Наконец, немного поев, пациент заснул. Узнает ли когда-нибудь этот юнец, как ему повезло, как близко лезвие прошло от сердца? Разумеется, пока не было уверенности, что он пойдет на поправку. Чуть позже у него непременно поднимется жар. Да и путь в Брюгге не обещает быть спокойным. К тому же Лионетто вполне способен из мстительности подыскать своему хирургу какие-либо занятия, чтобы не дать времени как следует позаботиться о раненом. Да, придется решать, что делать с Лионетто.
Теперь, убедившись, что пациент мирно спит, Тоби тихонько выскользнул из комнаты и присоединился к ростовщику и его дочери, которые приглашали лекаря отужинать с ними. Девица без умолку трещала о каком-то Феликсе, и он невольно задался вопросом, что может быть общего между ними. Но, впрочем, это была слишком скучная тема.
Рядом с тюфяком раненого он оставил свечу, а дверь чуть приотворил, чтобы войти бесшумно. Вот почему по возвращении, оставаясь незамеченным, он смог увидеть, что пациент его пробудился и даже смог повернуться на подушке, так, что свет теперь падал сзади. Но это была яркая восковая свеча. Ее огонек отражался в медных котлах Удэнена, и в бронзовых подносах, и они отбрасывали мягкие отблески на лицо беспомощного человека.
Тоби внимательно рассматривал его. Широкий лоб, бледные скулы, и распухшие губы. Потемневшие глазные впадины, огромные, как блюдца подсвечников, и четкие очертания ноздрей. Волосы высохли, как свалявшаяся шерсть. Лицо шута, прижатое к подушке, на котором что-то блеснуло. Затем исчезло, а затем блеснуло вновь.
Тоби смотрел, пока не удостоверился окончательно. Затем осторожно отступил. Если мальчишка в ком и нуждался сейчас, то только не в лекаре. Никто не мог дать ему утешение. И уж меньше всего Тоби. Да и в любом случае, этому несчастному глупому мальчишке помощь была не нужна. Иначе все это не происходило бы вот так, в болезненном и абсолютном безмолвии.
Глава 9
В тот же вечер о досадной ссоре между подмастерьем Шаретти и шотландским торговцем донесли городским властям, которые сочли необходимым обсудить это между собой. Решено было подождать, не возьмется ли сама Природа избавить их от неприятной проблемы. С другой стороны, все единодушно сошлись во мнении, что мастер Тобиас Бевентини из Градо - превосходный лекарь.
Учитывая, что большую часть времени его интересовали лишь свои собственные проблемы, лекарь Тоби сделал именно то, чего так ждали или опасались остальные. Он должным образом позаботился о пациенте, а когда настал момент перевозить его в Брюгге, то дал ему некое снадобье, дабы тот мог устоять перед всеми тяготами пути, а также любыми попытками допросить его. Лекарь Тоби был достаточно умен, чтобы догадаться о возможных неприятностях, ожидающих впереди, в зависимости от того, кого из двоих поединщиков решат обвинить в попытке убийства Тоби и раньше приходилось штопать раненых лишь затем, чтобы позже их отправили на виселицу. Он считал, что это не его забота. В Брюгге он проследил, чтобы мальчишку разместили в доме его хозяйки, после чего громогласно объявил о своем намерении (наконец-то!) пойти и напиться. Он заслужил тем самым презрение Феликса, наследника Шаретти, но Тоби было плевать на Феликса. И если кому-то нужна будет помощь, у них есть еще Квилико. Правда, судя по содержимому медицинского ящика Квилико, Тоби весьма любопытно было бы узнать, какие болезни тот лечил все эти годы. Он дал себе зарок, что непременно побеседует об этом с левантинцем.
Он верно оценил гневный взгляд Феликса. Как ни странно, именно Феликса вся эта история привела в наибольшее неистовство. Его страстное вмешательство там, на причале, было, разумеется, порождено уязвленной гордостью и стремлением защитить свою мать, ее предприятие, а также Клааса, собственность этого предприятия. Сами по себе подобные чувства были для него внове. А о том, пытался ли он защитить Клааса просто как человека Феликс даже не задумывался, и был бы сильно оскорблен, если бы кто-то задал ему такой вопрос.
