2
"Амур" стоял уже третьи сутки у входа в устье Охоты. Ветра не было, пора муссонов еще не начиналась. Сильное течение и мелкая вода мешала кораблю продвинуться ближе к берегу.
Над низкой косой, голой и каменистой, кричали чайки. Ни дерева, ни травы, ни куста. Бледное солнце висело над морем, медленно выгибалась волна.
Деревянные строения города казались пустыми и брошенными; серела маковка церкви с тусклым железным крестом; отблескивало посредине поселка болото. Лишь у косого амбара виднелись фигуры людей. Здесь было питейное заведение. Порой оттуда доносились крики, а потом все стихало, и снова Охотск засыпал. Ворочался только алебардщик, стоявший у полосатой будки Адмиралтейства, караульный солдат морской роты.
На рейде, кроме "Амура", кораблей не было. Казенный пакет-бот с неделю назад ушел на Камчатку, повез годичную почту, малый груз провианта. Возле дальнего мыса догнивал остов судна, разбившегося на барах.
Баранов снова спустился в каюту. Узкая каморка прибрана по-походному; на столе, под иллюминатором - пачки бумаг, обломки сургучных печатей, несколько серебряных медалей с квадратным ушком: орел на лицевой стороне, а на обратной - редкие широкие буквы: "Союзные России". Поощрение Санкт-Петербурга туземцам.
Правитель отодвинул перо, сел к столу. Неяркий свет падал сквозь круглое оконце на седую голову, пухлые кисти.
Во время длительного перехода из Ново-Архангельска Баранов писал письма, распоряжения по островам, обдумывал посылку судна для описи побережья Берингова моря, составлял список товаров, проверял счетные книги. Бурные ночи проводил у штурвала вместе с Петровичем, в штиль стоял на мостике. Всюду нужен хозяйский глаз.
Стадо котиков, тюленей встречал как находку, сам заносил в корабельный журнал и отдельно в карманную книжку координаты, направление стад. Богатства моря - богатства колоний. Он был их собирателем.
- Кит палит! - часто звал его наверх Петрович, указывая на далекую водяную струю.
Шкипер шевелил острым носом, невольно поворачивал румпель. Но Баранов ни разу не разрешил спустить шлюпку. Нельзя было терять драгоценных дней.
Думы о Ситхе не покидали его, расстояние только увеличивало их беспокойство. Беспокоил Лещинский, тревожило поведение индейцев, неожиданно притихших после казни пленников, слухи о новой войне. Туманные предписания Главного правления, полученные через архимандрита, лежали у него на столе. Он готовил ответ. "Подумайте, милостивые государи, откуда мы получили открытие, что англичане неприятели наши и с нашею державою в войне, и где то воспрещение, чтоб не подходить им к российским занятиям? Вы еще того не доставили и в секретных мне данных повелениях не сказано"... - возмущенно писал Баранов.
Здесь, на краю империи, он видел дальше других, и у него в памяти было всегда изречение из книги, подаренной ему Тай-Фу: "Дружба не есть ли цепь, которая для достижения известной цели должна состоять из определенного числа звеньев. Если одна часть цепи крепка, а другие слабы, то последние скоро разрушатся. Так и цепь дружбы может быть невыгодною только для слабой ее части"... Он не хотел быть представителем слабых, не думал и о разрушении завязанных уз. Опора отечества здесь, на Востоке, в соединении сильных. Сильными становились три: Америка, Англия и Россия.
В каюте он не мог долго высидеть. Комендант, наверное, уже проснулся и еще не успел напиться. Нужно было застать его трезвым хоть на один час.
Правитель сложил бумаги, застегнул кафтан, в котором приехал сюда. Парадный сюртук и орден остались лежать в сундуке под койкой. Не для чего было пока надевать. Молча сел в шлюпку, кивнул Петровичу, сам взялся за румпель. По мелководью добрались до берега в полчаса.
