- Ну, не волнуйся, ты от меня не уйдешь, - возразил с насмешкой Юлиан. - Каждый из нас должен дать себя осмотреть, чтобы секунданты убедились, что у нас нет спрятанного оружия. Мы сбросим всю лишнюю одежду и останемся в одном белье…
- Как ты трусишь, однако! - расхохотался Фелиц.
- Дуэль только тогда прекратится, - продолжал Юлиан, - когда один из нас признает себя побежденным и скажет: "Я виноват, я подлец, меня справедливо наказал такой-то, я прошу у него прощения за то, что напрасно вызвал его на бой".
- Кончишь ли ты наконец! - заревел Фелиц.
- Да, принимаешь ли ты эти условия?
- Принимаю.
- Все? Даже слова, которые побежденный обязан произнести?
- Все, говорю тебе! Это ты, недоносок, их произнесешь!
- Это мы увидим! Господа, вы слышали? Будьте свидетелями.
- Да, - сказал Бернардо, - мы клянемся, что эти условия будут соблюдены!
Секунданты приступили к исполнению своих обязанностей: отняли у борцов их ножи и всю лишнюю одежду и, когда все было готово, поставили их друг против друга с дубинами в руках.
Юлиан, хотя и казался очень сильным для его лет, тем не менее еще не вполне сформировался физически, и поэтому он был значительно слабее своего противника. Но, несмотря на это, он весело улыбался.
Юлиан рассчитывал только на свою ловкость. Во время пятилетнего пребывания в Париже он брал уроки у знаменитейших профессоров бокса и савата и слыл талантливейшим из их учеников. Благодаря этим знаниям, человек сравнительно не сильный может справиться со всяким соперником, вооруженным только своей грубой силой.
Сигнал был дан.
Фелиц вскрикнул от радости и бросился на противника с поднятой дубиной, но удар его упал в пустое пространство. Юлиан быстро нагнулся, предпослав Фелицу два удара кулаком в лицо и удар ногой в колено.
Лицо Фелица обагрилось кровью, которая у него хлынула из носа и изо рта. С этой минуты он потерял всякое самообладание и стал изо всех сил наносить палкой направо и налево удары, которые попадали только в воздух.
Юлиан уклонялся от всех ударов, он вертелся вокруг противника и наносил ему удар за ударом вполне безнаказанно. Лицо несчастного Фелица уже потеряло образ человеческий, оно так распухло, что глаз почти не видно было, грудь издавала хриплые звуки при каждом новом ударе, наконец одним сильным ударом ногой в правое бедро Юлиан опрокинул его навзничь на землю.
- Ну вот, - сказал молодой человек, смеясь, - теперь отдохнем немного.
Свидетели этой необыкновенной борьбы были в восхищении. Они никогда ничего подобного не видали и просто не понимали, каким образом Юлиан мог действовать так метко и так быстро.
Молодой человек был цел и невредим, между тем как Фелиц ревел от злости и боли. Секунданты привели его в чувство, но он точно лишился рассудка.
- Ах! Дьявол! - кричал он бешено. - Если ты только мне попадешься в руки, я тебя разорву на части.
- Я это отлично знаю и потому к тебе в руки и не попадусь, - ответил, смеясь, Юлиан.
- Ну, это мы посмотрим, - проворчал Фелиц глухим голосом.
- Ты бы уж лучше перестал драться, пока еще цел.
- Ни за что! Я тебя убью!
- Дурак! Я бы давно с тобой покончил, если бы захотел.
- Ты еще думаешь насмехаться надо мной, плюгавый недоносок! О, я тебя убью!.. Помогите мне встать, на этот раз я с ним порешу!
Секунданты повиновались.
- Ну, начнем опять, если ты этого желаешь, - сказал Юлиан, становясь против него.
Борьба опять началась и с еще большим ожесточением, чем в первый раз. Юлиан уже не щадил своего противника, каждый удар его образовывал кровавый подтек, если не рану; противнику не только не удалось ударить Юлиана, но он даже не мог отражать ударов, которые тот ему наносил. Наконец он зашатался и, как сноп, повалился на землю.