В то утро Феликс проспал, иначе при первых же лучах солнца вместе с Юлиусом и матушкой он отправился бы за Клаасом в Слёйс. Когда они вернулись, он не находил себе места и, путаясь у всех под ногами, проследил, как закутанное в покрывало, непривычно неподвижное тело переносят с баржи к воротам красильни, а затем на носилках - в домашние покои самой демуазель, а не в общую спальню, где, разумеется, было слишком шумно для раненого. Когда Тильда его сестра, расплакалась в голос, Феликс обругал ее.
Больше всего Феликса взбесило, что Клаас не желает или не способен говорить с ним, и что вскоре он вообще лишился чувств из-за начавшегося жара. И что именно Юлиусу как один лекарь, так и второй отдавали все распоряжения, и именно Юлиус с матерью сидели рядом с Клаасом и ухаживали за ним, когда было время.
Целых три дня перед носом у Феликса закрывали дверь. Несправедливо. Ему надо было кое-что узнать у Клааса. Когда на четвертый день он вновь принялся жаловаться, мать ответила ему с непривычной резкостью:
- Если он желает вытащить мозги Клааса через дырку в груди, то пусть пойдет и попробует, - сообщила она.
Феликс пришел в восторг. Нимало не смущенный, он устремился в комнату больного, едва не сбив на выходе горничную с подносом, а затем уселся на табурет рядом с лежанкой Клааса.
- Ну, кто это сделал? - он наклонился ближе. - Жаль, что ты не видишь свое лицо! Я принесу зеркало. Помнишь, один раз у нас протек чан, и вся ткань вышла такая серая, с желтыми пятнами?
Похоже, дела Клааса обстояли не так уж скверно, поскольку на щеках появились и тут же исчезли ямочки, и он ответил почти своим обычным голосом:
- Жаль, ты не видел меня вчера. Что случилось с Асторре?
- Предложил матушке руку и сердце, - отозвался Феликс. - Нет, правда. Я же не виноват, что тебе больно смеяться. Он сказал, что Лионетто опорочил ее честь, и теперь он обязан спасти положение.
- Она согласилась?
- Она сказала, что даст ему ответ в тот же день, что и Удэнену, - ухмыльнулся Феликс. - А ты и представить себе не можешь, как жаждет Удэнен на ней жениться! Ты знал? Он купил того черного парня. Ну, ты помнишь. Того самого, который достал кубок. Тот, что ты потом разбил, болван. Он купил черного парня и преподнес его в подарок матушке. Матушке!.. Слушай, ну я, правда, не виноват. Ты сам спросил! - с досадой воскликнул Феликс. - Позвать кого-нибудь?
Он с интересом наблюдал, как лицо Клааса сперва пожелтело, а затем вновь побледнело. Затем он помог Клаасу, когда того начало выворачивать наизнанку, - привычное дело для любого завсегдатая таверн, - после чего хмуро заметил:
- С тобой невозможно разговаривать, если ты будешь только плеваться.
Не открывая глаз, Клаас широко улыбнулся.
- Тогда расскажи мне что-нибудь грустное.
- Ансельм Адорне заходил сегодня утром, - выдал Феликс самую скучную, на его взгляд, новость. - А, и еще дважды приходила Мабели, так что теперь все знают, что вы с ней по-прежнему видитесь. И еще Лоренцо, и Джон. И Колард, который что-то говорил насчет пигментов. Если ты пообещал наши краски этим художникам, мать оборвет тебе уши.
- Пусть обрывает, - сонным голосом отозвался Клаас. - По крайней мере, это меня избавит от твоих рассказов.
- Да? А я специально пришел навестить тебя. - Феликс явно разозлился. Внезапно он осознал, что ушел далеко в сторону от основной цели своего визита. - А ты мне так и не сказал… этот ублюдок Саймон - это он сделал?
Клаас, не открывая глаз, сонно засопел. Феликс, уже привычный к подобным штучкам, заставил своего верного прислужника поднять веки простейшим способом: схватил его за волосы и с силой дернул.
