Жажда наживы гонит героя повести в тайгу на охоту за соболями.
Скалон Андрей Васильевич
Живые деньги
1
В Шунгулешский промхоз Арканя приезжал уже не в первый раз. Он быстро оформил договор, получил небольшой аванс и десять банок говяжьей тушенки в счет пушнины, смотался в соседнюю экспедицию, где всегда можно было застать вертолет, договорился с летчиком на пятнадцатое, через три дня, число и вечером уже сидел у своего старого знакомого Пикалова за столом.
Летчик в экспедиции попался какой-то новый. Фиксатый, прыщавый, тоненький, в шелковом шарфике, папироску жует. Арканя подвалил к нему будто спросить про Дормидонтова - летает ли, дескать, старик. Но вертолетчик Арканю правильно понял; молодой-то молодой, а ухом не поворачивайся, откусит. Да это и спокойнее, потому что если человек на деньги падкий, то он и дело сделает. Прилетит. Договорились: сотню сразу и сотню или пару соболей, - это видно будет, - за обратный конец.
Арканя привык жить удачливо, фартово, и Пикалов слушал его не без зависти, удивлялся и радовался за своего оборотистого друга. Арканя же поучительно цедил сквозь зубы:
- Это вы здесь сидите и сопли на кулак мотаете!
Шунгулеш - село действительно темное, отсталое. Здешние жители измеряли трудности не деньгами, а по старинке: лошадьми, которых можно перекалечить, перетопить в болотах; лодочными моторами, которые можно переломать на перекатах, мелях и порогах; временем, которое потребно на заходы и выходы, особенно на заходы - с продуктами-то.
Арканя человек другой, его аршин - деньги. Никаких лодок, никаких лошадей. Кому надо уродоваться без пользы? В любом районе, где действует вертолетная служба, Арканя без хлопот попадал на место. Механика не сложная, да не всякий понимает. Вертолет - не попутка на шоссе, трояк не сунешь. Вроде бы. А если не трояк? Так ведь на большую сумму рука у деревенского не поднимается, он конями лучше пойдет.
Гуляли эти дни с Пикаловым отменно, на водку у Аркани было, но и дело он не забывал, а между прочим толковал со знакомыми охотниками про намеченные места. Он не говорил прямо, что собирается на Нерку, на Предел, в самые дальние и недоступные тайги, в верховья Шунгуле-ша, а наводил на эти места разговоры будто невзначай, вскользь, пока не выяснил, что, кроме него, туда никто не собирается. Там уже года никто не бывал. Кто в молодости хаживал, кто слышал только, кто летом, по большой воде, на рыбалке был. Чтобы досконально знать эти далекие таежные места - таких не оказалось людей. Говорили разное, вроде бы и есть там зимовья, а вроде бы и нет. Будто из Красногвардейского района заходили туда охотники, и даже строились. Но точно было, что давным-давно охотились там легендарные уже братья Балашовы, а в последние времена стояли геологи в бараке.
Что зверь в тех местах есть - в этом никто не сомневался. Зверь там есть. Ждет смелого человека.
Было у Аркани еще более важное дело, чем собирание сведений, - собаки! Отсутствие собак коренным образом отличало сезонного охотника Арканю Алферьева от истинных и настоящих охотников. У Пикалова, и у того бегала по двору собачка охотничьего вида.
Хоть он и на лесопилке работает, а все-таки в субботу-воскресенье да на отпуск отбегает в ближние места соболей погонять.
Но и тут Аркане повезло: совсем кстати случилось со знакомым Пикалову пасечником несчастье - обезножел разом матёрый охотник и на сезон остается дома.
Завели пикаловский мотор и поехали в Федоровку на пасеку.
Пасечник сидел в сарае и колотил улейки. По нему видать было, что уже не охотник этот здоровенный и молодой еще мужик. В сарае пахло чистым деревом, медом от висевших по стенам рамок. Тут же в стружке лежала и собака - Дымка, низкорослая лайка лет шести, с белым ухом, серая, с провислой спиной и мягкими ногами.
Дымка вышла, когда в столярку ввалились пахшие вином и безобразием гости.
