Потянулись томительные дни ожидания. Капитан не находил себе места, его стали снова одолевать сомнения. Но вчера вечером Настька Черниговка со своим птичьим носиком снова появилась в его доме. Дождавшись, когда Маржере отослал своего слугу, шепнула:
- Завтра после обеда будь у часовни на крестце у Варварки. Я тебя проведу куда надо.
…Настька Черниговка, увидев капитана, деловито засеменила впереди. Они долго шли вдоль высокого частокола, огораживающего дворы московских знатных людей и богатых купцов, пока не остановились возле незаметной калитки. Оглянувшись по сторонам, Настька осторожно тронула калитку, та послушно открылась.
Настька улыбнулась капитану:
- Ожидает тебя твоя красавица.
Крадучись прошли они густым яблоневым садом к терему, стоявшему поодаль от основного дома. Скользнув в заднюю дверь, Настька пропала на несколько минут, потом выглянула, подтолкнула взволнованного любителя приключений к лестнице:
- Ступай наверх. А обратно дорогу сам найдешь.
Капитан услышал, как закрылась за Настькой дверь, и осторожно шагнул на ступеньку лестницы, проверяя, не скрипнет ли она предательски.
Из приоткрытой наверху двери лучился неяркий свет свечи. На широкой лавке, устланной дорогой тафтой, сидела его прекрасная незнакомка. Женщина неторопливо расчесывала серебряным гребнем густые волосы.
Прижав шляпу к груди, Жак опустился на одно колено и прижался жаркими губами к полной ручке.
- Тише! - прижала палец к губам женщина. - У меня муж ревнивый!
Она подвинулась, предлагая Маржере сесть рядом.
- Как тебя зовут?
- Жак. Яков по-вашему. А тебя?
- Елена.
- О, Елена Прекрасная!
Уже совсем стемнело, когда Жак, опьяненный любовью, возвращался к калитке через яблоневый сад. Неожиданно у забора он увидел силуэт мужской фигуры. Выхватив шпагу, Жак бросился вперед. Прижав незнакомца к забору, эфесом шпаги он уперся в шею противника, не давая ему закричать, и хрипло спросил:
- Ты кто?
- А ты кто? - дерзко ответил незнакомец.
- Я гость.
- Хорош гость, - хмыкнул незнакомец, видно, не очень испугавшийся. - Никак немец к нам пожаловал!
Он вгляделся в лицо капитана:
- О, и не просто немец! А капитан телохранителей государевых! И пошто пожаловал к нам, да еще в такое время? Не иначе как прелюбодействовать! С кем же? Неужели с самой боярыней? Угадал?
- Я тебя сейчас зарежу, - яростно прошептал Маржере, и незнакомец понял, что немец шутить не намерен, поэтому сменил тон.
- Судьба, видать, такова, - грустно заметил он.
- Какая судьба?
- Моего папаню, он тогда в сотниках стрелецких ходил, в пьяной драке какой-то литвин зарезал, а меня теперь - немец.
- Шутки твои кровью пахнут, - мрачно буркнул Маржере, однако шпагу опустил.
- Кто я, ты знаешь. А ты кто, охранник здешний?
- Служилый дворянин я. Юрий Отрепьев. Только служу не у здешнего хозяина, а у его старшего брата - Федора Романова. А здесь оказался по тому же делу, что и ты. Есть у меня одна зазноба, из сенных девушек боярыни.
- Романова? - ошарашенно переспросил Маржере.
- Тю, хорош любовник, не знает, у кого был! Это же двор Александра, среднего брата из рода Романовых. Так что тебе не мужа ревнивого опасаться надо. Что он может? Разве что жену неверную по шею закопать на Поганом болоте. Тебе государевой огласки бояться надо. Знаешь, как царь к Романовым относится!
- Самих бояр он не трогает, - сказал капитан.