- Саймон? - повторил Феликс.
- Понтий Пилат, - с кислым видом отозвался Клаас и больше не пожелал просыпаться.
При обычных обстоятельствах Феликс настоял бы на своем, но сейчас, к вящему своему изумлению, обнаружил, что Юлиус именно его, Феликса, обвиняет в том, что Клаасу сделалось хуже. В результате, до конца дня вожделенная дверь оставалась для него закрыта. Даже Тильда с Катериной попали туда прежде старшего брата.
Как уже верно кто-то подметил, Клаас был из той породы, что довольно быстро приходят в себя от любых увечий, и он отличался крепким телосложением. Кроме того, пусть и урывками, но ему доставалось внимание сразу двоих лекарей. В отсутствие Квилико нередко заходил Тоби, и почти всегда трезвый. Однажды оба они явились в одно время, ушли вместе и напились. На следующий день Тоби, усевшись на подоконник в комнате Клааса, небрежно поинтересовался:
- Откуда такой интерес к растениям?
Клаас, только что переживший очередную перевязку, полулежал на подушках, подобный гипсовому слепку с римских скульптур, с глазами круглыми, как две монеты. Пробитое легкое понемногу заживало, и дар речи вполне вернулся к раненому, а с ним и способность прекрасно имитировать других людей, к примеру, Квилико, которого Клаас повторял сейчас почти дословно, включая все греческие ругательства Тоби не сомневался, что во время их бесед Клаас точно также запоминает и его собственную манеру речи. Очень трудно было, разговаривая с Клаасом, стараться говорить естественно.
- Я просто пытался отвлечь его внимание, - пояснил пациент. - Чтобы он забыл про клизму. Лекари и красильщики могут без конца говорить о растениях. К примеру, вдруг мне понадобится краска для волос, а вам - любовный эликсир, или наоборот.
Разговаривать с Клаасом было все равно что ходить по зыбучим пескам.
- Я слышал, вы говорили о квасцах, - отозвался Тоби. - И это вполне естественно. Хирурги используют их, чтобы останавливать кровь, а красильщики - для закрепления цвета ткани. Знаешь, я тут навел кое-какие справки. Прежде чем туда пришли турки, квасцы только во Флоренцию поставлялись по триста тысяч фунтов в год. Для Arte delta Lana, для прядильщиков.
- Вот это да, мастер Тобиас! - потрясенный, Клаас покачал головой. Вид у него при этом был весьма довольный.
- Итак, - настаивал Тобиас. - Прежде всего остролист. Но у меня есть целый список, точно так же, как и у тебя, я уверен. Все те растения, которые можно отыскать в Фокее, где находятся квасцовые рудники.
Клаас лежал все с тем же довольным видом.
- Но ведь это очень далеко, мастер Тобиас. К востоку от Средиземного моря, за Хиосом, рядом со Смирной. И турки там все захватили. Так что не видать вам больше краски для волос. И любовных эликсиров.
Тобиас Беневенти никогда не отличался особым терпением, но, если нужно, он кое-что мог пропустить мимо ушей, особенно, если его подстрекали намеренно, вот так, как сейчас.
- Он сказал тебе, где еще водятся эти растения? - Он ждал. Старался сидеть спокойно. Пару раз Квилико едва не проговорился, но тут же вновь принимался пить, и под конец заснул под столом.
- Да, - ответил подмастерье Шаретти. Глаза его блестели подозрительно ярко, но он по-прежнему улыбался. - Но вам ни к чему краска для волос, и в любом случае я уже забыл, как называется то место, а мастер Квилико покинул Брюгге. Вы слышали об этом? Он ужасно напился. Капитан разгневался и отправил его с первым же караком в Джербу.
Тоби пристально посмотрел на него.
- Ты хоть понимаешь, что делаешь?
Он знал, что нужно остановиться. Он ведь лекарь. Мальчишка тоже был неглуп и не хотел рисковать.