Арканя поставил вино на верстак, бутылки сыто стукнулись друг о дружку. Пикалов сходил, вызвал из дому хозяйку, она стала греть на таганке под навесом похлебку, принесла в рассоле огурцов и чеснока с салом.
Хозяин смотрел настороженно, не зная, зачем пожаловали гости, а когда они сказали, что приехали за собакой, раздумался:
- Продать? Почему не продать. Нынче не пойду в тайгу-то.
- За деньгами не постоим, - сказал Арканя.
- В тайгу нынче не пойду, - не обращая внимания на тароватость Аркани, продолжал пасечник. - Но ведь и то сказать - собака вроде хорошая. Достойная. Так что приходится, хозяева, сорок рублей просить. И то все равно что даром отдавать. Вот что получается, дело-то какое. Поеду в город лечиться. Деньги нужны.
- Возьми сорок, - сказал Арканя, подтолкнув коленкой Пикалова под верстаком, чтобы тот не начал торговаться и не портил бы картину. Любил Арканя, по-городски легко относившийся к деньгам, озадачить медленно зарабатывающего и медленно тратящего деньги деревенского человека. Лихость эта Аркане обходилась недорого. Вот и теперь - в лучшем случае пятерку можно было выторговать, не больше. Цена и без того оказывалась бросовая,сотню Арканя приготовил на собаку! Своих он не держал с тех пор, как переехал из собственного дома в кварти-ру (ванна, газ, огород от комбината ежегодно нарезали под картошку), так что заранее готов был платить за собаку сколько спросят. Дымка эта самая бывала в тайге, вернулась оттуда живая, - значит, понимает, в охоте. Отщипнул Арканя четыре красненькие, портмоне - в карман, деньги - на верстак.
- Вот только сукотная она. Потому и прошу мало, - медленно продолжал пасечник, не обра-щая внимания на деньги. - Будь она пустая, например, меньше чем за восемьдесят не отдал бы.
- О, паря, чё делатца! - сказал Пикалов.
Замолк и Арканя, прикидывая. Сукотная, оказывается, Дымка…
- И с брюхом работать будет, она старательная. Ощенится, день-два полежит, не шевели ее. Потом опять начнет ловить. Это уж такая собака, я тебе доложу. Она как человек, за кусок уж она отблагодарит.
Выбора не было, совсем никаких собак в это время по Шунгулешу не найдешь. Арканя тряхнул кудрями, подвинул пасечнику деньги и в знак согласия разбросил на троих вторую бутылку.
- Покупать с легким сердцем надо. Это правильно, - сказал Пикалов, беря стакан.
Пасечник закурил, а пачку "Беломора" положил на деньги.
- Куда собираисся?
- Да вот на Нерку наметился. Не знаю, что будет. Есть там соболя, нет ли. - Слова Арканя растягивал по-здешнему. У него была такая привычка подстраиваться под разговор, рассужде-ние, интонацию. Он ценил это умение в себе и других, как признак ловкого и сильного человека, который берет свое вежливо и обходительно, а не прет грубо, как бульдозер.
- В раскольницкое зимовье, - кашлянув, подсказал Пикалов.
- Говорят, есть на Фартовом ручье избушка. Не знаю, худая, не знаю, целая еще?
- Хорошо на Нерке, - вздохнул пасечник. - Бывал. Надо на геологический барак рассчитывать. Ночевал я в нем.
- Слышал я про этот барак. Да не сильно верю, казенку строят. Вот если балашовские избушки целы…
- Сгнить уж должны. Я-то в них когда еще зимовал, парнем был молодым. Тебе надо на геологический барак держать. Все же там партия стояла. Орлов еще зимовал у них, когда они хозяйство оставляли там. А балашовским избушкам - им сто лет в субботу. Разговоры от них одни остались.
- Ты мне вот лучше скажи, - повернул разговор Арканя. - Если от Предела, от хребта, значит, взять нашу сторону, то Фартовый - это будет направо, так? А который левый - это будет Малый Верблюд, а за ним Большой Верблюд? Так или нет?
- Если от Предела? - пасечник задумался. - Нет, не так. Значит, направо будет Большой Верблюд, потом Малый Верблюд. А Фартовый упадет налево. Вот как получается. Верблюды пойдут направо, а Фартовый - налево.