3
Комендант все еще спал, когда Баранов поднялся по двум ступенькам крыльца, осевшего в галечную осыпь. Зеленый ставень с отверстием в форме сердца был плотно закрыт железным болтом. У порожнего бочонка возилась собака, слизывала застывшие подтеки рома. У второго, открытого, окна зевал канцелярский служитель, бесцеремонно разглядывая посетителя. Жидкая борода писца была в лиловых чернильных пятнах, стоячий суконный воротник лоснился по краям, словно кожаный.
Служитель что-то сказал в глубину комнаты, вытер о рукав перо, подул на него, затем важно принялся выводить строчки. Он был государственным служащим, олицетворением могущества канцелярии. Он был занят делами.
На стук Баранова он не отозвался. Дверь открыла босая алеутка, выносившая в лохани муку. Она откинула жесткую прядь волос, строго поглядела широко расставленными глазами.
- Спишь всё. Пирога есть будет. Сердися много... Сиди, - сказала она укоризненно.
Правитель надвинул картуз, спокойно распахнул дверь. Женщина постояла, подумала, затем торопливо ушла. Она предупредила и за последствия не хотела отвечать.
В сенях было темно, Баранов ощупью нашарил клямку, открыл первую попавшуюся дверь. Очутился он как раз в спальне начальника всех здешних мест, безраздельного хозяина края. Комендант, действительно, еще не просыпался. В горнице пахло спиртом, табачным дымом и еще чем-то. В полумраке перед иконой в углу теплилась огромная лампада тонкого розового стекла.
На постели лежал длинный, костлявый человек. Из-под съехавшего ночного колпака торчал взмокший от духоты клок волос. Пухлые бакенбарды примяты к щекам, на носу и бритом подбородке проступила испарина. Рядом с кроватью валялись военный без погон мундир, трубка с обгоревшим черенком, витая палка из китового уса. Глиняная кружка и заморской работы хрустальный бокал, накрытый крупной, промасленной ассигнацией, стояли на погребце. Отставной подполковник Мухин-Андрейко с ним не расставался.
Правитель снял картуз, пригладил остатки волос, медленно подошел к кровати.
- Сударь, - сказал он ровно и тихо. - Изволь вставать. День уже. И я жду.
Распахнув изнутри ставень, он, не торопясь, придвинул к кровати скамейку, сел и, положив подбородок на скрещенные поверх набалдашника пальцы, принялся глядеть на очнувшегося хозяина.
Разбуженный так непривычно комендант от удивления молчал. Он хотел было вскочить, накричать, но, встретив ясный взгляд правителя, сел, потянул к себе мундир,
- Э... э... Что сие? Кто впустил?
Он вдруг покраснел, швырнул одеяние и в одном белье шагнул к двери, ударил по ней изо всей силы ногой. За стеной послышались шаги.
Баранов продолжал невозмутимо молчать. Круто повернувшись, комендант подбежал к постели, напялил на себя одеяло, снова сел и неожиданно громко засмеялся.
- Люблю... Кто ты таков, старичок?
- Баранов.
Подполковник перестал смеяться, щипнул бакенбарды. Потом нахмурился и, отвернувшись, молча стал одеваться. Слышанное много раз имя, неурочное появление человека, о котором ходили легенды, озадачили даже его, привыкшего ко всему. Все эти дни, пока стоял корабль на рейде, комендант был пьян и не знал о приходе судна.
Натянув мундир, Мухин-Андрейко взял трубку, подошел к двери.
- Огня! - крякнул он в сени.
Низенький человек в сером кафтане до пят сразу же появился с зажженной свечой. Привычки коменданта были давно изучены. Пыхнув дымом, подполковник достал из погребца флягу, плеснул в кружку темной, густой жидкости, выпил. Затем из другой бутылки налил полный бокал, протянул гостю.
- Здравия, - сказал он коротко, немного хрипло. И, сразу же опустившись па кровать, угрюмо замолчал.
Баранов с любопытством разглядывал его. Самодур, тяжелый и мстительный, гроза и неограниченный господин края, изгнанный за жестокость даже с Кавказа, комендант сейчас казался просто никчемным, стареющим пьяницей.
И Адмиралтейство, и верфь, и весь наполовину сгнивший городок были такими же мертвыми. А в первые годы, во времена Шелихова, здесь зачиналось будущее...
