Пес едва не сшиб его с ног. Вырвавшись из рук Саймона, он бросился мимо Меттенея за колонну, затем исчез за выставленными до самого потолка бочонками. Люди двинулись следом. Гончая замерла перед мешками с зеленой, коричневой и серой шерстью и упакованными к отправке мехами, которые дозор уже успел осмотреть. Но собака по-прежнему лаяла на тюки, словно они чем-то угрожали ей, или там, внутри таился ее обед. Саймон вышел вперед. Между мешками и стеной обнаружилось пустое пространство. Там, в этом проеме, была устроена постель из набросанных лисьих и оленьих шкур. Эти меха отчасти заслоняли неясный движущийся силуэт, который затем, у всех на глазах, разделился надвое. Смутное белое пятно, к вящему изумлению Саймона превратилось в чепец, украшавший хорошенькую головку служанки Мабели.
Столпившиеся вокруг дознаватели из торговой гильдии, а также шотландские торговцы разразились громким хохотом. Потешаясь, они извлекли несчастную на свет Божий, и та встала перед ними, зажмурившись и пряча в ладонях раскрасневшееся лицо. На ней по-прежнему были чулки, но этим наряд девушки и ограничивался. Меттеней с сердитой улыбкой снял с себя камзол и набросил девушке на плечи.
Саймон отошел на три шага. Стоя у изножья теплой меховой постели, на которую по-прежнему истошно лаяла его гончая, он положил ладонь на рукоять маленького кинжала, какой разрешалось носить всем чужеземным торговцам для защиты от грабителей. Саймон нагнулся, намереваясь то ли потыкать шкуры острием, то ли, возможно, защититься от кого-то. Но в этом не было никакой нужды. Из-под покрывал показалась растрепанная голова и крепкие мускулистые плечи, едва прикрытые домотканой рубахой.
Саймон узнал этот широкий лоб, эти круглые, как монеты, глаза, совиный нос и щеки с ямочками, а также смиренную обезоруживающую улыбку.
Клаас, подмастерье Шаретти. Клаас, выражение лица которого сейчас нельзя было счесть ни испуганным, ли лукавым, ни покаянным. Скорее, оно понемногу содержало и того, и другого, и третьего. Закрыв глаза, он произнес со вздохом:
- Не отрицаю: я вел себя как невежа, и у меня девичьи манеры, и нет никакого сомнения в том, что я позор для своего отца, кем бы он ни был.
Это лучшая шутка вечера, решили гильдийцы. Они были готовы к скандалу с шотландцами, к судебной тяжбе, к долгим разбирательствам, - и вот перед ними служанка, которая вовсю развлекается с этим здоровенным, вечно улыбающимся болваном Клаасом, который служит у Марианны де Шарети, а сейчас явно нарывается на очередную порку.
Еще большой вопрос, судя по реакции красавчика Саймон: уж не положил ли глаз на девчонку и сам благородный шотландский лорд? Что-то он весь позеленел… И нож блеснул у него в руке, как будто он вознамерился пустить его в ход.
Возможно, недотепа Клаас подумал о том же самом, потому что, внезапно дернувшись, вскочил, выбрался из-под мехов, метнулся мимо собаки и двоих парней, которые стояли и потешались над ним, через проход, вокруг колонны, вверх по ступеням, через весь дом, к выходу во двор. Торговцы и дознаватели из гильдии проводили его громким хохотом, а кто-то дружески хлопнул Меттенея по спине. Только теперь, похоже, вельможный Саймон пришел, наконец, в себя и тоже рассмеялся, сунул кинжал в ножны и подозвал собаку:
- Ну, так чего же мы ждем? Этот подлец заслужил хорошую трепку, и он ее получит!
Остальные вмиг догадались, чего он добивается. Шутка была отменная, - и впрямь не годилось заканчивать ее так быстро. Подмастерье Клаас, великий любовник, забрался очень далеко от своего чердака в доме Шаретти. Самое меньшее, что они могли сделать для оскорбленного Меттенея, которого, тем паче, могли ожидать теперь новые хлопоты, если служанка понесет, - это изловить парня и заставить его пожалеть о содеянном. С воплями и завываниями они устремились прочь из подвала, оставив Меттенея разбираться с девчонкой наедине.