- Ну как же так? - удивился Арканя, хорошо знавший карту и начавший всю эту географию, чтобы поближе подвести пасечника к разговору.
- Да уж так! И перетакивать тебе не приходится, если я там с Колей Макандиным зиму зимовал.
- Дак ты не обижайся, а давай разберемся.
- Об чем речь, я без обиды.
- Он без обиды, Арканя, ты это не смотри. Вот по стакашу мы сейчас придавим, и все путя нам откроются. Скрозъ пойдем!
- Значит, налево будет Фартовый, направо - Верблюды пойдут?
- Кто прав?
- Обои правы, - засмеялся Арканя, - ты же против меня сидишь. Это у тебя какая рука? Левая?
- Левая.
- А у меня - правая.
- Во, паря, мужики! Во, деревня бестолковая! - засмеялся пасечник.
Засмеялся и Арканя. Пикалов суетливо заглядывал то одному в глаза, то другому, весело ему было с хорошим разговором.
- В общем, значит, не держать особую надежду на балашовские избушки? Твой такой совет?
- Да ведь что я тебе скажу. Сколько лет я там не был! Пойти-то бы пошел - помню хорошо. А сказать - что скажу? Вот Ухалов, Петр Панфилович, тот везде бывал, и там был. Вот с кем поговорить! Только он тебе тайгу не откроет, камень. Заготавливали они прошлый год там северного оленя. Пятнадцать голов с Мишей Ельменовым забили и вывезли. Вот тебе и дело с концами. А что остальным охотникам ни одной лицензии не досталось - это их не касается. И моё - моё, и твоё - моё! Понял? На вертолете залетали. Промхоз платил. На вертолете - не на ногах, куда хочешь можно залететь, хоть к черту на рога.
- Обыкновенно, средство транспорта. В других промхозах вертолеты небось нанимают, бригады забрасывать. - Арканя засмеялся.
- Средствие, говоришь? Для Ухалова средствие, а для меня, значит, не средствие? Я от этого без ног оставайся? Справедливо получается?
- Про справедливость я молчу. Каждому свой интерес. Кто успел, тот и съел, как говорится. Я квартиру получал. Мне следующий дом дожидаться надо, а голова на что? Председатель профкома комбинатский у меня на кухне неделю бюллетенил. Баба только мелькала в магазин. Поддавали. Ящик водки и ящик портвейного - квартира моя. Надо по современности соображать. Ухалову вертолет, лицензии, а вам фиг с маслом! Так они, наверно, и план кинули промхозу, и мясом по губам помазали в домашнем обиходе. Всем и хорошо.
- Черт с ним, с Ухаловым. Жизнь у него так в деньги и ушла, у Петра-то у Ухалова.
- Зря ты на него говоришь. Сумел человек - сразу завидовать. Деньги у него, конечно, есть, - возразил Пикалов, уважавший богатых людей. - Но и большого ума мужик, не отымешь. Большого. Он и в промхозе умеет - на хорошем счету, передовик, и в газетке про него писали, фотографию помещали.
- Вот именно, - подчеркнул Арканя. - Вот то-то и оно.
- Эва! - согласился пасечник. - Так-то если смотреть - оно все правильно. А уж только ни я, ни ты, да никакой самостоятельный охотник в соседи к нему не согласится идти. Так?
- Значит, было раньше на Фартовом, а теперь нет, - вернулся Арканя к интересовавшей его теме.
- Все там было. Там, может, скит был! - Пикалов даже обернулся, сказав про скит, будто опасаясь подслуха. - В общем, поселение у них там целое было.
- Раньше ведь большими селами в тайге не жили, - сказал пасечник.Большие села были трактовые, на больших пашнях да на приисках, где промышленность развивалась. А глубинку осваивали заимками, починками. Три семьи живут, у них и пашни на три семьи, и сена - на своих коров, они и перебиваются с пасеки на скот, со скота на охоту. Тайга, она - мать, если с умом брать! Орехи те же, ягоды.
