– Я хотел дать вам еще одно поручение, господин лейтенант, – продолжал генерал Миренон. – Хорошенько понаблюдайте за Рошелем. С некоторых пор, как мне кажется, этот надзиратель стал человеконенавистником. Я ему больше не доверяю. В случае еще хотя бы одного насилия я намерен уволить его.
– Жалко его… Этот Рошель прежде был строг, даже иногда суров, но в службе исправен. Если его уволить, господин комендант, тогда он пропадет совершенно. Чем он будет жить?
– Вы жалеете даже своего врага! – рассмеялся генерал Миренон. – Я должен признаться, что хотел уволить его именно ради вас.
– Ради меня, господин комендант?
– Я думаю, что этот человек ненавидит вас больше, чем каторжника, за которого вы заступились.
– Да, это вполне возможно.
– Вот потому при случае я хочу удалить его. Мне кажется, что он замыслил против вас недоброе. Достоверно я об этом ничего не знаю, но мне так кажется. Во всяком случае, я хотел бы избавиться от человека, от которого не жду ничего хорошего.
– Гораздо лучше было бы его как‑то исправить.
– Я предоставляю вам возможность сделать такую попытку, если ваша доброта принуждает вас к этому, господин лейтенант, – сказал генерал. – Но сомневаюсь, что эта доброта будет вознаграждена. Однако препятствовать вам не хочу. Если вы надеетесь перевоспитать Рошеля, то сделайте эту попытку. Но все же остерегайтесь. Я заметил недавно, с каким выражением лица он смотрит вам вслед. Это выражение лютой ненависти.
– Он научится обуздывать свою ненависть, господин комендант, – заверил офицер.
В один из следующих вечеров лейтенант д'Азимон отправился осматривать работы, произведенные за день в некоторых отдаленных точках тюремной территории. При осмотре он попутно обдумывал, как наилучшим образом распределить каторжников и надзирателей, чтобы дела продвигались успешней.
Рано стемнело. Холодный ветер подул с моря. Каторжников только что развели по камерам. Тихо и пустынно было вокруг.
Лейтенант подошел к стене одного из отдаленных бассейнов, чтобы посмотреть, как далеко здесь продвинулась работа каменщиков. Но вдруг ему послышались чьи‑то шаги. Он обернулся, однако никого поблизости не увидел и решил, что ему показалось.
Изучив состояние работ на этом бассейне, д'Азимон повернул к дороге. И там, где дорога проходила через небольшую рощицу, лейтенант увидел притаившегося возле дерева человека. Наступившая темнота не позволяла офицеру различить, кто именно там стоит. Тогда он свернул с дороги и сделал несколько шагов к черному силуэту.
– Кто здесь?
В ответ он услышал зловещий, скрипучий смех.
– Да кто это? Отвечай! – крикнул д'Азимон и схватился за шпагу.
– Я не считаю нужным давать вам ответ, – прозвучал вызывающе грубый голос.
– А, теперь я вас узнал. Вы – надзиратель Рошель, – сказал лейтенант. – Зачем же вы грубите мне? Не забывайте, кто вы. И знайте, что вопрос о вашей отставке почти решен.
– Меня отправят в отставку?
– Если этого пока не сделано, надзиратель, то только благодаря моей доброте, только потому, что я не хочу делать вас несчастным и нищим.
– Нет, господин лейтенант, вы‑то наверняка хотели бы меня уволить, да только не от вас это зависит!
– Надзиратель Рошель, не испытывайте моего терпения. Перемените тон!
– Вы‑то хотели бы меня прогнать, да попробуйте только!
– Я вижу, Рошель, что вы сами этого хотите, тогда следуйте за мной в дом коменданта. И вы будете немедленно уволены. Ибо таким тоном надзирателю недопустимо разговаривать с офицером.
В ту же минуту Рошель с рычанием бросился на офицера, взмахнув кинжалом.
Нападение было столь неожиданным, что д'Азимон не успел даже выхватить шпагу, а успел только выставить перед собой руки для обороны.
– В своем ли вы уме?! – воскликнул лейтенант. – Что вы делаете? Сейчас же бросьте оружие!..