Чтобы не поддаваться мрачным раздумьям, Баранов сразу и очень резко заговорил о неотложных делах, ради которых сюда приехал. Потребовал освобождения приказчика, посаженного в холодную за отказ выдать спиртное из компанейских лабазов, вернуть якоря и снасти, а главное - отпустить провиант, доставленный весной на пополнение казенных запасов, и разрешения начать вербовку новых людей в колонии. Правитель уже осмотрел все склады Охотска. Бочек с солониной и муки было много. Мясо начинало гнить. По кабакам шатались еще с зимы десятки пришлого, гулящего люду.
Комендант молчал. Тихо было и за стеной, в присутственном месте. Там ждали криков, стука разъяренного подполковника, потревоженного без дозволения, и ничего не понимали. Раза два осторожно заглядывал в окно сам чванный канцелярский служитель.
- Державе нашей большое мореходство требуется в сих местах, надежные гавани... - продолжал высказанную им еще Резанову мысль правитель, глядя на шагавшего с забытой трубкой в руке Мухина-Андрейко. - Сибирские земли один дикий тракт имеют, а море половину года замерзшим стоит... На американских землях и Сахалине верфи учредить можно, суда строить. Расходы сии окупятся торговлей с гишпанцами, Китаем, бостонцами, Калифорнией...
Комендант продолжал молчать. С ним давно так никто не разговаривал, да и он сам постепенно отвык от внятной человеческой речи. Все его желания, даже самые сумасбродные, выполнялись по одному кивку, несколько чиновников городка угодливо гнули спину, купцы откупались подарками и приношениями. Лишь один настоятель церкви, молодой чахоточный поп, хотел было выказать свою независимость, замедлив притти с поздравлением в святки, но был затравлен собаками и сошел с ума...
- Разбередил ты меня, правитель, - сказал, наконец, подполковник хмуро. - Сам когда-то прожекты писал, жалел отечество... А теперь вот...
Он подошел к окну, толчком распахнул его. Застоявшийся сизый дым медленно поплыл наружу.
- На краю... На самом краю живем! - крикнул он Баранову и, снова глотнув из кружки, вытер губы концом мятого рушника, висевшего на деревянной спинке кровати. - Говори! - потребовал он вдруг хрипло и быстро обернулся к гостю. - Говори еще. Человеком на минуту стану...
Баранов поглядел на него, неожиданно усмехнулся, снял с набалдашника пальцы, встал.
- Болеть за Россию всегда должно. Одни мы с тобой на краю земли. Я там, ты тут, - сказал он просто. - Да теперь времена меняются. И в Санкт-Петербурге понимать стали. А иркутским зверолюбцам кричать уже не придется, на что здесь всякие затеи. Я всегда говорил, что довольно бедны они, коли их один счет бобров занимает. Ежели таковым бобролюбцам исчислить, что стоят бобры и сколько за них людей перерезано и погибло, то, может быть, пониже свои бобровые шапки нахлобучат... Ну, пора, сударь. За дела приниматься нужно. Людей собирать...
После его ухода комендант долго еще стоял у окна, пил прямо из бутылки. Потом вдруг ворвался в канцелярию, раскидал бумаги, протащил за ворот писца до самой двери и выбросил на улицу, выгнал почтальонов и, запершись, до поздней ночи сидел за письменным столом. Утром писец собрал залитые вином листы начатого и незаконченного проекта благоустроения края и аккуратно подшил их "к делу".
ГЛАВА 7
1
На широких нарах, расставленных вдоль задней стены, скучившись, сидели люди. В кабаке было полутемно, сквозь узкое окно, затянутое продымленной холстиной, чуть сочился дневной свет. Сырость и копоть покрывали бревна стен, порожние бочки. Не то каганец, не то лампада горела возле стойки перед темным ликом иконы. За длинным тяжелым столом сидели только двое. Дела в кабаках шли плохо, все было пришлыми пропито.
Высокий седой целовальник, с заросшим до самых глазниц лицом, брякал у стойки медяками, противно, настуженно кашлял. Днем в заведении всегда было холодно, даже в чистой горнице сзади прилавка. Туда допускались только "почетные" - купцы и чиновники. "Полупочетные" - солдаты, матросы - гуляли вместе со всеми.
