- Неужто ты принимаешь меня за дурочку? - возмутилась Марианна. - Я знаю, за те восемь лет, что ты живешь в этой семье, руками и ногами ты отработал свое содержание. Беда лишь в том, что кроме рук и ног, у тебя пока ничего нет. Что будет с тобой дальше?
Он покачал головой, улыбаясь хозяйке той же светлой приязненной улыбкой, которую дарил всему миру.
- Может, герцог повесит меня?
- Нет, - холодно возразила Марианна де Шаретти. - Разве что король Шотландии. Французский король - наверняка. Если мейстер Юлиус надумает нас покинуть, возможно, тебе следовало бы отправиться с ним.
- Он уйдет? - изумился Клаас.
- Возможно, - признала Марианна де Шаретти. - Когда обнаружит, что я не собираюсь делать его своим партнером. Однако, поскольку теперь он передо мной в долгу, у него уйдет немало времени на то, чтобы скопить достаточные сбережения, дабы обеспечить себе независимость. К тому времени Феликс, наконец, повзрослеет.
- А меня, возможно, повесит шотландский король, - поддержал Клаас. - Так где же вы будете искать честного стряпчего, чтобы помог управляться jonkheere Феликсом?
Он словно бы размышлял вслух. Марианна часто позволяла Клаасу высказываться начистоту, а сейчас, даже раньше, чем она успела найти ответ, он уже подал идею:
- Есть, конечно, мейстер Удэнен. У него дочь как раз подходящего возраста.
Кровь прилила ей к лицу. Она сделала резкий вдох. В горле остался слабый привкус чернил, пергамента и кожи, и пота, и опилок. Опилок?
Вдова Шаретти покачала головой:
- Полагаю, этого довольно. Ты, разумеется, заслуживаешь порки, но тогда ты еще дольше не сможешь работать. Чуть позднее я скажу о том, какое наказание тебя ждет. А пока возвращайся в красильню, что бы там ни говорили городские власти. Шотландским джентльменом я займусь сама.
Шаги в коридоре послышались громче, и вот уже Асторре принялся барабанить в дверь кулаком.
Клаас заулыбался, и ей понадобилось сделать над собой усилие, чтобы не улыбнуться в ответ. Еще один удар в дверь, и голос Асторре:
- Демуазель!
- Я все записал, - заторопился Клаас. - Насчет квасцов. Это в Фокее, и венецианцы надеялись сохранить все в тайне. Гильдии будет интересно. - Он извлек из кармана сложенный лист бумаги и выложил на стол, затем с улыбкой накрыл его другими листками, после чего, получив безмолвное дозволение, подошел к двери, распахнул ее и впустил Асторре, а сам с поклоном выскользнул наружу.
Дверь закрылась. На бумагу Марианна так и не взглянула. У наемника, как она и ожидала подмышками были два тяжелых ящика. На своих кривых ногах он пересек комнату и с трудом опустил их рядом с денежным сундуком. Вот почему ей приходилось каждый год брать с собой крепкого телохранителя - дабы было чем расплатиться за товар, купленный на фландрских галерах.
Асторре выпрямился, перевел дух. Двадцать лет беспрерывных сражений оставили следы в виде рваного шрама над, глазом и багрового обрубка, который хирургам удалось сохранить на месте левого уха. Но в остальном он оставался крепок, как двадцатилетний, и в бороде по-прежнему не было ни единого седого волоска.
- Ну что, вы сказали ему? - полюбопытствовал он.
- Нет, - покачала головой Марианна де Шаретти.
- Сам догадался? Вот уж никогда бы не подумал! - воскликнул капитан.
- Да, он очень вырос за этот год, - подтвердила вдова.
- Слишком? - расхохотался Асторре.
Он сплюнул прямо на пол, посыпанный свежим тростником. Среди капитанов наемников были те, кто питал придворные амбиции, и те, чьи устремления не заходили так далеко. Должно быть, из-за маленького роста Асторре всегда держал себя нарочито грубо и воинственно. Он был неглупым человеком и опытным воякой, но даже при Корнелисе Марианна всегда с легкостью управлялась с ним сама.