– Ну, уж не–ет! На этот раз вы не уйдете живым! – хрипел Рошель. Он отлично понимал, что пропадет, если д'Азимон уйдет живым. А если его труп найдут в этом глухом месте, то припишут убийство какому‑нибудь каторжнику.
Они боролись в темноте, офицер и надзиратель, и оба не хотели упасть, уступить. Д'Азимон сделал одну отчаянную попытку вытащить из ножен свою шпагу, но в ту же минуту Рошель ранил его кинжалом.
– Вы хотите убить меня, Рошель? – спросил лейтенант сдавленным голосом.
– Да, я хочу этого! – выдохнул Рошель и снова занес кинжал.
– Вы с ума сошли! – крикнул д'Азимон и ударил надзирателя кулаком в лицо.
В то же мгновение надзиратель вонзил кинжал глубоко в грудь офицера.
– Помогите! – еще смог крикнуть лейтенант, но тут же зашатался и упал. Кровь хлынула из раны.
Когда Рошель нагнулся к хрипевшему уже офицеру, чтобы вытащить застрявший кинжал, он услышал быстрые приближающиеся шаги.
– Что здесь происходит? Кто звал на помощь?
Рошель глянул в сторону подошедшего человека и тотчас узнал в нем каторжника Марселя. Дьявольская мысль промелькнула в голове надзирателя. А не погубить ли одним ударом обоих ненавистных ему людей?…
– Я умираю… – прохрипел д'Азимон.
Марсель наклонился над ним.
– Вот он, убийца, вот он! – заорал благим матом Рошель и, наскочив на Марселя, схватил его.
Марсель оторопел от такого оборота дела.
– Стража! Сюда! – орал Рошель. – Здесь произошло убийство. Каторжник напал на офицера и убил его!
– Дьявол! – вскричал Марсель. – Кто убийца? Ты или я?
– На этот раз ты не отвертишься! – продолжал кричать Рошель. – Сюда, часовые! Он меня душит!
Патруль, услышав крики, уже спешил к роковому месту.
– Сюда! Схватите его! – не переставая, кричал Рошель. – Я нашел его рядом с убитым. Он и меня хочет заколоть!
– Да это же лейтенант д'Азимон! Он, кажется, мертв! – кричали подбежавшие солдаты.
Один, следуя призывам надзирателя, схватил Марселя, другие суетились вокруг офицера, в груди которого торчал кинжал.
– Я не убийца, – говорил Марсель солдатам. – Это надзиратель…
Но солдаты, не слушая уверений каторжника, отвели его в караульную, а убитого Рошель распорядился унести в лазарет.
– Я опоздал на одну минуту, – говорил Рошель врачам, которые вынули, наконец, кинжал из раны, признав ее смертельной.
Однако при этом врачи заявили, что лейтенант еще жив. Это сильно обеспокоило надзирателя, и он никак не хотел уходить из палаты.
Наконец усилиями врачей удалось привести раненого в сознание. Врачи знали, что это возвращение к жизни может продолжаться считанные минуты. Поэтому необходимо было записать показания умирающего.
В это время Марсель рассказывал коменданту и офицерам суть происшествия и уверял, что не он, а надзиратель Рошель совершил преступление. Генералу Миренону тотчас вспомнился недавний разговор с лейтенантом о Рошеле. Д'Азимон не послушался предостережения.
Когда Марсель рассказал все, что знал, комендант обратился к офицерам и изложил свою точку зрения на происшествие.
В эту минуту в кабинет вошел один из докторов с донесением, что обреченный на смерть лейтенант пришел в сознание. Комендант тотчас же приказал схватить надзирателя Рошеля и привести его к лейтенанту д'Азимону. А сам вместе с Марселем и офицерами поспешил в лазарет, чтобы немедленно занести в протокол показания раненого.
Д'Азимону оставалось жить несколько минут.
Когда к нему подвели надзирателя Рошеля и каторжника Марселя и спросили об убийце, то он молча указал на Рошеля.
– Было темно! – начал упираться Рошель. – Господин лейтенант спутал меня с каторжником. Бредит он, бредит!