Сегодня в кабаке было чище обычного, целовальник с утра ждал корабельных гостей. В Охотске знали, что из Америки корабль пришел и будет набирать людей.
- Сказывают, сам Баранов прибыл! - восторженно говорил один из сидевших за столом, вылизывая края пузатого мутного стакана. - Огромадный, семи аршин росту, в плечах сажень. Дерзновенный человек.
Его собутыльник медленно сосал водку, поглядывал на дверь. Скуластый и щуплый, в синем добром кафтане, он был похож на негоцианта. Он знал Баранова давно, ходил с ним караваном к Кяхту, но распространяться на этот счет не собирался. Он кивал собутыльнику, поощряя к разговору, а сам терпеливо и упорно ждал, поглядывая на дверь.
Баранов пришел неожиданно и не один. Вместе с ним явился выпущенный из ямы хромой приказчик Компании - старый товарищ правителя еще по Чукотке, боцман с "Амура", и несколько десятков людей, собранных по кабакам. Люди валили скопом, галдели и толкались, торопясь пробраться скорей к столам. Иные были без шапок, босые, иные остались только в зипунах да в лаптях. Лишь на некоторых была еще справная одежина, да у двоих-троих даже старинные мундиры.
Кабатчик поспешил встретить гостей, широко распахнул дверь в чистую горницу, приглашая туда Баранова, зажег на стойке свечу в тяжелом шандале. Толпа разместилась на лавках и бочках у стен, часть еще грудилась в дверях. Все торопились на даровое угощение - так спокон века водилось при наймах.
Как только показался правитель, негоциант в синем кафтане поставил свой стакан, быстро направился к парадной горнице. Однако Баранов остановился возле прилавка. Он вытер под картузом лысину, махнул рукой стоявшему перед ним целовальнику.
- Погоди, любезный, - сказала он не спеша. - Я тут побуду.
Сев на порожний бочонок и больше не замечая кабатчика, он внимательно оглядел толпу. Негоциант вернулся из горницы и тоже остановился у прилавка. Опытный вербовщик не понимал еще, что задумал Баранов, но подойти к нему не посмел. В кабаке вдруг стало тихо, как в церкви. Здоровенный прислужник, держа по нескольку кружек в каждой руке, недоумевающе переступал босыми ногами.
Правитель, наконец, кончил осмотр. Людей было достаточно, но подходящих не видно: слабосильный, хилый народ!
- Господа вольные, - сказал он размеренно и неторопливо и снял картуз. - К вам прибыл я сюда с новых берегов наших, обысканных торговыми людьми. Селения и крепости заложили мы там во славу отечества, промыслы и божьи храмы... К чести и гордости державы всегда стремился и того же от всех требовал и впредь требовать буду. Буде кто из вас ехать со мной захочет, запомнит пусть всем своим разумением. Не для разврата и своевольства, не для смущения и пустых дел селиться там станем, а для повседневных, разумных трудов. Пуще всего для своего собственного процветания и интересов отечества.
Он остановился, помолчал. Слышалось сдерживаемое дыхание десятков людей. Удивленные речью, глубоким, почти торжественным ее смыслом, многие забыли и о вине. Трещала в шандале свеча, шипели капли воска, оплывающие на мокрый прилавок.
- Целость общественная и благосостояние Компании,- продолжал Баранов все так же ровно, не повышая голоса, - зависят от доброго и единодушного согласия, а, напротив, от развращения, несогласия не может быть никогда и ни в чем успеха...
Правитель обрисовал положение дел, почти ничего не утаив. Он хотел собрать мужественных, сильных людей. Но здесь он их не видел. И потому в словах правителя сквозила горечь... В заключение Баранов объявил порядок устройства и заселения новых мест.
Он передал приказчику для контракта лист плотной синей бумаги с большим радужным знаком Компании в углу и, не торопясь, покинул заведение. Лучше пусть поедет двадцать достойных, чем двести тунеядцев и бродяг. Все равно с провиантом худо, до осени придется голодать. Компания снова не выслала припасов, ни одного судна больше не появилось на рейде.