- Да, он повзрослел, но мне не нужны проблемы с Клаасом, пока галеры стоят в порту. Потом я скажу ему.
- Как угодно.
Асторре ничуть не обеспокоился. Он вышел, чтобы принести остальные ящики, и она проводила его взглядом. Скорее всего, подумалось ей, Клаас уже догадался, как она намерена с ним поступить, а если и нет, то вскорости все разнюхает в других красильнях, на кухнях и в конторах, куда передает бесчисленные послания и где его всегда с радостью привечают.
Он все разнюхает, но не сделает ничего, пока она не объявит прилюдно. В этом Марианна де Шаретти могла быть уверена, как ни в чем другом. Она подумала о том, как Клаас защищал Юлиуса, а Юлиус защищал Клааса, и невольно почувствовала легкий укол ревности.
Глава 7
- Я буду держаться подальше от милорда Саймона, - обещал Клаас. Марианна де Шаретти проследила за этим лично. Она поместила его под домашний арест и точно так же обошлась со своим непокорным сыном Феликсом. К несчастью, ей и в голову не пришло задержать капитана наемников Асторре, которого она ошибочно считала взрослым и разумным человеком. Когда пару дней спустя торговые галеры из Венеции, наконец, вошли в порт, главе дома Шаретти казалось, будто она держит все нити в своих руках, и ничто не может отвлечь ее от дела, И поначалу она не ошибалась.
Пятьдесят тысяч обитателей Брюгге целиком заполонили пространство в несколько миль вокруг гавани в Слёйсе, где бросили якорь две изящных венецианских галеры.
Это было восхитительное зрелище, повторявшееся каждый год. Солнечные лучи пронизывали паруса и шелковые стяги, отражались в лопастях весел всякий раз, когда они поднимались из воды, подобно двум рядам гребней. На флагмане начиналась музыка: сперва барабаны и флейты принимались стучать и насвистывать, а затем вступали трубачи, расположившиеся на носу. И там же, под широким пологом с колышущейся бахромой, можно было разглядеть, всякий год разный, расшитый золотом вымпел капитана.
Даже с такого расстояния доносились запахи корицы и гвоздики, ладана и меда, лакрицы и мускатного ореха, цедры и мирриса, и розовой воды из Персии в бесчисленных кувшинах и бочонках. Казалось, даже видны сверкающие груды сапфиров и изумрудов, тончайшие шелка, прошитые золотыми нитями, страусовые перья и слоновьи бивни, камедь и имбирь, и коралловые пуговицы, в которых, возможно, уже на будущей неделе будет красоваться mynheere Госвин, почетный глава Ганзы.
Конечно, это был лишь обман чувств, подобный тем, что устраивали во время Карнавала герцогские жонглеры; не случайно галеры всегда опускали паруса и входили в гавань при ярком солнце, с тщательно надраенной палубой и гребцами, переодетыми в парадные ливреи, в то время как капитаны наряжались в эти странные жесткие одеяния по безумной венецианской моде, начесывали и подстригали бороды, а порой усаживали на плечо ручных мартышек.
Несложный обман. Фландрские галеры никогда не проводили ночь в открытом море, в отличие от больших парусников, которым не так просто было привести себя в порядок, прежде чем войти в порт. Фландрские галеры каждую ночь заходили в гавань, на всем своем высокооплачиваемом пути из Венеции, пролегавшем по Адриатике, через Корфу и Отранто, с заходом на Сицилию, вокруг каблука Италии, до самого Неаполя; после чего они устремлялись через западный пролив к Майорке, к берегам Северной Африки, и дальше, вокруг Испании и Португалии, избавляясь по пути от небольших, но доходных грузов, в которых не нуждался Брюгге, и принимая на борт оливковое масло, апельсиновую цедру, надушенную кожу, посуду, попугаев и сахарные головы.
Но, разумеется, ничего грубого, недостойного или слишком объемистого. Галеры республики Фландрии были жемчужинами венецианского флота, созданными специально для того, чтобы в открытом море уйти от любых пиратов. И перевозили они лишь предметы роскоши.