- Правильно. Зато все, кто к ним ходит, потом на дыбу попадают. Тут же вокруг его лазутчики шныряют. Идем, выведу. А то есть тут такой ирод Сашка Бартенев. Увидит - обязательно Семену Годунову донесет. Давай сюда. Да нет, в калитку опасно, можно наскочить. Тут доска есть оторванная…
Темными проулочками они вышли к кабаку, где капитан оставил свою лошадь. Дверь, ведущая в питейное заведение, внезапно распахнулась, и оттуда послышался зычный голос изрядно опьяневшего Думбара. Выплеснувшийся свет позволил капитану разглядеть лицо сопровождающего. Было ему тридцать, вислый нос и тонкие губы придавали унылый вид. Однако серые глаза, смотревшие с усмешкой, выдавали недюжинный ум. Маржере жестом пригласил Юрия зайти выпить, но тот наотрез отказался:
- Негоже, если нас вместе увидят. Ни тебе несдобровать, ни мне. А если парой гривен богат, то выпью за твою буйную голову в другом месте. И мой совет - остерегайся!
…По указу государеву польское посольство было встречено со всевозможной пышностью и почетом, чтобы показать полякам богатство и могущество русского царя. Начиная от ворот Скородома до Красной площади сплошной цепью вдоль улиц были выстроены стрельцы в праздничных кафтанах зеленого, синего, красного сукна, с пищалями и бердышами.
На Красной площади всадники иноземных отрядов царя, разодетые в парчовые и бархатные камзолы, образовали коридор, ведущий к Варварке. Капитан Маржере, гарцующий впереди строя своих солдат, встретился глазами с главой посольства Львом Сапегой, внимательно рассматривавшим церемонию встречи из окна своей кареты.
Миновав площадь, посольский поезд, ведомый всадниками Маржере, вместо того чтобы выехать прямо на Варварку, где находился посольский двор, свернул влево, затем направо, минуя пышное строение, у которого стояла вооруженная охрана, приветствовавшая процессию громкими кликами.
- Узнай, что они кричат! - приказал Сапега конному шляхтичу, сопровождавшему карету.
Тот пришпорил коня, ускакал вперед, но вскоре вернулся.
- В этом замке располагается принц Густав, двоюродный брат нашего короля. Говорят, царь Борис обласкал его и собирается женить на своей дочери.
- Плохое предзнаменование для переговоров, - буркнул Сапега, отодвинувшись в глубь кареты. - Борис, видать, ведет с нами двойную игру.
Как только посол и сопровождавшие его более трехсот польских дворян, а также их многочисленные слуги оказались за частоколом двора, ворота захлопнулись, и вдоль забора были выставлены часовые.
Лев Иванович Сапега, взойдя на крыльцо дома, огляделся и нахмурился.
- Странное гостеприимство, - проговорил он сквозь зубы, обращаясь к Станиславу Вариницкому, каштеляну варшавскому, и Илье Пелгржымовскому, писарю Великого княжества Литовского, уполномоченным вместе с канцлером вести переговоры. - Мы здесь скорее не в гостях, а под арестом. В прошлый раз, когда я был с посольством в Москве, такой подозрительности русские не обнаруживали. Это плохой признак. Видимо, наши сведения о болезни Бориса достоверны и власть его над подданными неустойчива.
- Какой же смысл вести переговоры со слабым и больным правителем? - запальчиво заметил Вариницкий.
- Не будем обсуждать это прилюдно, - мягко заметил Сапега, который, несмотря на свою молодость, имел немалый дипломатический опыт. - Тем более что пристав, по-моему, отлично понимает наш язык.
Действительно, пристав, стрелецкий сотник, отдававший команды, куда ставить лошадей и где располагать имущество, приблизился к говорящим.
- В тесноте, да не в обиде! - сказал он, широко улыбаясь. - Прошу вас, входите в дом, располагайтесь.
- Но здесь нет даже кроватей! - возмутился дворецкий князя, успевший осмотреть комнаты.
- А у нас кроватей не бывает! - не переставал улыбаться смешливый пристав. - Сам царь-батюшка на лавках спит.