- Он умер! - вскричали секунданты, в которых заговорило чувство жалости при виде страданий несчастного.
- Нет, он не умер, - сказал Юлиан, - но если он захочет еще раз сразиться, то я буду неумолим и убью его, как собаку.
- Как! Юлиан! Ты его до сих пор щадил? - спросил наивно Бернардо.
- Да, мой друг, я его щадил, я только хотел его проучить.
- Ого!
- Я тебе говорю сущую правду - ничего не было легче, как одним ударом головой в грудь убить его наповал, но, повторяю тебе, я его пощадил и не нанес ему ни одного смертельного удара.
Между тем Фелиц был в ужасном состоянии. Череп был в одном месте проломлен, нос раздавлен, несколько зубов выбиты, правое плечо вывихнуто, грудь расшиблена и одна нога повреждена.
При этих условиях продолжать борьбу было невозможно; Фелиц сам сознался в этом, когда был приведен в чувство.
- Ну, если так, - сказал Юлиан, - то пусть тебе это послужит уроком. Ты воспользовался своей силой, чтобы нагнать здесь на всех страх. Ты затеял со мной ссору только потому, что понадеялся на свою силу; теперь ты видишь, что и не одной грубой силой можно побороть человека. Я тебя более не трону, но и ты не трогай тех, кого я люблю, или я тебе покажу, как я умею наказывать. Теперь ты, как побежденный, должен сделать условленное заявление.
Фелиц что-то невнятно промычал.
- Говори сейчас. - сказал Юлиан, - или мы тебя бросим здесь волкам на съедение.
- Условия должны быть соблюдены, - отчеканил Бернардо, - или мы все отсюда уйдем.
- Ну, погоди! Я тебе отплачу! - проговорил Фелиц невнятно.
- Что ты говоришь?
- Ничего! Я скажу, если вы этого хотите.
- Мы этого требуем.
Фелиц с затаенным бешенством произнес условленные слова.
- Хорошо, - сказал Юлиан, когда он кончил, - я тебя прощаю, и молю Бога, чтобы он тебя скорее исцелил.
- Да, но я не прощу тебя, дьявол, и отплачу тебе, - произнес Фелиц так тихо, что никто этих слов не разобрал.
Молодые люди занялись приисканием способа для перенесения раненого домой. Наконец они сделали носилки из ветвей, разложили на них плащ, потом уложили Фелица на это наскоро приспособленное ложе и понесли его в Сэр, где он жил.
Фелиц лежал без чувств.
Юлиан оделся и пошел домой в сопровождении Бернардо, который не отставал от него и раз десять во время пути ему повторил:
- Прошу тебя, Юлиан, научи меня так же драться, как ты.
Наконец он так надоел Юлиану, что тот обещал ему выучить его этому искусству, только с тем условием, что он никому не разболтает о случившейся драке и убедит всех свидетелей никому о ней не говорить. Бернардо охотно обещал это исполнить.
(Однако или Бернардо забыл предупредить молодых людей, или сам не сдержал своего обещания, но на другое утро каждый уже на свой лад судил и рядил о необыкновенных подробностях ночного побоища).
У дома доктора друзья расстались; Бернардо ушел обратно в деревню, а Юлиан вошел к себе.
Доктор уже был дома, но, вероятно, утомленный всеми происшествиями и треволнениями этого дня, он, несмотря на обещание дождаться сына, лег в постель и заснул.
Юлиан был очень доволен тем, что не показался отцу в таком возбужденном состоянии, в каком он находился.
Он поспешил в свою комнату и вскоре тоже заснул.
Доктор Иригойен, через час после того, как сын его отправился на посиделки, исполнил просьбу своей милой пациентки отвезти ее домой в Сен-Жан-де-Люс.
Закутав ее потеплее в несколько мягких пледов, он снес ее на руках в кабриолет, который сам же запряг, и они быстро покатили.