– Довольно! – прервал комендант надзирателя в его негодовании. – И без показаний лейтенанта все ясно.
Священник принес умирающему святые дары, при нем д'Азимон еще раз повторил свои показания. Через несколько минут он умер, успев только проститься с комендантом и с офицерами.
Генерал Миренон подошел к Марселю и объявил ему, что он свободен от подозрений. Вслед за тем генерал приказал взять Рошеля под стражу, как виновного в убийстве, и посадить в надежное место.
XXXI. НЕЧАЯННОЕ ЗНАКОМСТВО
Ночью неожиданно лязгнул отодвигаемый засов, дверь со скрипом приотворилась, и надзиратели втолкнули в камеру нового узника. Марсель оторопело глядел на него, не в силах до конца стряхнуть с себя сонное оцепенение.
Это был крепкий, мускулистый человек средних лет с открытым лицом, внушавшим симпатию и доверие с первого взгляда. Он протянул Марселю руку и назвал себя:
– Жером Берно, рыбак, корабельщик. – И добавил, должно быть, желая внести полную ясность: – Обвинен в убийстве собственного брата. Приговорен к десяти годам каторги.
Пришлось представиться и Марселю.
Оба прониклись симпатией друг к другу с первых же минут знакомства. Она невольно усилилась после того, как их начали сковывать по ночам одной цепью. Они стали в полном смысле слова товарищами по несчастью. А такое товарищество становится крепче самой проникновенной дружбы.
Среди тягостей каторжной тюрьмы им изредка выпадали минуты, когда удавалось поговорить по душам, поделиться друг с другом самым сокровенным.
Первые дни Жером был беспокоен. Казалось, что‑то тяготит его, какая‑то тайная дума гложет. Он, видимо, не решался открыть ее Марселю.
Но после того, как Марсель исповедался перед ним, и Жером узнал, что его товарищ по несчастью – невинная жертва, его словно прорвало.
– Нет, грех на мне, грех великий, но Небо и моя совесть оправдывают меня. Да, я посягнул на жизнь брата. Я убил его вот этими руками. – И он потряс перед Марселем крепко сжатыми кулаками. – Но если бы ты узнал, что побудило меня к этому… О, тогда бы ты сказал: "Жером, я оправдываю тебя, ты жертва жестокой судьбы, ужасного стечения обстоятельств".
На ночь смотритель Доминик приковал их к одному столбу. Этот Доминик был сердобольней других надсмотрщиков и по мере возможности старался облегчить участь каторжников. Утром он сопровождал их к месту работ, в каменоломни, и даже время от времени разрешал перевести дух на камнях.
Отсюда открывался прекрасный вид на окрестности Тулона, на гавань, на сверкающую ширь моря, на рыбачий поселок, чьи убогие хижины лепились у самого берега.
– Вон там, за мысом – мой дом. Крыша его похожа на коричневый башмак, – вздохнул Жером. – Небось моя женушка, моя Фернанда, льет сейчас по мне слезы.
– Неужели твой дом доступен взгляду? – удивился Марсель. – В таком случае ты счастливчик, Жером. Я могу только позавидовать тебе.
– Нечего сказать – счастливчик, – горько усмехнулся Жером. – Знать, что в какой‑нибудь миле–другой отсюда томится моя Фернанда, моя верная женушка, которую я любил, люблю и буду любить до гроба, и я не могу унять ее страдания – это истинная мука.
– Ах, если бы я мог хоть краем глаза взглянуть на хижину, где напрасно ждет меня моя любимая Адриенна, наверно я был бы счастлив, – покачал головой Марсель. – Ведь и мы страстно любили друг друга.
– В таком случае я исповедуюсь перед тобой. И ты узнаешь, как я угодил на каторгу, отчего поднял руку на брата моего Пьера… Так слушай же.