Они приходили каждый год. И каждый год по пути разделялись: две галеры в Брюгге, и одна - в Лондон, или в Саутгемптон, если вдруг в этот год лондонцы не слишком привечали чужеземных торговцев. Поговаривали, что общая сумма фрахта трех фландрских галер составляла четверть миллиона золотых дукатов. О, да, вот сколько денег было в мире! Так говорили, и взгляните, вот доказательство: сам дож со своими присными в Венеции выделял двадцать фунтов в год, чтобы подкупить таможенников в Брюгге, дабы те пониже оценили стоимость груза. Это правда, истинная, правда. Вдова одного из них рассказывала об этом. А еще в десять раз больше они тратят на взятки самому герцогу Филиппу.
Так болтали в толпе, наблюдая за тем, как люди с таможни подплывают к галерам на лодках, по двое к каждой, и взбираются на борт, а вместе с ними и чиновники из Слёйса. За ними эти толстосумы в золотых цепях из Дамме, и уж гораздо позже, - ибо некоторые, верно, готовы зачать ребенка только после крестин, если решат, что это добавит им достоинства, - начнет отзванивать большой колокол на звоннице в Брюгге, и кто-нибудь, - Ян Блавье, вот кто, - подъедет на своем муле, в шляпе, такой огромной, словно пять локтей повязок намотались на терновый куст, а за ним и Ансельм Адорне, и Ян ван ден Балле, со своими конюшими и лакеями, и солдатами с гербом и вымпелом Брюгге. А с ними и венецианцы: толстяк Бембо и тощий Контарини, и этот расфуфыренный игрок, Марко Корнер.
А еще позднее, - ибо именно венецианцам принадлежала честь первым взглянуть на списки товаров при разгрузке, точно так же как перед отплытием они первыми поднимали свои товары на борт, - подходили и прочие торговцы, ожидавшие своих поставок.
К примеру, Томмазо Портинари, если только сумеет убедить Тани позволить ему взять дело в свои руки… хотя едва ли ему это удастся.
А также Якопо Строцци, который, возможно, захватит с собой молодого Лоренцо, если в этот день подагра опять одолеет его.
А еще Жак Дориа, и Ломмелин, и все прочие генуэзцы, и Пьер Бладелен, личный казначей герцога, который должен осмотреть заказанные его господином товары. И Хуан Васкез с аналогичным поручением - но для герцогини, а с ним и фигерес, и остальные португальцы. Придет кто-нибудь из владельцев постоялых дворов, чтобы спросить, не нуждается ли кто в постое. Немцы из Ганзы, желающие узнать новые расценки, а также Джовани Арнольфини из Лукки, этот парень с длинным бледным лицом, который как никто другой знает вкус герцога в шелках и порой заключает с ним личные сделки, на которых изрядно греет себе руки.
О, да, многое происходило за кулисами, когда в порт входили фландрские галеры. Никто из значительных персон не являлся на берег в первые дни, а спокойно дожидался, пока товары на баржах доставят в Брюгге. Поговаривали, что настоящая продажа начинается куда позже, на тайных собраниях. Всю зиму они будут спорить и торговаться. Шесть месяцев, покуда галеры стоят в гавани, а в тавернах и борделях Брюгге развлекаются четыре сотни моряков.
Фландрские галеры, наконец, появились, и колокола и трубы звучали лишь прелюдией к оглушительному звону золотых монет.
* * *
Совершенно неразумно, на третий день по прибытии галер, Марианна де Шаретти освободила своего сына Феликса от его обязанностей - на том условии, что он не высунет носа из Брюгге. То есть Слёйс оставался для него вне досягаемости.
Вполне разумно она предположила, что мальчик направится прямиком в ближайшую таверну, а затем придется послать за ним Юлиуса. Сам Юлиус находился сейчас в Слёйсе, вместе с управляющим Хеннинком, Проявляя живой интерес к тюкам шерсти и к вайде, и к кермесоносному дубу, а также серному колчедану и столь ценному товару как квасцы. Саму демуазель де Шаретти ожидали на собрании членов гильдии красильщиков, и она надеялась, что Юлиус вовремя поспеет туда со своими сведениями. Она послала за помощником Хеннинка, оставила красильню под его ответственность и в сопровождении единственной служанки пешком ушла на собрание гильдии.