- Для нас это не можно! - гордо сказал каштелян. - Мы не привыкли спать на досках!
- Придется купить вам самим кровати в Немецкой слободе! - предложил пристав. - Там это добро ихние ремесленники делают по заказу.
- Мы сможем свободно гулять по Москве? - полюбопытствовал канцлер.
Пристав сокрушенно вздохнул:
- Никак нельзя, опасно! Много лихих людей бродит. Так что только с моего разрешения и в сопровождении стрельцов.
Канцлер вспыхнул от негодования и, крутанув длинный ус, заявил:
- Передай, холоп, своему великому князю, что если нас будет держать в такой тесноте, мы будем вынуждены сами помыслить о себе!
Эта фраза явно не понравилась приставу, и он грубо ответил, что такие слова говорить для доброго дела непристойно. Тем не менее он все же разрешил дворецкому со слугами в сопровождении стрельцов отправиться за кроватями.
Послы, сидя в гостиной, пребывали в подавленном настроении, когда у ворот раздались звонкие удары тулумбаса. В горницу вбежал шляхтич из посольской охраны.
- Посланец царя Бориса Михайла Глебович Салтыков.
- Пусть войдет, - сказал Сапега, поднявшись со скамейки.
Вошедший гость снял меховую шапку, хотел было перекреститься, но, не найдя икон, лишь поклонился. Сапега ответил легким кивком головы.
Салтыков покраснел от обиды, но сдержался и сообщил:
- Великий государь жалует послов польских своим обедом. Мне велено составить вам компанию, чтобы не скучно было. Эй, толмач, переведи.
Следовавший за ним Яков Заборовский поспешил заговорить:
- Прошу вас, панове, умерить гордыню и поблагодарить посланца со всевозможной учтивостью. Присылка обеда - великая честь. Если вы откажетесь, то, считайте, никаких переговоров не получится.
Лев Сапега, как более опытный из послов, сделал любезную улыбку и поблагодарил за угощение. По тому, как тараторил Заборовский, было видно, что он не жалеет лестных эпитетов в адрес царя.
Салтыков улыбнулся, успокоенный, и жестом предложил подойти к окну. Зрелище было действительно впечатляющее: в ворота входила целая процессия. Впереди шли двое стрельцов, несущие каждый по большой скатерти, свернутой в свиток, следом еще двое - с солонками, потом - с уксусницами, двое несли ножи и двое - ложки. Шесть человек прошествовало с корзиной хлеба, за ними еще шесть, несущие серебряные сосуды с водкой и вином, за ними столько же с серебряными кубками немецкой работы, затем пошли по четверо стрельцов, несших большие серебряные блюда с мясными и рыбными кушаньями, овощами и фруктами. Следом во двор внесли восемнадцать жбанов с медом и шесть больших чаш для питья. Шествие заключали телеги, на которых везли напитки и закуски, предназначенные для прислуги. Всего Сапега насчитал четыреста стрельцов, принесших обед. Поляки, высыпавшие во двор, не удержались от восторженных восклицаний по поводу столь пышного церемониала. Во время обеда Лев Иванович благодаря вкусной еде и крепким напиткам пришел в благодушное настроение и попытался выведать у присланного дворянина, как себя чувствует царь, склонен ли он заключить мирный договор и когда начнутся переговоры.
Михайла Глебович Салтыков, чья широкая физиономия с узким лбом и оттопыренными ушами не внушала никакого доверия, действительно оказался человеком увертливым. Провозглашая одну за другой пышные здравицы в честь царя Бориса и короля Жигимонта, их родных и близких, а также в честь именитых гостей, он умудрился не ответить ни на один прямой вопрос.
Воспользовавшись одной из пышных тирад, Сапега шепнул толмачу:
- Нам надо обязательно поговорить!