Убаюкиваемая покачиванием экипажа, утомленная женщина закрыла глаза и заснула.
Расстояние, которое им нужно было проехать, составляло не более двух лье.
Это было дело получаса для такого рысака, как лошадь доктора. Стало быть, они должны были прибыть в город не позже десяти с половиной часов.
Город Сен-Жан-де-Люс, набережная которого с каждым днем все более и более подмывается волнами, в то время как его порт постоянно мелеет и, вероятно, скоро совершенно исчезнет, был когда-то значительным торговым пунктом.
Теперь Сен-Жан-де-Люс можно назвать мертвым городом, особенно во время долгой и суровой зимы. В десять часов вечера все дома уже заперты, огни потушены и улицы совершенно пусты. Поэтому доктор мог смело въехать в город, не опасаясь встреч и любопытных взоров.
Впрочем, он и его экипаж были настолько всем известны, что приезд его в какое бы то ни было время никого не удивил бы.
Мы воспользуемся молчанием доктора и его спутницы, чтобы несколько подробнее представить читателю личность доктора Иригойена, о котором мы еще только мимоходом сказали несколько слов.
Этот человек, которого мы встречаем в одной из забытых местностей нашего отечества, был замечательной и выдающейся личностью. Он в свое время занимал весьма важную должность в медицинском мире.
Громадные услуги, которые он оказал обществу во время холеры в Париже в 1831 году, когда ему было еще только двадцать семь лет, обратили на него внимание правительства и он был пожалован кавалером ордена Почетного легиона и ему была предложена кафедра в медицинской академии.
В это время молодой доктор женился по любви на прелестной молодой девушке, принадлежавшей к очень хорошей фамилии. Жизнь улыбалась молодой чете: любовь, слава, богатство - все у них было, оставалось только жить и пользоваться всеми этими благами; но судьба распорядилась иначе: молодая женщина умерла во время родов через год после свадьбы, оставив сына, на которого в первом порыве отчаяния доктор и взглянуть не хотел.
Два месяца доктор находился между жизнью и смертью; наконец молодость восторжествовала над недугом; он выздоровел, но страдать не перестал.
Удрученный горем, он отказался от кафедры и подал прошение о переводе его в Африку, в действующую армию. Сына же он поручил кормилице, которая увезла ребенка в деревню и изредка писала ему о состоянии его здоровья.
Таким образом прошло три года. Вдруг доктор получил письмо, в котором его извещали, что сын его болен и находится при смерти.
- Я его спасу! - вскричал он, прочитав страшную весть. - Это все, что у меня осталось от женщины, которую я так любил. Я не хочу, чтобы он умер!
Доктор еще никогда не видел своего сына!
Приехав в Марсель, он верхом поскакал в село, где был его ребенок, и, час спустя, он был уже в Лубериа, у кормилицы.
Ребенок был еще жив, и доктор вовремя приехал - днем позже его уже невозможно было бы спасти. В течение нескольких недель доктор не отходил от ребенка, у которого оказался пятнистый тиф. Борьба со смертью была ужасна, но наука и отцовская любовь взяли верх, и маленькое существо осталось в живых.
Все родительские чувства, которые дремали в его сердце, проснулись при виде этого ребенка, которому он второй раз даровал жизнь. Он так сильно, так беззаветно привязался к своему сыну, что, когда опасность миновала, он решил никогда более с ним не расставаться и сдержал свое слово.
Вот почему мы находим доктора Иригойена в маленькой деревне Лубериа в Пиренеях. Он поселился в своем поместье - где его сын вырос - и все время был истинным спасителем бедняков всего округа. Все его любили и уважали как человека и как медика.
В то время, когда начинается наш рассказ, уже прошло шестнадцать лет с тех пор, как доктор поселился в Лубериа.
…Кабриолет продолжал быстро двигаться вперед. Вдали виднелись уже неясные очертания города. Маркиза проснулась и, высунувшись немного из экипажа, внимательно рассматривала дорогу.
- Через несколько минут вы будете дома, сударыня, - сказал ей доктор.