- Ну, кому как не вам знать, что больные порой в бреду несут всякую чепуху. Поговорим позже, когда я поправлюсь. И посмотрим, скажу ли я вам то же самое.
- Не тревожься, - отозвался на это Тобиас. - Ты ничего не сказал. Ложись. Сам не знаю, зачем я говорю с тобой.
- В самом деле? - переспросил Клаас. С закрытыми глазами он выглядел совершенно невозмутимым и даже насмешливым.
Тоби туда больше не возвращался: ни к чему. Тем более, он никак не мог ни на что решиться.
Уже через неделю Клаас начал вставать. А еще через пару дней уже сидел внизу, одетый, сложив на коленях целую кучу бумаг, в то время как Юлиус заканчивал длинный список закупок, сделанных вдовой, и оформлял все соответствующие документы. Именно это время выбрал Феликс, чтобы ввалиться в комнату с воплем:
- Что это значит?
Он весь побагровел от ярости.
Юлиус отложил перо.
Клаас поднял глаза.
- Не сейчас Феликс - попытался урезонить его стряпчий.
- Ты мне ничего не сказал, - выпалил Феликс. - Я только что услышал. Ты не сказал мне. - Глаза его метались с Клааса на Юлиуса и обратно. - Если ты уедешь, то я тоже.
Если не знать Феликса, то этот тон можно было принять за уверенность в себе и дружескую преданность. Но на самом деле, Юлиус прекрасно знал, что здесь нет ничего, кроме досады.
Он повысил голос:
- Твоя мать хотела сперва побеседовать с Клаасом. Феликс, ступай наверх. Мать поговорит с тобой об этом позже.
Клаас, которому низкое происхождение не позволяло проявить необходимый такт, переводил вопросительный взгляд с Юлиуса на хозяйского сына, вместо того чтобы тихонько заниматься своим делом.
Юлиус открыл рот.
- Они хотят отослать тебя прочь, - выпалил Феликс. - В…
- Феликс! - рявкнул его наставник тем командным голосом, которого Феликс порой слушался. Затем Юлиус встал и, жестом велев подмастерью оставаться на месте, насильно вывел хозяйского сына из комнаты и закрыл дверь. Когда он открыл ее десять минут спустя, то лишь для того, чтобы предложить своей нанимательнице занять стул с высокой спинкой, стоявший у письменного стола.
Клаас, поднявшись с места, не сводил сияющих глаз с Марианны де Шаретти. Юлиус вышел Клаас сел, повинуясь хозяйскому жесту. Наступило недолгое молчание, пока вдова разглядывала его.
И наконец промолвила:
- Ну, Клайкине.
Когда-то он носил это имя. Ребенком. Когда, заморенный и грязный, появился в доме Шаретти. Она взяла его ради своей сестры. Сестры, которая не имела никакого отношения к нежеланному младенцу, но по браку состояла в родстве с его семьей. С семейством де Флёри из Дижона и Женевы.
В первые недели, когда она выхаживала его, то порой называла этим детским именем: чтобы привлечь его внимание, когда он отвлекался, или направить мысли в иное русло, если вдруг он задумывался о вещах, которые едва ли могли способствовать выздоровлению. Но в последние две недели она предоставила другим людям заботиться о нем.
Он улыбнулся.
- Вы не можете сообщить мне ничего нового, демуазель. Конечно же, я могу лишь выразить свою благодарность, что вы держали меня здесь и были так добры все эти дни, когда я не мог служить вам.
Она невольно задалась вопросом, что он помнит из самых первых дней своей болезни: когда по внезапной ночной тревоге перепуганная горничная приводила хозяйку, не успевшую спросонья одеться по дневной форме, - в это жесткое, плотное, как футляр, платье с узкими рукавами и высоким горлом; и закрыть волосы под бархатной шапочкой с лентами и отворотами.
На самом деле, подлинное благословение. Когда она начнет седеть, об этом даже никто не узнает. Когда она растолстеет, складки платья надежно скроют фигуру.