Тот опасливо скосил глаза на Салтыкова, показывая, что сделать это сейчас опасно. Однако представился удобный случай: на людской половине, где располагалась прислуга, подогретые медом поляки начали задираться со стрельцами, и Салтыков послал толмача утихомирить драчунов. Сапега тут же сделал вид, что ему необходимо удалиться по надобности, и вышел следом. В сенях он прижал тщедушного толмача своим тучным животом в угол и яростно зашептал в ухо:
- Что, действительно трон Бориса зашатался? Кого прочат бояре на его место? Шуйского? Голицына? Или кого-то из Романовых?
- Романовы сейчас сильнее всех, - ответил Заборовский. - Они очень богаты, имеют свое войско. В случае чего, их скорее поддержит московский люд, потому что они - ближайшие родственники покойного царя.
- Мне надо тайно встретиться с кем-то из них, - властно сказал Сапега.
- Старший, Федор, человек осторожный, он откажется. А вот с Александром, пожалуй, встречу можно организовать. Но очень опасно. Если ищейки Годунова что-нибудь разнюхают…
- Здесь встречаться нельзя, - согласился канцлер. - Вокруг охрана и соглядатаи. Но я думаю, их можно обмануть. Когда мой дворецкий поедет за кроватями, я переоденусь в костюм слуги и где-нибудь в переулке отстану. Пусть Романов тоже переоденется, чтобы не быть узнанным, и встретимся в каком-нибудь трактире. Понял? Жду сигнала.
Через несколько дней такая встреча состоялась в Заяузье, недалеко от Немецкой слободы. Отстав от телег, на которых поляки, как бы резвясь от избытка выпитого, устроили кучу-малу, отвлекая стрельцов, Сапега нырнул в захудалый кабак, куда обычно приходили бродяги да нищие. В темном углу сидели два монаха, один из них махнул рукой - канцлер узнал толмача. Осторожно глянув по сторонам и убедившись, что в этот час корчма пуста, Сапега присел за стол и приказал Заборовскому встать у входа, чтобы оберечь их от ненужного глаза.
- Буду сразу говорить о деле, - сказал Лев Иванович на чистом русском языке. - Я привез предложение нашего короля о создании унии. В случае, если один из правителей умрет, власть в обоих государствах переходит ко второму.
Монах, приподняв капюшон, взглянул на канцлера насмешливо:
- Борис хитер и на такую уловку не поддастся. Король молод, а Борису за пятьдесят, вдобавок болен. Значит, наш престол перейдет к Жигимонту? Не бывать этому. Борис хочет, чтобы отныне и во веки веков на Руси правил род Годуновых!
- Разве это справедливо? - сочувственно сказал канцлер.
- Нет, этому не бывать! - ударил по столу кулаком монах. - Мы, Романовы, не позволим. Если так случилось, что царский корень прервался…
- А если не прервался? - снова перебил его Сапега.
- Как - не прервался? - тупо уставился на него Александр Романов. - Или ты веришь, что угличский царевич жив? Поверь, то глупые слухи. Мы доподлинно знаем, что царевич похоронен.
- А если жив другой царевич?
- Какой другой? Другого не может быть.
Сапега придвинулся вплотную к монаху и сказал:
- Я тебе открою сокровенную тайну. Ты обсудишь ее с братьями, а потом, подумав, ответите мне о своем решении. Ты знаешь, что отец Ивана Грозного, Василий Третий, развелся с первой женой Соломонидой из-за ее бездетности?
- Конечно. Он женился на Елене Глинской, которая родила ему Ивана.
- А знаешь ли, что Соломонида была пострижена, будучи беременной? И в монастыре родила сына Георгия? Василий, узнав об этом, послал бояр к бывшей жене, но та ребенка не отдала, сказала, что он родился мертвым, и даже указала могилку. Однако мальчик остался жив. Его прятали по монастырям, пока он не достиг юношеского возраста.
- Мне мой отец рассказывал, что Ивана Грозного все время преследовал призрак старшего брата. Он сам ездил по монастырям, лично допрашивал настоятелей, пытаясь найти брата. Но потом внезапно страхи царя утихли, он решил, что Георгий умер, и обратил свой гнев на двоюродного брата - Владимира Старицкого. Он заставил его выпить бокал с ядом.