- Это так тоже нельзя рассуждать, - уперся Пикалов, - кого же тогда в колхозы организовы-вать? Пока Петька до Ваньки добежит, распоряжение принесет! А электричество? По всей тайге линии гнать прикажешь? И пользы от них государству никакой, сидят, самогонку варят! А тут, допустим, ЛЭП для них ведут! Понимать надо, линия-то! Я работал, знаю…
- Долдон ты, Пикалов, долдон! Столбов, видишь ли, пожалел, линий! А откуда обозы в город шли по зимникам? А пушнина? С малых поселений, отвечу тебе! Это же ресурс для снабжения строек и промышленности!
- Частью ты прав, а частью опять же нет, - мотнул Пикалов головой.Ресурс, это и мы понимать можем, в тайге сена на десяток коров любая полянка даст, это ладно. Но ведь ты продавать хочешь, за что же тебе тогда пенсия, если у тебя личная собственность?
- Это кто же личная собственность? Своими руками если? А! Пенсия! Дети были у каждого заместо твоей пенсии, понял? Да с тобой, с дураком, чего спорить!
- Спорить и не надо, одно другому не мешает, - вмешался Арканя. - Можно бы и пенсию, и детей, и пасеку, и колхоз, и технику. Тайгу осваивать надо. Мне вот, например, это до фонаря. Я приехал, взял что хотел, - и Арканей звали. Но общую пользу я понимаю - осваивать надо. Тут одно к одному получается. Летом - пашня, скот, сено, ягоды; зимой - охота. Осенью твоя баба корову продаст, поросенка. А если пять продаст? Это сколько денег в семью?
- Что ему доказывать. Вот Балашовых взять, правда, они здоровые были, как лоси, за ними не всякий утянется. Но в чем дело все - в том, что тайга твоя, и без тебя в нее никто не пойдет, не нарушит. Занимались они как раз этой тайгой на Нерке. На Фартовом у них базовое зимовье было. Далеко, туда никто не ходил, а им спокойнее. Обстроились, и в такие концы - все пешками! Идут, посвистывают. Плашник* у них был хороший. Избушки-ночевки, в каждой продукты заготовлены. Они не таскали на спине, заранее завозили. Котомочка маленькая у него. Пришел - все готово. Обсушился, пушнину обработал, поел, на лыжи - и дальше. На Фартовом и на Нерке стояли у них базовые зимовья. На Верблюдах, между прочим, круга тоже были налажены. - Пасечник чертил толстым ногтем по иссеченной и изрезанной доске верстака. - Они и за Предел ходили. И там, говорят, тоже круга имели. Во, сколь тайги обрабатывали. Из наших мужиков тоже сильные охотники были, но за этими лосями не утягивались. Походили-походили по балашовским местам и отстали, уж сильно далеко. Ведь вот соболя в те поры кончили в тайге, а Балашовы приносили. И воровского заведения не было, чтобы куда-нибудь налево пускать. В Центросоюз, в Заготконтору, всегда сдавали государству. А теперь и люди специальные появились - скупать стали. Испортился народ. Контора тебе сколько дает? А скупщик?.. Вот то и оно. Да сразу на лапу, чистыми! Государству урон получается, скупщики барыши между собой делят, а охотник поеживатца - сёдни не посодят, завтре заберут. И куда денесся - рад бы сдать, дак ведь против живых денег не поплывешь!
* Плашка - ловушка. Плашник - цепь ловушек по тропе охотника.
- И правильно, - сказал Арканя, глаза у него блеснули. - Если соболь деньги стоит, ты и бери за деньги. Скупщику выгодно сотню платить, а почем-у конторе невыгодно?
- Ну, кабы контора под скупщика цену подняла, тот бы сразу усох, как муха на морозе. Кому хочется жить на воровском положении, в честном дому оно теплее.
В столярку снова пришла Дымка, стала в дверях, поставив лапки на порог. Арканя на правах хозяина подозвал ее, она подошла, но под руку не далась и легла в углу.