- Да, - произнесла она рассеянно, продолжая смотреть на дорогу. Вдруг она положила свою нежную ручку на руку доктора и сказала: - Остановитесь, доктор, мы приехали.
- Как приехали? - возразил доктор с удивлением. - Ведь мы в открытом поле!
- Да, но я не могу возвратиться ночью домой в этом наряде, когда никто из моих людей не знает, что меня нет в замке. Это возбудит толки, которых я хотела бы избежать. Я должна вернуться в свою комнату тем же путем, каким меня похитили. Я должна сказать вам одну вещь, которой вы, вероятно, не знаете. Замок Жермандиа - одна из последних феодальных построек, уцелевших в Сен-Жан-де-Люс.
- Я это знаю, сударыня, я даже знаю и то, что этот замок служил временной цитаделью в городе.
- Вот об этом именно я и хочу поговорить с вами, доктор. В массивных стенах этой феодальной постройки находится огромное количество потайных лестниц и помещений, о которых нынешнее поколение и понятия не имеет. Только я с моим мужем знаем все ходы и выходы. Одна из подобных лестниц ведет в мою спальню, и дверь так искусно скрыта, что ее невозможно заметить. Эта лестница ведет из моей комнаты прямо под крышу, а потом спускается в подземелье, вход в которое находится в гроте, недалеко от берега реки.
- Совершенно справедливо, сударыня, недалеко отсюда есть грот; но я в нем несколько раз бывал и могу вас уверить, что в нем, кроме входного, другого отверстия нет.
- О! Оно тщательно скрыто, - возразила молодая женщина с грустной улыбкой. - Именно через этот проход муж проник в мою спальню. Вот почему он мог меня увезти насильно. Понимаете ли вы теперь, доктор, почему я должна избрать тот же путь?
- Совершенно понимаю, сударыня; но будете ли вы в силах идти так далеко пешком?
- Успокойтесь, доктор, благодаря вам, мне теперь гораздо лучше. Впрочем, другого удобного пути я не вижу.
- Вы правы, сударыня, я согласен.
Доктор вышел из экипажа и, взяв лошадь под уздцы, повел ее к реке, где и спрятал ее вместе с экипажем в кустах. Затем, высадив молодую женщину, он снял с экипажа один фонарь, чтобы посветить ей, а другой потушил.
Маркиза пошла вперед вдоль реки. Две или три минуты спустя они дошли до пещеры, в которую немедленно вошли.
Это было природное углубление в скале, небольших размеров вход в него был ниже уровня воды, и поэтому река при поднятии воды должна была его затоплять.
Маркиза попросила доктора поднять фонарь, внимательно осмотрела каменную стену и нажала рукой на известную ей точку.
- Посмотрите, - сказала она доктору.
В ту же минуту вся гранитная масса тихо подалась и, повернувшись на невидимой оси, открыла вход в узкое подземелье, которое, по-видимому, было весьма длинным.
- Это удивительно! - сказал доктор. - Кто бы мог это угадать? Но, - прибавил он, - как же вы пойдете туда в темноте?
- Тут, наверное, найдется орошенный ими фонарь, когда матрос меня нес, муж ему светил фонарем.
Действительно, у входа в подземелье доктор нашел этот фонарь. Он его зажег и, передавая маркизе, сказал:
- Прощайте, сударыня, и помните, что я к вашим услугам, если смогу вам быть чем-нибудь полезен.
- Благодарю вас, доктор. Я хочу вас непременно завтра видеть, я скажусь больной и пришлю за вами!.. Мне нужно с вами о многом переговорить. Теперь же еще раз благодарю, до свидания!
Она протянула ему руку, которую доктор поцеловал, и они разошлись. Каменная глыба опять стала на свое прежнее место, и маркиза осталась одна в подземелье.
Полчаса спустя, она счастливо добралась до дверей своей спальни. Потушив фонарь и оставив его на лестнице, она заперла тайную дверь и упала в первое попавшееся кресло, в котором пролежала несколько минут без движения.