Помощник Хеннинка, работящий сукновал по имени Липпин, вспомнил, что у точильщика нужно забрать ножницы, и, обнаружив слонявшегося без дела Клааса, отослал его с этим поручением. Ему и в голову не пришло, что по какой-то причине Клаасу вот уже неделю запрещалось покидать дом. И Клаас, опасаясь, как бы Липпин не вспомнил об этом, унесся со всех ног, прямо как был, в деревянных башмаках и в фартуке, забрызганном мочой. Феликса он отыскал в одном из пустующих кабинетов банка Медичи, располагавшегося в высоком особняке рядом с рынком. Феликс, похоже, был не слишком рад его видеть.
- Кто тебе сказал, что я здесь?
- Винрик, меняла, - примиряюще отозвался Клаас. Винрик, обходивший улицы со своим денежным лотком, был лучшим источником сплетен во всей Фландрии.
Феликс хмыкнул.
- А за это ты пересмотрел все записи Винрика за неделю и обнаружил там три ошибки в подсчетах. Этот скверно пахнущий ремесленник, - пояснил Феликс своему единственному слушателю, новому клерку, только что прибывшему из Флоренции, - этот фламандский недоумок вычитает и складывает просто для удовольствия, как мы с тобой пьем или портим воздух, или думаем, на что бы спустить свои денежки.
- Ну, если ты намерен их тратить, то кто-то же должен экономить, - резонно возразил Клаас. Взглядом он окинул полки, где Медичи складывали свои пакеты, письма и записи. - Для тебя могу сэкономить тоже, - предложил Клаас юному клерку, который не сводил с незваного гостя изумленного взгляда, понемногу отступая все дальше, но не в силах спастись от запаха, исходившего от фартука Клааса.
- Вот здесь, к примеру, - Клаас провел пальцами цвета индиго по книге заказов. - Что здесь такое?
Мальчишка с сомнением покачал головой.
- Ну, довольно, - устало заявил Феликс. - Не обращай на него внимания. Это болезнь. - Он вновь обернулся к Клаасу. - А почему у тебя с собой матушкины ножницы?
- Их отдавали точильщику, - пояснил Клаас.
- Так значит, она не ждет тебя обратно? - воскликнул Феликс, в этот момент очень похожий на своего отца.
- Нет, - глазом не моргнув, ответствовал подмастерье. - А чего ты ждешь?
- Лодку Томмазо. Он собирается в Слёйс. Сегодня на фландрских галерах день частных сделок. Я хочу обезьянку.
- Тебя отошлют назад в Лувен, - заявил Клаас. - Хозяйка узнает, что ты уезжал из города.
- А я скажу, что это ты купил для меня, - ничуть не смутился Феликс.
Клаас задумался.
- Ты хочешь сказать, что я должен отправляться в Слёйс вместе с тобой?
- Ну да, - согласился Феликс, впервые задумавшись о практическом воплощении своего замысла. - То есть, конечно, если Томмазо сможет отделаться от своих священников и монахов. Он выбирает тенора для часовни Медичи в Италии. - Лицо его озарилось широкой улыбкой. - Вот ужас-то, верно?
Даже сквозь бесчисленные двери до них доносились отзвуки пения. И впрямь, это было ужасно.
Клаас подмигнул мальчишке:
- Скольких он уже прослушал?
Отвернувшись от зловонного фартука, тот отозвался, демонстративно обращаясь к молодому человеку в добротной одежде и в шляпе:
- Это уже третий. Брат Жиль из хора августинцев. Приятель одного из наемников, вашего Асторре. Этот Асторре, кстати, тоже собирается в Слёйс.
- Ого, - только и сказал Феликс, накручивая на палец прядь волос.
- Он что, такой строгий, этот Асторре? - поинтересовался мальчик. - Ты не хочешь видеться с ним?
Феликс повел плечами:
- Он просто состоит на службе у моей матери. Я еду в Слёйс.
- Пусть он все купит для тебя, - предложил Клаас. - Обезьяну, плащ из леопардовой шкуры. Может, новые перья для шляпы?