Жером снова взглянул в сторону родного очага, и, словно бы вдохновившись, продолжил:
– Мы с братом Пьером с юных лет рыбачили вместе, нанимались матросами на корабли, плававшие в большие портовые города Италии и Испании. В ту пору мы жили всей семьей в той самой хижине, о которой я тебе говорил и которая видна отсюда… Но однажды случилось несчастье – рыбачий баркас отца не вернулся после шторма. Вместе с отцом погиб и его напарник – отец моей Фернанды. Мы оба, должен тебе признаться, были тайно влюблены в нее, но каждый хранил свою тайну про себя. А Фернанда отдала свое сердце мне и потому отвергала домогательства брата. Он настойчиво преследовал ее тайно от меня, она же ничего мне не говорила об этом, считая, что, узнай я – и ссора неизбежна. В конце концов Пьер узнал о том предпочтении, которое оказывала мне девушка, да и скрыть наши отношения было трудно. Но он старался не показывать виду. Мы по–прежнему рыбачили вместе, но меня мало–помалу начала настораживать перемена в Пьере. Он становился все угрюмей, все молчаливей, и если ему приходилось отвечать мне, то он лишь скупо цедил слова. Наконец наступил день, когда я назвал Фернанду своей женой, и она переступила порог нашего дома. Мы с ней заняли одну половину дома. Другая же принадлежала Пьеру… Брат не явился на свадебную церемонию. Он отправился в трактир и пропьянствовал там целую ночь, а домой вернулся лишь под утро. Я же в своем упоении счастьем ничего не замечал и ничего не понимал. Я был слеп и глух… Пришло время в очередной раз отправляться на лов. Тут я заметил, что Пьер уже успел приложиться к бутылке. Не оставлял он этого занятия и тогда, когда мы забрасывали сеть. Я стал упрекать его, и тут словно бы прозрел, заметив огонек ненависти в глазах брата. Когда же я наклонился над бортом, желая высвободить запутавшийся поплавок, он словно бы ненароком толкнул меня, и я рухнул в море. Мне удалось ухватиться за борт и взобраться в лодку без его помощи. Я все еще приписывал случившееся его опьянению…
– Так ты думаешь, что он хотел утопить тебя? – осторожно спросил Марсель.
– Тогда я был еще не до конца уверен в этом, – ответил Жером. – Но дальнейшие события показали, что, он страстно желал моей смерти. Он продолжал пьянствовать, и тогда мне пришлось договориться с соседом, который бы его заменил – промысел можно было вести только вдвоем… Возвратился я тогда поздно. И пройдя на свою половину, заметил, что, вопреки обыкновению, Фернанда еще не ложилась. Она была бледна и, как видно, чем‑то сильно испугана. Я стал допытываться. И тогда она, плача, призналась, что Пьер преследует ее, что она боится оставаться с ним во время моего отсутствия. Мне все еще не верилось. Я стал успокаивать ее, – мол, все‑таки родной брат, он не посмеет посягнуть на невестку, просто он был под хмельком и потому позволил себе вольности… Ладно! На следующий день я снова вышел в море со своим новым напарником. Дело у нас шло неважно, сеть каждый раз была пуста, и мы провозились допоздна. И все это время меня не оставляло какое‑то смутное беспокойство. Внутренний голос шептал мне, что я должен как можно быстрей возвратиться, что моей Фернанде грозит опасность. Наконец я не выдержал и стал грести к берегу. "Что ты задумал? – обеспокоился мой напарник. – Мы бы успели еще раза два забросить сеть". Но я не ответил, все сильней налегая на весла. Когда лодка ткнулась носом в песок, я бросил весла, торопливо сказав товарищу, чтобы он позаботился об остальном. А сам почти побежал к дому. Песок заглушал мои шаги. Я приник к освещенному окошку… И то, что предстало моим глазам, заставило меня задрожать. Кровь бросилась мне в голову – Пьер схватил в охапку бледную задыхающуюся Фернанду и тащил ее к постели… Я уже не владел собой, я был невменяем. И плохо помнил, что произошло потом… Одно скажу. Когда я пришел в себя, мой брат уже не дышал. Я задушил его… Бедная Фернанда… Она лишилась чувств. И когда я понял наконец, что произошло, то тоже едва не потерял сознание. Я рухнул на стул и так в полном отупении просидел с четверть часа… Наконец я встал, поднял Фернанду – она все еще не пришла в себя – и отнес ее на постель… Что было делать? Я старался, как мог, привести в сознание жену. В конце концов мне это удалось. Увидев, что произошло, она страшно вскрикнула и снова впала в беспамятство.
