* * *
Поскольку очень скоро после этого скандальные сплетни начали расползаться по всему Брюгге и поскольку, как кто-то сказал о нем однажды, Феликс все же был из породы настоящих мужчин, он вернулся домой ближе к вечеру в гордом одиночестве. И, пройдя через двор, вошел в дом. Там его уже поджидал мейстер Грегорио.
- Молодой хозяин!
Такое обращение удивило его. Затем он сообразил, что, возможно, дома еще никто из служащих не знает о происшедшем. Держа шляпу в руке, он терпеливо ждал, что скажет ему этот человек Серсандерс одолжил Феликсу плащ, чтобы прикрыть грязный дублет. Ансельм был очень добр к нему, несмотря даже на то, что его дядя оказался одним из предателей. Вообще, на поверку все его друзья были к нему очень добры. Любой из них был готов приютить его на ночь, но ведь затем неизбежно наступит утро, и нужно будет взглянуть в лицо их родителям.
Грегорио, который, судя по всему, собирался передать Феликсу некое послание, внезапно передумал Немного помявшись, он промолвил:
- Прошу меня простить, jonkheere, полагаю, вы уже слышали новости.
Феликс напрягся.
- Я вижу, вы в курсе.
Угловатое лицо поверенного ничуть не смягчилось.
- Лишь потому, что меня попросили составить контракт, защищающий ваши интересы. Ваша матушка надеялась, что по возвращении найдет вас дома. Однако сейчас она просила, чтобы вы пришли к ней после того, как повидаетесь с Николасом. - Он помолчал. - У нее был долгий и трудный день.
- С Клаасом, - произнес Феликс.
- Я уверен, ему все равно, как вы станете его называть. Меня лишь попросили передать вам, что он придет, как только вы пошлете за ним.
Пошлете за ним. Клаас, с обнаженной спиной в ожидании плетей. Вечно покорный Клаас, который никогда не огорчался провалу своих задумок, или когда другие люди ломали его игрушки. Но все лишь до поры до времени, пока он не отыщет способ расплатиться с ними так, чтобы они этого не забыли до конца жизни. Феликс уже открыл было рот, но затем спохватился, что для этого человека Клаас - супруг его матери.
- Тогда будьте любезны, - ровным тоном произнес он, - попросить Николаса явиться ко мне в комнату через десять минут. Я хочу переодеться. А потом я увижусь с матерью.
Стряпчий кивнул и удалился.
В комнате, когда он добрался туда, оказалась Тильда, - она спала у него на постели, с лицом, распухшим от слез. Ему пришлось разбудить ее, а затем укачивать и гладить по волосам, когда она пыталась заговорить, захлебываясь в рыданиях. Она по-прежнему была там, когда послышался стук в дверь. Обнимая сестру, Феликс крикнул:
- Ты слишком рано. Ступай прочь в свою комнату… где бы она теперь ни была.
Тильда, от изумления прекратившая плакать, подняла на него глаза.
- Все будет в порядке, - утешил ее Феликс. - Я все исправлю. Вытри лицо и ступай к себе. Катерина там?
- Наверное, нет. Николас сказал, чтобы сегодня на ночь она осталась у мамы. А сейчас, должно быть, ужинает внизу.
- Тогда ступай, Тильда Я попозже зайду к тебе.
После ее ухода он переоделся, неловкими движениями натягивая на себя чистую рубаху, шоссы и дублет. Когда он открыл дверь, то обнаружил Клааса, который стоял в коридоре, прислонившись к стене.
- Ты же знаешь, где я сплю, - заявил тот. - Там слишком много народу и невозможно разговаривать.
Раскрыв дверь пошире, Феликс предложил ему войти, а затем затворил дверь. Он никогда не видел на Клаасе этого темного дублета, хотя рубаха была явно не новой.
- Мне обо всем сообщили прямо у входа в Портерслоджи, - заявил Феликс. - Может, ты подстроил и это тоже?
- Твоя мать надеялась, что застанет тебя дома. Я хотел кое-что сказать, а потом тебе следует сразу отправиться к ней. Ты нужен ей сейчас.
- Как ты заставил ее сделать это?