Бедой беглеца, конечно, был запах лисьих и оленьих шкур, и остаточный аромат убитых кроликов. И все же ему нельзя было отказать в изобретательности. Он обогнул площадь святого Иоанна, во мгновение ока миновал миссию английских торговцев, а затем пробежал прямиком через их таверну. Англичанам очень не по вкусу, когда кто-то проливает их пиво, опрокидывает карточные столы и разбрасывает кости… Еще больше они рассвирепели, когда по пятам за беглецом в зал влетела целая толпа, включая и тех, кому совсем ни к чему было видеть, сколь высоки ставки в игре. К этому времени к гончей Саймона присоединилась еще одна собака.
Когда они, наконец, пробились к черному ходу, Клаас уже исчез, но выразительно покачивалась калитка, ведущая на улицу Виноделов, и оба пса истошно лаяли перед ней, поэтому, преследователи распахнули ворота и бросились через двор к двери, которую, любезно, но не слишком осмотрительно отворил им приземистый лысый господин в просторных одеждах, - слишком просторных, и как раз на высоте собачьих зубов…
Никто не стал его утешать. Не прислушиваясь к предостережениям более осведомленных спутников, торговцы и дознаватели протолкались мимо, вслед за Саймоном. Из коридора они попали в гостиную, а затем в целый лабиринт комнатенок, где, словно в раю, не было ничего, кроме белых облаков и розовых ангельских тел. Здесь обнаружились еще несколько членов торговой гильдии, повитуха, несколько городских советников, глава канцелярии, настоятель собора, две монашенки и отливщик колоколов с мышцами, словно якорные цепи.
В облаках пара не было видно никакого подмастерья, да, впрочем, никто его пока и не искал. Двоим преследователям не повезло оступиться на скользких плитах, и они рухнули прямо в купальню, оглушенные жарой, шумом и визгом завсегдатаев. Все остальные, выбравшись наконец на улицу, в объятия сентябрьской ночи, теперь вполне могли бы и отправиться по домам, если бы не Саймон, с перекошенным от злости лицом устремившийся прочь, с тремя или четырьмя лающими псами.
Они последовали за ним и вскоре были вознаграждены, завидев, как этот негодный мальчишка, доставивший им столько хлопот, бежит в темноте к причалу и вниз по ступеням к воде. Мгновение спустя закачалась одна из длинных барок, привязанных там, и начала выплывать на середину канала, направляясь в сторону Дамме.
Задержавшись ненадолго на ступенях, Саймон развернулся, вновь выбрался на набережную и вместе с собаками побежал к следующему мосту, а за ним - задыхающаяся толпа торговцев и дознавателей, к которым добавились пара-тройка любопытных горожан и привратник из купальни.
Как бы старательно ни греб подмастерье, он был в лодке один, а та оказалась слишком широка, чтобы перебегать с борта на борт. Барка неловко подплыла к мосту, как раз в тот самый миг, когда шотландский лорд выбрался на парапет, взмахнул руками и прыгнул.
Должно быть, вонь он почувствовал еще в полете. Прежде чем рухнуть на дно барки, он уже понял, что ждет его внизу. Но сперва он врезался в мальчишку, который уронил в воду весло; затем милорд Саймон приземлился, не удержал равновесия и рухнул в какую-то кучу, которая отозвалась протестующим хрустом, хлюпаньем и странным повизгиванием, а также волной отвратительного зловония. Запах исходил из вздувшихся животов и мочевых пузырей издохших кошек и собак города Брюгге, а также свиней из монастыря святого Антония, которых каждую ночь вытаскивала из воды эта мусорная барка.
Именно там теперь и возлежал шотландский лорд. Единственное весло улетело за борт. Туда же отправился, совершив не слишком изящный прыжок, юный Клаас, который во второй раз за эти два дня окунулся в воды канала и направился к дальнему берегу. Задыхаясь и кашляя, Саймон Килмиррен поднялся на ноги, сделал шаг, нырнул и, загребая уверенно и изящно, принялся стремительно нагонять барахтающегося подмастерья.