При воспоминании о той ночи Жером побледнел, грудь его высоко вздымалась, он словно бы заново переживал происшедшую трагедию.
– Да, пришлось мне отправиться к нашему кюре, разбудить его и во всем признаться. Он пришел в ужас, велел мне без промедления погрузить тело брата на повозку, отвезти его в префектуру и отдаться в руки властей. Так я и сделал. В полиции я чистосердечно рассказал, как было дело. Мой рассказ занесли в протокол. Я его безропотно подписал… Земляки ходатайствовали за меня – никто из них не считал меня убийцей. Наоборот, все считали, что я поступил как мужчина, защищающий свою честь… Так я оказался здесь. Десять лет каторжных работ! Нет, Марсель, я этого не вынесу. Десять лет без Фернанды, которая мне дороже жизни!
– Ничего не поделаешь, Жером, – развел руками Марсель. – Ты и вправду вел себя как подобает мужчине. Ты не убийца, нет. Но правосудие слепо. Не зря богиню Фемиду изображают с завязанными глазами. Ты убил, – значит, должен понести наказание.
– Нет, я не смогу с этим смириться, – упрямо тряс головой Жером.
– Сколько ты уже отсидел?
– Всего год, – уныло ответил Жером.
– А виделся ли ты хоть раз со своей Фернандой?
– Да, мне однажды дали свидание. И я мог наконец увидеть свою дочь, которая родилась уже без меня – кроху Аннету. Дочь, которая вырастет, не зная отца!
– Мне кажется, что ты задумал побег, – осторожно заметил Марсель.
– Тебе я могу признаться, – вполголоса произнес Жером. – Да, я решил бежать отсюда во что бы то ни стало.
– Это огромный риск. В случае неудачи тебя закуют в цепи и бросят в подземелье. А может, и повесят в назидание другим. К тому же, что станется с Фернандой и с дочерью? Ты подумал об этом?
– Я обо всем подумал. И посвятил в свой замысел Фернанду. Она одобрила. Если хочешь – присоединяйся ко мне.
Марсель покачал головой.
– Должен тебя разочаровать, дружище. Побег отсюда невозможен. Я знаю это – испытал на своей шкуре, хоть у меня и были помощники. Да, испытал на своей шкуре и, по счастью, остался жив. Подумай не только о себе, но и о жене и дочке…
– Я все взвесил, дорогой Марсель. И решение мое твердо. Ничто не сможет изменить его. Уже составлен план бегства… Ты верный друг и не предашь меня…
– Можешь ли ты сомневаться? – с жаром произнес Марсель.
– Так вот слушай. Если бежать, то только с моря. Мы договорились, Фернанда приготовит лодку и все остальное и укроет ее в малом заливе. Когда все будет готово, она даст мне знак…
– Какой же? – торопливо спросил Марсель.
– Она подожжет нашу хижину. Пламя пожара отвлечет внимание стражников, а всеобщий переполох, который наверняка поднимется и здесь, позволит мне незаметно скатиться с берега через кустарник. Благодарение Богу, мы с тобой скованы только по ночам. А днем, когда нас гонят на работы, тюремщики снимают цепи, и этим надо воспользоваться.
– И куда же ты собираешься направиться?
– Мне известен пустынный берег в сотне миль отсюда. Туда мы и станем держать путь. Там соорудим себе хижину. Я буду промышлять рыболовством, Фернанда разобьет огород… Главное – мы будем свободны, а значит и счастливы… Но я вижу ты задумался, Марсель.
Марсель понурил голову.
– Да, дорогой друг, жизнь каторжника ужасна, и ты знаешь это. Поневоле захочешь испытать судьбу снова.
– Так в чем же дело? – просиял Жером. – Соглашайся! Лучше смерть, чем каторга.
– Вот тебе моя рука! – И Марсель с чувством пожал руку Жерома.
Это крепкое рукопожатие скрепило их союз. Затем оба машинально оглянулись. В каменном карьере, кроме них, никого не было. Стражники топтались у выхода из него.