Впрочем, этот вопрос не имел никакого смысла Феликс заведомо знал, что у Клааса на все найдется ответ. Он никогда не хотел признавать, насколько Клаас умен. И Юлиус тоже не желал этого замечать.
- Я слишком быстро взялся расширять компанию, - говорил тем временем Клаас. - Очень скоро ты будешь готов управлять ею. Но пока у твоей матери нет ни одного надежного человека Она предложила мне деловое сотрудничество в форме брака. Вот и все. Я не получу никакой доли. Все останется ей или вам. Также могу сказать, поскольку вскоре об этом узнают и все остальные, что я уважаю и чту твою мать, но не идет и речи о том, чтобы мы делили с ней спальню. Ваша семья владеет всем. Я являюсь лишь семейным управляющим.
- И сколько времени у тебя ушло на то, чтобы это подстроить?
- Впервые мы заговорили об этом вчера вечером, а окончательно решили поутру, - отозвался Клаас.
- И постарались сделать все побыстрее, чтобы я не смог помешать? Наверное, я еще в состоянии сделать это.
Клаас покачал головой.
- Едва ли. К тому же новость уже стала известна всем, и даже если разорвать наш союз, то это ничего не изменит, а лишь ухудшит положение. Мы действовали так быстро именно для того, чтобы пресечь лишние слухи, и еще потому что мне скоро нужно уезжать в Италию, а дел впереди очень много. Я надеялся, что ты согласишься мне помочь.
- Ты раньше изображал ее, смеялся над ней, - внезапно произнес Феликс. - Ты раньше… Голое его сорвался.
- Все это было давно. Я живу в вашем доме с десяти лет. Неужто ты и впрямь думаешь, что я способен причинить боль хоть кому-то из вас?
Феликс вспомнил, как он сидел на берегу канала, и из горла его вырвался странный звук, превратившийся затем в недоверчивый смех. Он стоял лицом к Клаасу, на другом конце небольшой комнаты. Никто из них с самого начала так и не шевельнулся.
- Ты уговорил ее выйти замуж за простолюдина на двадцать лет ее моложе и поставить тебя во главе компании. У меня на глазах. Я наследник Шаретти, - кроме меня, ей не нужны никакие другие мужчины. Работники этого не потерпят. Они все возьмут расчет. И поскольку ты был всего-навсего слугой, и она растила тебя в своем доме, то город тоже не поверит никакой прекрасной сказочке о том, что ты якобы женился на ней лишь ради блага кампании. Они решат, что она… что она… - Его голос вновь сорвался. - Думаю, что Тильда больше никогда не решится выйти из дома. - И, заметив, что Клаас впервые с начала их разговора двинулся с места, Феликс уничтожающим тоном бросил ему: - А ты говоришь, что не хотел причинить нам боли. Ты прекрасно ее причинил. За все те разы, когда подставлял другую щеку. За все побои, которые перенес Ты ведь хотел отомстить, не так ли?
У него было время подумать там, на берегу канала и по пути домой. Из гордости он ничего не сказал друзьям. Но, несомненно, сейчас они тоже согласились бы с ним. Ведь это правда. Не могло быть иных причин. Его мать - старуха. А Клаас, если пожелает, может заставить любого человека сделать то, что захочет. Особенно женщину.
- Месть за что? - с недоумением переспросил Клаас. - Меня никто не обижал. Я хорошо отношусь к тебе.
Вот так он всегда вырывал жало: тем, что не сопротивлялся. Но на сей раз не выйдет.
- Если ты так хорошо к нам относишься, то зачем сделал из нас позорище? - воскликнул Феликс. - Зачем подверг мою мать насмешкам? Уничтожил будущее Тильды и Катерины? Как ты думаешь, я чувствовал себя у входа в Портерслоджи? Как я должен смотреть на то, что мой бывший слуга заправляет всеми делами кампании? И даже здесь никакой пользы не будет - работники не станут слушать твоих приказов, а торговцы повернутся к нам спиной и начнут потешаться над нами. Может, ты не так уж и глуп, но у тебя нет никакого опыта в сравнении с ними. Ты ведь нас разоришь, верно? А потом неважно, будешь ты владеть какой-то долей компании или нет, все равно ни мне, ни матери, ни сестрам ничего не останется.