По обоим берегам торговцы следовали за ним; собаки не отставали. В свете фонарей было видно, как Саймон преодолел встречное течение на середине канала, последовал за беглецом под мост, а затем и к высокому решетчатому зданию, где располагалась всем известное торговое "Общество Белого Медведя". Пловец из парня был никудышный. Должно быть, он знал, что лорд Саймон нагоняет его. Юнцу придется выбираться на берег у Портерслоджи, если только он сможет попасть туда первым. Но опередить собачью свору ему точно не удастся. Досадно, досадно, что для этого глупого мальчишки все зашло так далеко… Хотя большую часть запаха вода смоет, однако псы, которые соберутся здесь, все равно будут готовы наброситься на него, а шотландец, который невозмутимо плыл следом, явно не придет подмастерью на помощь.
Саймон добрался до моста чуть позже собак. Разбуженные лаем и рычанием, горожане захлопали ставнями. Квадраты желтого света, падающие из окон, осветили свору, с ворчанием и тявканьем толпящуюся на вершине лестницы, внизу которой в неуверенности застыл подмастерье.
Там были также и люди. Не простые горожане - в лучах света посверкивали их нагрудные бляхи. Лай привлек проходящих мимо хондеслагеров, патрульных, которых город специально нанимал, чтобы очищать улицы от бродячих псов. Появившиеся весьма кстати, они сбивали собак со ступеней, не давая им приблизиться к Клаасу. Очевидно, шотландскому лорду это пришлось не по душе. Решив, что юнец может сбежать, Саймон поплыл вперед еще быстрее и, совершив бросок, схватил парня за лодыжку и с силой дернул вниз. Потеряв равновесие, тот упал, ударившись плечом о ступеньки. Разъяренные собаки вырвались на свободу и набросились на двоих мужчин, один из которых едва держался на ногах, а другой лежал на земле. Клыки принялись рвать дублет шотландского лорда, и он вытащил кинжал. Собаколовы пустили в ход свинцовые дубинки. Псы завизжали и бросились в стороны, давая полуголому подмастерью возможность подняться на ноги. Шотландец держался у него за спиной.
Торговцы, бежавшие навстречу с фонарями, не знали, о чем думал в этот миг Саймон, хотя некоторые отчасти догадывались, а Клаас вполне мог понять остальное. Отголоски забытых, но не заживших обид… Воспоминания, включавшие застенчивую улыбку Мабели и ее нежное тело… Дерзость на пристани… Ядовитый голосок (о чем, впрочем, не знали ни торговцы, ни Клаас) этой бесстыжей девицы Борселен: "не тот человек, кого вам следовало бы опасаться", и другие отвратительные слова, что она бросила ему в лицо, и которые явно исходили от этого юного мерзавца, который ради забавы не так давно вновь повторил их, уверенный, что Саймон ни о чем не догадается.
Шотландец держал в руке нож и был решительно настроен пустить его в ход.
Клаас обернулся в тот самый миг, когда Саймон вскинул руку. Отпрянуть было невозможно, потому что в ногах путались собаки, и потому он выхватил единственное доступное оружие, - свинцовую дубинку у ближайшего собаколова, - и отразил удар, а затем и еще один.
Клаас продолжал размахивать наугад. В общей свалке их поединок почти не привлек внимания. Хондеслагеры с удовольствием исполняли свою работу, и если уцелел хоть один пес, то ему очень повезло. Теперь вся набережная и полмоста были завалены трупами собак; если продать жир и шкуры, то денег на пиво хватит на добрых две недели… Покачивая фонарями и посмеиваясь, вокруг бродили торговцы. Они перекликались и обменивались шуточками, пока собаколовы не разделались с последними жертвами и не прекратилась драка в самой гуще стаи. Но даже и тогда торговцы ничего не заметили. Когда же они наконец вспомнили о виновнике всего этого переполоха, то обнаружили лишь разъяренного красавчика Саймона, который стоял один, среди трупов бродячих собак.
Один, потому что парнишка Клаас каким-то образом сумел улизнуть: попросту растворился в воздухе.