Затем она тщательно осмотрела свои вещи, бумаги, деньги. Все было цело; стало быть, муж ее действительно поспешил уехать, так как он не воспользовался ее отсутствием, чтобы похитить что-нибудь.
Убедившись в том, что ничего не тронуто, она переменила платье, которое носило следы борьбы и пребывания ее под землей, и позвонила.
Вошла молоденькая, хорошенькая горничная, почти одних с ней лет, это была ее молочная сестра. Она вместе с маркизой росла и была искренно привязана к ней; ее звали Клер Мартен или, лучше сказать, Клеретта.
- Ах, как я испугалась, сударыня! - вскричала она, входя. - Я два раза стучалась к вам, а вы не отвечали. Дверь была заперта, я вас звала, но вы не откликнулись.
- Я, вероятно, уснула. Ну, не ворчи, мне что-то нездоровится, должно быть, мигрень. Принеси мне чаю.
- Сейчас, сударыня. Больше ничего не прикажете?
- Нет! Ничего. Ах, да! Слушай, я не знаю, отчего, но я вся дрожу. Мне страшно в этом древнем доме; ты себе постели здесь на диване, я хочу, чтобы ты спала у меня. Прикажи одному из лакеев сходить завтра утром за доктором Иригойеном. Я хочу его видеть.
- Слушаю, сударыня. Как вы бледны! Не больны ли вы?
- Я надеюсь, что это только легкое недомогание; все-таки я хочу посоветоваться с доктором. Скорее, милочка! Ты мне поможешь лечь в постель, мне холодно.
- Еще бы не озябнуть! Огонь в камине почти погас.
- Ступай скорее!
Девушка вышла. Вскоре она вернулась с чаем, который поставила на столик перед маркизой, и в одну минуту раздула уголья, и огонь весело затрещал в камине. Затем она быстро приготовила себе постель на диване и сказала:
- Ну, вот и готово. Как я тут отлично спать буду - просто восхищение!
- Ты отдала приказание, чтобы завтра поехали за доктором?
- Да, сударыня.
- Ну так поди скажи, что все могут ложиться спать.
- Я и сама догадалась им это сказать, сударыня.
- В таком случае, садись тут возле меня и пей чай.
Молодая девушка повиновалась и приняла из рук маркизы чашку чая.
- Ты меня очень любишь, неправда ли, Клеретта? - спросила, немного погодя, маркиза.
- О да, сударыня, - ответила с чувством девушка, - вы такая добрая!
- Тебе было бы жаль со мной расстаться?
- Что вы, сударыня, да я с вами никогда не расстанусь!
- Ну а если бы мне пришлось уехать очень далеко отсюда?
- Я с вами поеду, только бы мне с вами не расставаться. Зачем вы меня об этом спрашиваете, сударыня?
- Потому, душечка, что, по некоторым обстоятельствам, я могу быть вынуждена уехать надолго, может быть, навсегда. Может быть, придется даже совсем покинуть Францию.
- Сударыня, если вы мне все это говорите, чтобы меня испытать, то грешно вам, право, - вы знаете, как я вас люблю, вы знаете, что вы одни у меня остались, так как у меня нет ни отца, ни матери. Я ваша навсегда. Зачем же вы мне говорите, что хотите расстаться? Боже мой за что вы хотите от меня избавиться, куда я от вас пойду?
И бедная девушка горько заплакала. Маркиза привлекла ее к себе, вытерла своим платком ее слезы и, поцеловав ее в лоб, сказала:
- Не плачь, дурочка, я теперь знаю, что хотела знать, - я так же люблю тебя, как сестру, и никогда с тобой не расстанусь.
- Значит, правда, что вы куда-то собираетесь уехать, сударыня?
- Да, очень может случиться, что мы через несколько дней уедем из Сен-Жан-де-Люса.
- Куда же мы поедем, сударыня, в Париж?
- Может быть, и в Париж, но не забывай, что никто не должен знать об этом.
- О! Я умею молчать, сударыня.
- Ну что, ничего не слышно нового в городе?