- Если бы мы этого не сделали, твоя мать продала бы компанию или вышла за Удэнена.
- И то, и другое было бы куда лучше, - упрямо возразил Феликс. - Ну, да ладно. Постараемся спасти то, что еще возможно. Ты уедешь прямо сегодня. Можешь взять любую лошадь. Я дам тебе денег добраться до Женевы. Уверен, что Жаак де Флёри приютит тебя. Ты ведь незаконный сын его племянницы. А если он не захочет, ты сам найдешь себе место. Думаю, за этим дело не станет. Будешь управлять чьей-нибудь чужой компанией. Или теперь, научившись сражаться, завербуешься наемником. Но держись подальше от Асторре. Ты больше не имеешь к этому отряду никакого отношения. Мы тебя не нанимали и не желаем иметь с тобой ничего общего. Ясно?
- Да, ясно. Но сперва тебе придется обсудить это с матерью. Что, если она не согласится? Кошелек-то в ее руках.
Феликс уставился на него.
- Ты угрожаешь?
- Нет, - отозвался Клаас. - Думаю, что и ты без труда найдешь себе занятие. Видишь ли, в ее сердце тебе всегда будет принадлежать первое место. Но если сейчас ты потребуешь, чтобы она выбирала между мной и тобой, то из гордости ей придется отдать мне предпочтение. Так что лучше попытаться чуть погодя.
- Отцовские друзья… Городской совет изгонит тебя прочь! - заявил Феликс.
- Возможно.
- Хеннинк потребует расчета.
- Ты сможешь нанять его обратно после того, как меня выгонят из города, - отозвался Клаас. - Послушай. Первая же ошибка - и я вылечу прочь, и ты прекрасно знаешь это… Задолго до того, как получу шанс разорить вашу компанию. Никто не требует, чтобы ты помогал мне делом или советами. На все встречи со мной может ходить Грегорио. Я просто думал, что ты захочешь держать меня под присмотром… Хотя и твои советы мне бы тоже очень пригодились. Увольнение Оливье - это лучшее из всего, что произошло в Лувене.
Он всегда знал ответы на все вопросы. В какой закоулок ни свернешь, он уже поджидал там Он все продумал. Составил надежный брачный контракт. Окрутил его мать, убедив ее в том, что так будет лучше для них для всех. Но ничего, Феликс ей докажет…
- Нам надо сообщить обо всем работникам и прислуге, прежде чем они разойдутся на ночь, - заметил Клаас. - Твоя мать готова сделать это сама. Тебе не обязательно быть с ней. Но почему бы тебе не пройти к ней сейчас и не убедиться самому, что она и впрямь желала этого брака? Если нет, я не стану противиться. Контракт разорвать невозможно, но я уеду. А потом Грегорио может собрать людей во дворе, и мы объявим им окончательное решение. Справедливо?
- Не совсем, - промолвил Феликс. - У тебя была целая ночь и весь день, чтобы уговорить ее. И наверняка ты начал подготовку за много недель до этого. А у меня осталось лишь несколько минут.
- Но ведь ты ее сын, - только и заметил на это Клаас. Да, он должен был пойти к матери. Но Феликс никак не мог придумать, какими словами отослать Клааса прочь. Наконец, он просто открыл дверь и обернулся к нему.
- Ступай и жди у себя.
И Клаас вышел без лишних слов, как будто вовсе и не был мужем его матери.
Феликс вновь ощутил комок в горле. Он подождал немного, чтобы прийти в себя. Затем он отправился к матери.
* * *
Оказаться в одиночестве впервые в жизни в семнадцать лет - это ужасно. Не раз прежде Феликсу доводилось стоять вот так, за дверью отцовского кабинета, набираясь смелости, чтобы постучать и лицом к лицу встретить гнев Корнелиса в ответ на очередную выходку, не подобающую его единственному сыну и обожаемому наследнику.