Досадно, что и говорить. Но, право слово, он и без того их всех довольно позабавил. Равно как и Саймон, который стоял, весь мокрый и грязный, и несло от него так, что пришлось заходить с подветренной стороны, чтобы заговорить с ним. Конечно, он злился! Шотландец даже обвинял собаколовов в том, что они нарочно защищали юнца.
Отчасти в его словах была своя правота. Иначе как же беглец мог ускользнуть? И куда он подевался? Его не было на мосту, не было в реке, не было и ниже по причалу, откуда пришли торговцы… может, парень взлетел на небеса?
Не кто иной, как Джон Кинлох, помнивший слишком много обид и насмешек, по-доброму выразил надежду, что гончая его друга Саймона в общей свалке не пострадала. Тот совсем забыл про свою собаку и теперь начал озираться по сторонам. Найти ее оказалось очень просто - по ошейнику великолепное животное бездыханным лежало у ног старшего собаколова.
Хондеслагер побледнел. Тронуть гончую рыцаря означало неминуемую порку. Пес в ошейнике, клейменый пес даже среди ночи легко отличим от бродячих собак. В этом-то вся тонкость их ремесла, - а сейчас, в полумраке, он убил пса шотландского дворянина. Как еще он мог оправдаться?
- Милорд, мы видели, как ваша собака металась повсюду. Она могла броситься под чью угодно дубинку, но никто из моих людей не убивал ее, клянусь. А что до меня, то как бы я мог сделать это? У меня даже дубинки нет!
- Хондеслагер без дубинки?! - цинично переспросил кто-то.
- Мальчишка забрал ее. Подмастерье, вы же сами видели, - пояснил собаколов Саймону.
Шотландец поспешил уточнить:
- Так это он убил мою собаку? Либо ты, либо он.
Собаколов молчал. Человек порядочный, он стоял неподвижно, даже не моргая. Помрачнев, Саймон начал что-то говорить, но тут откуда-то со стены, высоко над головой, послышался жизнерадостный голос.
- О, позор, какой позор! - воскликнул подмастерье Шаретти. - Друзья, я каюсь во всем. Но законники никогда вам не поверят!
Все враз подняли глаза…
В своей высокой нише, на углу здания, старейший житель Брюгге, Белый Медведь, het beertje van der Logie, смотрит не вниз на своих сограждан, но вверх, на облака и крыши домов. На нем широкий золотой ошейник, и позолоченные кожаные ремни пересекают белый мех на груди. В передних лапах он сжимает алый с золотом герб города.
Там и стоял подмастерье, с самым независимым видом. С одной из медвежьих лап свисала перемазанная кровью свинцовая дубинка хонделагера.
- Берите меня! Я ваш, - мирно заявил Клаас. - Я ничем не заслужил такую славную девушку как Мабели, у меня нет права убивать чужих собак; и после меня ваш beertje будет ужасно пахнуть.
- Спускайся, - вполголоса велел ему Саймон.
Юнец, обнимая медведя, согласно кивнул:
- Конечно, но не раньше, чем появится стража, если не возражаете. И коли среди вас найдется хоть один добрый христианин, прошу вас, передайте мейстеру Юлиусу, что я снова в Стейне. И ему также придется перемолвиться словечком с хозяином мусорной барки…
Глава 5
Толпа учеников и подмастерьев, что собралась у Стейна на следующее утро, оказалась даже больше, чем накануне. Прядильщики, спешившие на работу, и просто доброхоты, направлявшиеся домой, задерживались, чтобы улыбнуться в зарешеченное окошко. Среди них были и двое работяг, что накануне смазывали кран.
На сей раз здесь не оказалось Мабели, так что некому было положить в торбу Клааса немного масла, но ее имя реяло в воздухе, словно написанное на всех знаменах. Даже когда ударил рабочий колокол и площадь перед тюрьмой неохотно расчистилась, там остались несколько любопытных бюргеров, которые, поднявшись на цыпочки, пытались разглядеть в окне невозмутимую физиономию подмастерья и распекали его перед уходом, со смехом и без всякой строгости.
Остался на площади также высокий чернобородый человек приятной внешности, который не был фламандцем.
- Ну, Клаас ван дер Пул, - обратился он к стенам тюрьмы. Сокамерники, которых Клаас развлекал добрую часть ночи, с радостью подтолкнули его к окну и сами с ухмылками столпились вокруг.