- Плюнешь в морду, если плохо ловить будет, - сказал пасечник. - Вот сам не могу, а то бы не продал! - Покачиваясь на табуретке, пасечник стал рассказывать, как хорошо он охотился с Дымкой, какая она вязкая, как хорошо идет и держит; рассказывал, как он молодым еще ходил далеко, и за Предел, и на Нерку, в поисках хорошей тайги, чтобы сорвать большую взятку; рассказывал, как простуживался и болел. Теперь ноги отниматься стали, пухнут, но иногда он понемногу ходит. Что-то с сосудами. Врач не велел пить, но особенно - курить. С одним таким же, как он, приходилось ему лежать в больнице. Ни курить, ни пить тому нельзя. А он и пьет, и курит. Курево в больницу жена носила. Плачет, дура-баба, а носит.
- Не принеси она, дак… - отозвалась со двора проходившая мимо столярки жена пасечника, незаметно приглядывавшая за мужиками, неосторожно курившими на стружках, и, не договорив, махнула безнадежно рукой и ушла в дом.
- Да, носит дура-баба. Ноги отрезали по щиколотку - не кури! Отрезали ему пальцы на руках - все это у него отнимается, закупоривает кровяные сосуды. Отрезали, значит, пальцы, а он свое: неси, жена, "Беломор", и непременно фабрики Урицкого. Двумя культями папиросу берет и курит. Так и умер с папиросой. Под конец врач говорит: теперь пусть курит!
- Теперь пусть курит! - эхом повторил Пикалов и радостно мотнул головой. - Во, мужик!
- Молодец, - презрительно сказал Арканя.
Пасечник замолчал, повесив большую свою кудлатую голову на грудь, - в волосах и в бороде с сединой перепутались мелкие стружки, - потом вскинул голову и стал смотреть долгим внимательным взглядом на лампочку, засиженную мухами, глаза у него наполнились слезами.
- Отходил, - зарыдал грубым голосом пасечник, - отходили мои ноженьки-и!
- Вот те раз, хозяин! Да ты чё? - засуетился и тоже сморщился Пикалов. - Ты чё, хозяин!
- Ревишь, а я бы имел пасеку налаженную! - утешал Арканя. - Я бы разве килограмм сдал сверх плана? За твою зарплату? Ни в жизнь! Все в город - по пятерке! Хочешь не хочешь, покупать будут! Благодарить будут, слышишь, ну?
- Спичку не зароните. Шли бы в избу, - говорила жена пасечника, стоя в дверях и глядя на плачущего мужа.
Замахиваясь на кого-то невидимого, ворочая безногим туловищем, пасечник повез рукавом по верстаку и уронил стакан. Арканя тоже махал руками, и Пикалов тоже начал махать. Они смутно пришли к общему согласию, и каждый считал, что именно он прав и все с ним согласились в чем-то важном. Арканя объяснял жене пасечника:
- В город бы вас, на комбинат. С магазина попитаться. Надо уметь вертеться! Учи вас, долбаков деревенских! Отделение-е! Слушай мою команду!
Стакан мягко подпрыгивал в стружке, катался под ногами…
Дымка упиралась, когда ее на веревке-удавке затаскивали в лодку. Арканя тянул, Пикалов толкал сапогом сзади. Потом они плыли вниз по Шунгулешу, Пикалов все пытался завести мотор, но у него не получалось. Плыть вниз можно было и без мотора. Шунгулеш - быстрая река. В лодке они запели песни. Дымка смотрела назад, пока ее везли в лодке, нарыскивалась прыгнуть за борт. Подплывали к селу, и Дымка стала смотреть вперед, навстречу доносившемуся по воде чужому собачьему лаю. Пикалов простуженно напевал:
Посмотрите, как пляшу,
Я бродни с напуском ношу!
Арканя смутно прорастал воспоминаниями в дальние годы детства: когда подпивали его дед и бабка, у которых он воспитывался, то на пару пели частушки и песни, и вот эту, про бродни с напуском, тоже, а он, маленький, в красной рубашонке, плясал босой посреди избы. Он пытался подпевать и теперь, но слова плохо помнились, забыл их, а помнил "Ландыши-камыши" и "Ладушку".
Лес в темноте осенней светился по берегам, светились в основном березы и осины, редкие, вперед других скисшие лиственницы. Еще не сильно было темно, а так, сумеречно.