Но Корнелис никогда по-настоящему не знал Феликса. Мать знала его куда лучше и зачастую обращалась с ним суровее, нежели отец, и все же он привык ощущать ее незримую поддержку всегда и во всем. Даже когда он бунтовал против нее, он чувствовал это. Но только не сейчас В душе была такая пустота, что даже рука не дрожала, когда он наконец поднял ее, чтобы постучать в дверь. Ему просто было очень холодно.
Она не ответила, и он постучал вновь, не очень громко. И лишь затем сообразил, что звук, донесшийся до него только что - это был ее голос, и она уже во второй раз приглашала его войти. Феликс осторожно отворил дверь.
Его мать находилась в кабинете одна и сидела за своим огромным столом. Беседуя с Хеннинком или Юлиусом, она держалась в точности так же напряженно, причем свет из окна падал лишь на Хеннинка с Юлиусом, а не на нее. Единственным отличием сейчас было то, что она опиралась локтями на зеленое сукно и прижимала пальцы к губам, словно пытаясь согреть их. Феликс был уверен, что сейчас она пристально наблюдает за ним, отмечая и измученное лицо, и небрежно натянутую одежду. Но ему было все равно: пусть видит, что она наделала. Она это заслужила. Затем он подошел чуть ближе и обнаружил, что глаза матери закрыты.
Теперь он оказался у самого стола. Но вместо того, чтобы посмотреть на сына, Марианна де Шаретти зажмурилась еще сильнее. Затем наконец подняла веки и сложила руки на коленях. Голос ее звучал так, словно язык присох к небу.
- Твой друг понимает тебя куда лучше, чем я. Николас умолял меня прийти к тебе утром и обо всем предупредить.
Феликс в упор взглянул на мать.
- Ты бы все равно так сказала.
С тех пор, как она открыла глаза, то не сводила взора с его лица.
- Смотри на меня, как взрослый смотрит на взрослого, и думай о Николасе, как подобает взрослому. Вспомни все, что ты знаешь о нем, обо мне и о себе. Мы трое не должны лгать друг другу.
К собственному удивлению, Феликс обнаружил, что вновь способен дышать ровно. Он выпрямил спину.
- Но ведь ты ничего мне не сказала. Должно быть, боялась, что я помешаю.
Марианна де Шаретти кивнула.
- Да.
Он надеялся, что она продолжит, скажет что-то еще, будет возражать и пытаться оправдываться, чтобы он вновь мог разозлиться. Но ничего не последовало.
- Тебе было наплевать, что я чувствую! Ты просто хотела поскорее провернуть эту свадьбу, прежде чем я узнаю. Ты знала, как я буду… это будет…
- Я знала, что ты сочтешь это немыслимым. Да. Именно поэтому я желала устроить все это так, чтобы у тебя было время немного подумать. Феликс, ты хорошо знаешь Николаса. Ты и впрямь думаешь, будто он способен хитростью или силой заставить меня вступить с ним в брак? В самом деле?
Клаас. Клаас, который так долго был его тенью, но…
- Он очень умен, - заметил Феликс.
Лицо ее расслабилось, словно мать знала, каких трудов ему стоило это признание.
- Он также и мудр не по годам. И если тебе нелегко появляться на людях, то представь себе, каково ему. Он ведь знает, о чем станут говорить все вокруг. И я тоже знаю это. Так не думаешь ли ты, что у нас были весьма веские причины поступить так, как мы поступили.
- Деловые причины, - ровным тоном отозвался Феликс, не скрывая своего презрения. - Он только что заявил, будто хочет удержать компанию на плаву, пока я не смогу управлять ею. Словно я мог бы просить о чем-то подобном. Словно мой отец хотел, чтобы ты… Поверил бы, что ты…
- Выйду замуж за одного из его подмастерьев, - закончила Марианна де Шаретти. Она с шумом втянула в себя воздух. - Нет, твой отец никогда не одобрил бы этого. Но твой отец мертв. А я здесь, и я хочу жить своей жизнью. Сейчас наша компания не имеет ничего общего с той, которую создал твой отец; она уже изменилась, и изменится еще сильнее в будущем. Я хочу оставаться в ней и заботиться о ней до последнего. Но без помощи мне не справиться. До тех пор, пока ты не будешь готов, нам необходим другой управляющий. Мужчина. Феликс, мне не нужен человек, который бы занял место твоего отца. Мне нужен лишь друг. - Она помолчала. - И я обещаю тебе, что все об этом узнают: Николас всего лишь мой друг.