- Все правильно. Только Георгий остался жив. Он бежал в Литву, где находилось много русских "отходчиков". Когда там оказался и Андрей Курбский, Георгий перешел к нему на службу, был одним из его приставов. Князь сосватал ему в жены местную православную шляхтичку, имевшую небольшое поместье. В тысяча пятьсот восьмидесятом году у него родился сын, которого он нарек Димитрием…
- А ты откуда это знаешь? - недоверчиво спросил Александр.
Увлеченный рассказом, он забыл об осторожности и откинул капюшон.
- Георгий открылся во всем Андрею Курбскому. И тот все вынашивал планы отомстить царю Ивану, организовать поход с настоящим царевичем во главе. Однажды он проговорился моему дяде, тоже Сапеге, который был тогда минским воеводой. Мир праху его! Он умер. Умер и Курбский, умер и Георгий. Но Димитрий жив, и он знает о своем царском происхождении.
- Тоже Димитрий. Какова игра судьбы! - проговорил внимательно слушавший Александр Романов. - Но где доказательства? Кто поверит, что он прямой потомок Александра Невского?
- Говорят, что он очень похож на парсуны своего деда. Похож, кстати, и на своего дядю. Это подтверждают старики, знавшие Ивана Грозного в молодости.
- Так сколько ему лет?
- Двадцать исполнилось.
- А угличскому сейчас было бы восемнадцать. Почти ровесники.
- Говорят также, что на груди царевича есть родимое пятно, которым были отмечены все члены этой роковой семьи.
- Этого маловато, чтобы Церковь и народ признали в нем царского сына. Есть ли какая-то грамота, подтверждающая его происхождение?
- Нет. Ведь отец его был рожден тайно и ни в каких книгах не записан. Правда, в Европе ходит книга Сигизмунда Герберштейна, который долгие годы был послом римского императора при дворе Василия Третьего. Когда, кстати, великий князь занял престол, первое, что он сделал, это заточил в тюрьму своего главного соперника, племянника Димитрия, так и умершего в заключении…
- Воистину злосчастное имя для правителей! - воскликнул Романов. - Ведь и первенец Грозного был назван Димитрием. Он утонул в младенческом возрасте!
- Так вот Сигизмунд Герберштейн, бывший в то время в Московии, утверждает, что Соломонида родила сына по имени Георгий, но никому не желала показать ребенка. Мало того, когда к ней были присланы некие лица для расследования истины, то она, говорят, отвечала им, что они недостойны того, чтобы глаза их видели ребенка, а когда он облечется в величие свое, то отомстит за обиду матери.
- Свидетельство иноземца для русских всегда сомнительно, - возразил Александр. - Но, может, мать оставила на нем какой-либо знак? Нательный крест, такой, как, скажем, крест Димитрия Угличского?
- Это какой-то особенный крест?
- Да, он из рода в род переходил от великого князя к наследнику. Иван Грозный повесил на грудь своему последнему младенцу этот крест, как царский знак. Он сделан из чистого золота и платины и украшен алмазами. Когда Димитрия зарезали, мать, Мария Нагая, сняла его и тайно хранит у себя. Поэтому, говорят, - Александр перешел на шепот, - и не выживали дети у царя Федора, потому что не было этого креста. Как ни старался Борис, он не смог выманить никакими хитростями этот крест у убитой горем матери…
- Это тоже тайна, о которой тем не менее знают все? - улыбнулся в усы Сапега.
- Да, тот, кто предъявит царский крест, станет царем. Так гласит народная молва! - убежденно ответил Александр.
- Но ведь принц Угличский погиб. Это достоверно известно! - сердито бросил Сапега.
- И все равно народ верит!
- Чепуха, сказки! Я вам предлагаю реального царевича!
Романов уперся взглядом в столешницу, не отвечая.