- Я еду в Слейс, - повторил Феликс Пение прекратилось.
Открылась дверь.
- Я все слышал, - заявил капитан Асторре. - Jonkheere Феликс.
- Я еду в Слёйс, - в третий раз повторил jonkheere Феликс.
Клаас редко вздыхал.
Вот и сейчас он сказал лишь:
- И я тоже.
И широко улыбнулся солдату, который рассеянно потрепал его по щеке со словами:
- Так чего же мы ждем?
Асторре был в хорошем расположении духа, потому что его приятель брат Жиль, оказался избран для часовни Медичи. Лицо Феликса просветлело. Он улыбнулся Асторре и Томмазо Портинари, который появился в дверях, чтобы проводить их всех на баржу, и даже Клаасу, который покорно последовал за ними в одних чулках, повесив на шею деревянные башмаки, дабы поберечь сходни, и сунув под мышку ножницы, завернутые в фартук.
Они отплыли без всяких проблем, и даже Томмазо выглядел бодрым как никогда Они направлялись в Слёйс к венецианским галерам.
* * *
Позднее (хотя он несколько преувеличивал) стряпчий Юлиус любил повторять, что худший миг в его жизни настал в тот солнечный сентябрьский день, когда с палубы венецианского флагмана он обнаружил ялик, принадлежавший Медичи, который плыл по каналу прямо в их сторону.
На борту находился сын его нанимательницы Феликс, который давал слово не покидать Брюгге, и подмастерье его нанимательницы Клаас, который должен был находиться под домашним арестом в красильне, и Томмазо Портинари, которому его нанимательница не желала быть ничем обязанной, и который, судя по его недовольному виду и сморщенному носу, собирался потребовать с кого-нибудь возмещения своих страданий, оттого что пришлось терпеть запах клаасова фартука всю дорогу из Брюгге в Слёйс.
И наконец, самое худшее: на носу ялика красовался собственной персоной капитан Асторре, горделиво вздернувший бородку. И вот уже он на молу, глазами-пуговками изучает башни, возведенные из корзин, дворцы из тюков, горы свертков, пакетов, ящиков и бочонков, между которыми цепочками, группами и поодиночке перемещались люди, перенося их по частям на баржи и повозки, и на склады, под качающимися клювами кранов.
Затем бородка нацелилась на корабль, и Юлиус поспешно отступил на шаг. В конце концов, ведь на рейде стояли две галеры, и теперь оставалось лишь молиться, чтобы Феликс, Клаас и Асторре выбрали вторую, не флагманскую.
На каждой из двух галер было по сто семьдесят обычных гребцов, три десятка баковых, и это не считая штурмана, писца с помощником, конопатчиков, плотников, кока, двух лекарей и стряпчего, которые сейчас все до единого выставили на палубу собственные товары для продажи, сопроводив их списками цен.
Вот в чем была одна из привилегий путешествия во Фландрию: право всем членам команды брать на борт мелочевку для частной торговли в любом из портов. Юлиус бы не удивился, узнав, что и судовой священник прячет где-нибудь под палубой свой мешок, с церковными благовониями и расшитыми золотом ризами. А уж капитанская каюта, нечего и говорить, от пола до потолка заставлена бутылями сладкого вина, а также иными драгоценными редкостями, вроде золотого песка из Гвинеи, откуда родом был и этот раб, с такими странными волосами, точно у него был свалявшийся войлок на голове.
Но, разумеется, все это лишь для друзей сера Алвизе Дуодо, а не для вульгарной публики. Грек с деревянной ногой, монсиньор Николаи де Аччайоли был сейчас там вместе с Дуодо. Должно быть, расспрашивает капитана, нет ли каких вестей от его брата из Константинополя.
Досадно только, что грек явился не один. Досадно, что он привез с собой того самого вельможного торговца, который прибыл с ним из Шотландии. Сейчас в кабине на корме занавес был задернут, но в любой момент кто-то из них мог выйти наружу, прежде чем Юлиус закончит здесь с делами. Досадно также и то, что Юлиус не вполне трезв.