Он ощутил, как у него вновь вспыхнули щеки при одной мысли о необходимости подобных заверений. Все это звучало так разумно…
Вот только он был единственным наследником, а Николас - едва ли старше его самого. И к тому же все знали, что Николас - его слуга.
- Все люди взрослеют по-разному, и у каждого свои способности, - говорила тем временем его мать. - Порой нам приходится отойти в сторону и смотреть, как другие получают те призы, что желанны нам. Но со временем наш черед также придет. Было бы малодушно и недостойно связывать руки другим людям. В лице Николаса у тебя и у меня есть друг. А ты - мой единственный сын. Никакая сила в мире не может это изменить!
Что-то коснулось его щеки, но он не мог и вообразить, что плачет, сам того не замечая.
- Он мне только что сказал, что уедет, если ты этого захочешь. Он сказал, что сейчас ты вряд ли предпочтешь меня ему, но я могу попросить тебя об этом позднее, и, возможно, ты согласишься.
Мать долго не отвечала ему.
- Как же я могу предпочесть тебя ему? - промолвила она, наконец. - Ты мой сын. Где бы ты ни был, ты уже избран. Но, Феликс, что же хорошего будет для тебя в том, чтобы прогнать Николаса, утратить все открывающиеся возможности, доведя компанию до разорения, а нас самих - до бедности. Разве так мужчина должен занимать свое место в мире?
Холодная дорожка на подбородке. Теперь он понял, что и впрямь плачет.
- Это произошло у Портерслоджи. - Он стиснул губы, стремясь побороть боль в горле. Часто моргая, он увидел, как она подносит руки ко рту, а затем ко лбу. Сокрыв лицо в тени, мать сказала ему:
- Я была бы счастлива повернуть время вспять, лишь бы избавить тебя от этого. Нам следовало сказать тебе заранее. Я ошибалась. Если по справедливости, то именно мне следовало бы уехать. Возможно, однажды вы с Николасом оба решите покинуть меня. Я это заслужила.
Ее губы, полускрытые ладонями, изогнулись, словно бы в невеселой усмешке, но когда она отняла руки, то Феликс увидел, что лицо матери залито слезами, и слезы текут и текут по влажной блестящей коже. Сам не помня как, он оказался рядом с ней, и они стиснули друг друга в объятиях, прижимаясь мокрыми щеками. Впервые за все время она признала свою ошибку. Как взрослый перед взрослым. Она сама говорила об этом.
В отрывочных фразах и недоговоренных словах он все же сумел сказать матери, что желает ей счастья. И в каких-то ее отрывочных откликах, почти не высказанную вслух, уловил мысль, что отчасти для матери счастье каким-то образом связано с Николасом. Для него это не было неожиданностью. В конце концов, именно эта догадка была у истоков его сегодняшней горечи. Но ему и прежде приходилось делить Николаса, особенно с женщинами. Он положил голову матери на колени, и она гладила его по волосам, пока они оба не пришли в себя. И наконец Феликс сказал ей:
- Что ж, полагаю, дело сделано. Если это действительно то, чего ты желаешь, то я помогу тебе.
Как взрослый мужчина, он мог позволить себе проявить щедрость. Он был ее сыном и избранником, а она - женщиной. Достаточно слабой, чтобы нуждаться в помощи Клааса, его слуги. Ладно, на это он был готов согласиться. Разумеется, в подробностях обо всем, что ждало его впереди, и как он встретит этот грядущий вызов, Феликс предпочитал пока не думать. Сегодня его бедная матушка могла положиться на него.
Он ждал, что она нагнется поцеловать его в лоб. Но она, засомневавшись, лишь погладила его по плечу, когда он поднялся на ноги. Влажные глаза наблюдали за ним с любовью и страхом. Он шмыгнул носом, склонился, и сам поцеловал ее.