Да и вообще, какое это имеет значение? Ни Асторре, ни Удэнен, и никто из других ее ухажеров никогда не знал, какая она на самом деле, - и даже Корнелис в последние годы своей болезни. Она была вдовой де Шаретти, острой на язык, жесткой в манерах, которая владела предприятием средней руки, вполне способным к расширению.
Этому юнцу, которого она знала с десяти лет, еще с тех дней, когда была замужем за крепким, жизнерадостным Корнелисом, она бросила с раздражением:
- Ты догадался, что тебя отошлют прочь, но не жалуешься, не задаешь вопросов. Ты даже не хочешь знать - куда?
- Вы забыли об основном моем недостатке, - отозвался Клаас. - Я довольствуюсь малым. - Он широко улыбнулся. - Я не хотел вас огорчать. Но, полагаю, это должно быть просто замечательное место, если уж Феликс пожелал отправиться со мной.
- Ты встал между ним и Лионетто, - заметила вдова. - По крайней мере, именно так мне сказали.
Он ничего не ответил, не сводя с нее обычного своего доброжелательного взгляда. Он не собирался обманывать ее насчет Феликса и не хотел, чтобы она обманывалась сама.
- Меня тревожит не поведение Феликса, но твое, - пояснила Марианна де Шаретти. - Ты защищал Феликса, и отсюда воспоследовали все эти неприятности. Выгнать тебя было бы верхом неблагодарности.
И вновь он прервал ее, не дав довести до конца заготовленную речь.
- Это не так. Я и до того успел натворить дел. Выставил себя на торги для всех желающих.
Первым его языком был французский, и даже когда он говорил по-фламандски, порой это ощущалось. Его собственный голос, когда он не играл и не изображал других людей, был мягким, ровным и деловитым, даже когда с уст его срывались подобные замечания, ошеломлявшие ее целым лабиринтом содержавшихся там недомолвок. За гильдийским столом, во время трехсторонних переговоров в кабинетах Ганзы, порой она вспоминала о Клаасе и о моментах, подобных этому, которые в последнее время случались все чаще.
- Тогда, возможно, ты догадаешься, кто уже обращался ко мне, чтобы нанять тебя.
Такой ответной улыбки ей никогда бы не дождаться за столом гильдии.
- Конечно, я мог бы попробовать, но думаю, вам будет приятнее сказать самой.
Она принялась выравнивать бумаги на столе.
- Я получила запрос от сера Алвизе Дуодо из Венеции, - начала Вдова. - Если я соглашусь отпустить тебя, он найдет тебе работу на борту фландрских галер до весны, потом займется твоим образованием по пути домой и наконец предоставит оплачиваемую должность в Венеции. Он желает поговорить с тобой.
- А кто еще? - с серьезным видом спросил ее Клаас.
- Другое предложение - от дофина. От французского дофина Людовика, который сейчас остановился у мейстера Бладелена. Похоже, он припоминает, что встречался с тобой и с Феликсом, будучи в Лувене. Феликс вовлек его в разговор об охоте. Тебе он предлагает место младшего егеря, а также - как он сказал - способного мальчика на посылках. По его словам, такая должность слишком лакейская для моего сына.
- Но все же Феликс был бы рад получить ее, - заметил Клаас.
На сей раз она предпочла не отвечать, наблюдая за ним, в ожидании, чтобы он сделал свой ход в этой тонкой игре… Четвертый, пятый, шестой раз, что они беседовали таким образом с тех пор, как она внезапно обнаружила что он уже перерос свое детство. Шесть разговоров на протяжении благоразумно долгого времени.
Мабели заходила дважды, не в силах обойтись без этих… разговоров.
Клаас наконец подал голос:
- Или нет, теперь я понял. Феликс очень хочет стать егерем при дофине, но он пока не знает, что есть и третье предложение. Тогда сдаюсь. Я не знаю, от кого оно.
- От меня, - ровным тоном промолвила Марианна де Шаретти. - Я предлагаю тебе присоединиться к капитану Асторре и его наемникам по пути в Италию, и если он сочтет, что ты для этого подходишь, то остаться с ним до завершения того контракта, который он заключит от моего имени. По завершении контракта ты сам решишь, оставаться тебе с ним, или вернуться сюда.