За прутьями решетки возникло лицо Клааса, все в кровоподтеках, но с извечной радостной улыбкой.
- Добрый день и вам, мессер де Аччайоли. Если хотите собрать выкуп для меня, то, пожалуй, на сей раз не стоит беспокоить короля Шотландии.
Николаи Джорджо де Аччайоли поджал губы, но в глазах затаились смешинки.
- Равно как и герцога Бургундского, полагаю, после этой истории с ванной и с пушкой. Вероятно, не стоит тревожить также и содержателей постоялых домов с хорошенькими служанками. В Лувене от тебя тоже много шума?
Клаас опустил голову, затем вновь осторожно поднял взгляд:
- Вероятно. Но в университете к такому больше привыкли.
- Да, разумеется, там ты прислуживаешь своему молодому хозяину, а его матушка, вдова Шаретти, следит за вами обоими. Она очень строга?
- Да, - Клаас содрогнулся.
- Очень рад это слышать, - без обиняков заявил грек. - От мессера Адорне я слышал, что она направляется в Брюгге, чтобы разобраться во всей этой истории. Мейстера Юлиуса уже вызывали, дабы обсудить твое дело. Еще до полуночи тебя могут выпустить на свободу, если сойдутся в цене. Как ты думаешь, оставит ли хозяйка тебя на службе, если ты обходишься ей так дорого?
- Монсиньор, - ответил на это Клаас, и две морщинки прорезались на его гладком лбу.
- Да? - переспросил грек.
- Я думал, меня выпустят к полудню. Обычно после порки всегда отпускают сразу.
- Жалуешься? - удивился Аччайоли. - Предложив уплатить штраф, хозяйский стряпчий избавил тебя от повторных побоев. - Он немного помолчал. - Или ты рассчитывал на что-то иное?
За решеткой лоб вновь разгладился.
- Именно так, - отозвался Клаас. - А все мои друзья уже ушли. И насколько я его знаю, мейстер Юлиус не позволит Феликсу прийти сюда ко мне, и… Не знаю, монсиньор, решусь ли я просить вас передать послание Феликсу де Шаретти?
Николаи де Аччайоли из рода афинских князей, который остановился у тюрьмы из чистого любопытства, на пути от дома мессера Адорне в таверну, где его ожидала приятная встреча, едва не рассмеялся вслух.
- По-гречески? - вопросил он. - Сильно сомневаюсь, что такое возможно. Да и с какой стати мне делать это? - Он мог бы и согласиться, такая ясная улыбка была у этого мальчика.
- Потому что вы задержались, - пояснил Клаас Мессер де Аччайоли помолчал. В этот момент он испытывал чувства, хорошо знакомые Юлиусу. Наконец, он подал голос.
- И что это будет за послание?
- Скажите ему не делать этого, - просто отозвался подмастерье.
- Сказать ему не делать этого, - повторил грек. - А чего именно он не должен делать?
- То, что он собирается, - ответил Клаас. - Он поймет.
- Вероятно, да, - подтвердил мессер Аччайоли. - Однако сейчас я направляюсь на рыночную площадь, дабы встретиться там с моим добрым другом Ансельмом Адорне после собрания магистратов. Я не имею ни малейшего представления, где искать дом Шаретти.
- Монсиньор, тут нет никаких трудностей, - отозвался Клаас. - Феликс будет с мейстером Юлиусом в "Двух скрижалях"… Это та же самая таверна, где он заплатит штраф. Наверху собираются магистраты, чтобы обсуждать дела, подобные этому. Кстати, говорят, что все турки попадут в ад, и что они не пьют вина.
Пора было уходить.
- Некоторые пьют, - возразил грек. - Но не уверен, можно ли считать их праведниками благодаря этому. Ничего не стану обещать, мой юный друг. Если я увижу твоего приятеля, то передам ему послание.
И вновь эта великолепная улыбка.
- Монсиньор, - объявил Клаас. - Если когда-нибудь я смогу оказать вам услугу, вам стоит лишь сказать мне об этом.
Грек засмеялся. Впоследствии он ясно припоминал, что засмеялся.