я не хочу, чтобы мне его сразу наполнили, ибо это невежливо. Словом, дотрагиваться как можно меньше.
Тучи прогоняют нас из Гонконга, с Тайваня, из Кагосимы, пролива Бунго - отовсюду. С наступлением темноты мы приземляемся в Токио, где часы показывают 19.30, а мои, поставленные в Париже, - 11.30. Восемь часов выпали из моей жизни и ожидают меня где-то над Бенгальским заливом или Гималаями, спрятавшись за тучами, чтобы свалиться на мои плечи на обратном пути.
2. Первая ночь в Японии
Я не ожидал ничего особенного от аэродрома Ханеда. Я так торопился его покинуть, что, сдавая багажные квитанции, в придачу подарил таможеннику - мне это объяснили лишь много времени спустя - свой обратный билет Токио - Париж авиакомпании "Эр Франс".
Мадам Мото, как подобает хорошему импресарио, встречала меня, и ее присутствие подействовало успокоительно. В этой истории с фильмом, которая пока что мне не очень ясна, единственное, в чем я не сомневаюсь, - это мадам Мото: конечно, она выступает от имени японского продюсера, она должна взять меня под опеку и в интересах своего патрона и задуманного фильма как можно лучше организовать мое пребывание в Японии. Это хорошо. Я вижу ее в третий раз, однако охотно поцеловал бы (но вовремя вспомнил наставления своего попутчика - белоэмигранта-американца). Мадам Мото сопровождает племянница: двадцать лет, черная грива волос, подстриженная под Жанну д'Арк, обрамляет смуглое квадратное лицо, резкие черты которого говорят о горячности, чуть ли не о свирепости. Вскоре, однако, я убедился, что Ринго-сан, мадемуазель Подлесок или мадемуазель Рощица, - девушка с мягким характером.
И тетя и племянница одеты в свитера и эластичные брючки, сверху пелерины.
Санитарный и таможенный контроль окончен, и в служебный автобус аэродрома набились пассажиры. Около одиннадцати часов вечера мы попали в центр японской столицы.
Пока то да се, я узнал от тети, что ее племянница прекрасно говорит по-английски и училась французскому. В первую неделю я думал, что мадемуазель Ринго - существо необыкновенно робкое. Что бы я ни говорил, глядя на нее, она неизменно отвечала "да" и только "да", а иногда отворачивалась, издавая слабый свист. Потом я узнал, что у японцев это признак смущения и уважения.
Однако не прошло и часа после моего приземления, как изъясняться по-французски стало для меня мучительно трудно, постепенно французский язык начал звучать в наших устах тускло и глухо и вовсе не помогал понимать друг друга. Мадам Мото бесконечно извинялась: найти квартиру, достойную меня, невозможно - отели Токио переполнены, и подходящее жилье я получу только завтра... В первую ночь на японской земле мне придется довольствоваться скромной частной квартирой...
В смущении моих хозяек я не усматривал ничего, кроме проявления пресловутой традиционной вежливости японцев. Чтобы не остаться у них в долгу, я принялся объяснять, что слишком любопытен, слишком взбудоражен, чтобы думать о сне; наоборот, я мечтаю просто погулять по улицам ночного Токио. И это была сущая правда. В конце концов меня поняли - я почувствовал это по новому приливу смущения, более глубокому, чем первый, который я вызвал у тети Мото и ее племянницы Ринго.
Аэродромная таратайка высадила нас на мрачном перекрестке перед центральным вокзалом. Мото-сан и Ринго-сан по-японски держали совет - бесконечный, невеселый... Вдруг они с криками радости и жестами энтузиазма схватили оба мои чемодана и стали толкать меня вперед.