Он их узнает особенным путем. Все, к кому он будет подходить, предложат пожевать ему серы. Если он сможет взять их серу в рот, то это значит - пришел к своим. Надо будет только вспомнить тех предков, которых знал. Ему и самому в дорогу дали с собой маленький мешочек с серой - вареной смолой стланика. Когда к нему будут отсюда приходить люди, он сам будет предлагать им серы и узнавать своих, пока еще не родившихся, родичей.
Все. Пришел. Теперь он сам должен позаботиться о том, чтобы поскорее вернуться обратно.
Чукчи говорят: "Куйкиннеку келе наделал, когда Митти спала".
Иван Иванович:
- Раньше думали, что болезни - это келе. Келе поедают людей так же, как и люди едят оленей. У этих самых келе, как верили старики, есть свои олени.
Старик Чавэйпин как-то мне рассказывал: "Я из стада шел. Шел в темноте. Вдруг я ярангу увидел. Там огонь горел. Я сразу понял, что это яранга келе. Рядом с ним его сын играл. У келе все лицо волосами заросло. В пологе у него человеческая голова висела.
Я наломал ольховых прутьев, связал их травой и стал размахивать этим веником перед входом. Ребенок вскрикнул, упал и умер.
Келе тогда говорит: "Это Чавэйпин пришел. Надо мне кочевать".
Приставил руку ко рту, дохнул, и поднялась сильная пурга. Я схватился даже за куст, чтобы удержаться. Потом, когда пошел, все время за собой ольхой мел, чтобы келе за мной не увязались".
Видели, у многих старых мужчин на поясе связки палочек есть? Это эйлюч - охранители. Жена такого мужчины, когда спит, во сне их видит. Просто ей приснится, какой формы должны эйлюч быть. Она просыпается и говорит мужу: "Вот так делай". Потом ему эйлюч на ремешки привязывает, и он их на поясе носит.
Чавэйпин совсем старый был, а я - молодой.
Костер прогорел. Только красные уголечки остались на каменистой площадке. Завтра можно прийти и посмотреть, что не сгорело. Не горит у человека больное место. Так можно узнать, от чего страдал чаучу Ахалькут.
Кострище старики быстро обложили ольховыми ветками. Если сюда и слетелись келе, то они из этого круга за людьми не уйдут.
Взяли люди себе на счастье по щепотке травы с этого места.
Люди пошли к склону. На их пути стояли женщины с ветками ольхи. Ими они отряхивали грудь и спину каждого. Дальше опять стояли женщины с ольховыми ветками - как сквозь ворота пропускали.
Сейчас самое время для келе прилететь, посмотреть, здесь ли покойник. Надо от них отделаться.
- Ну, пошли, - сказала одна из старух, что обряжала Ахалькута.
Люди тронулись цепочкой вниз, стараясь идти одной тропой, одним следом. Старуха пошла последней. Она совсем немного прошагала сзади, а потом обогнала всех и установила на дороге два камня.
Люди прошли сначала между этими камнями, а потом вокруг них - окружили прямой след кольцом следов. Теперь келе должны сбиться со следа. Им не понять, куда делись люди. Камни для них - отвесные скалы. Следы - непонятная дорога.
Подошла к гой и другая старуха-ворон. Эта привела собаку. С одного удара ножа собака упала мертвой. Ее положили головой в ту сторону, откуда пришли. Ее-то келе испугается. Старуха погладила ее по холодеющим подушечкам лап и сказала:
- У тебя лапы шершавые. Не скользи по льду, когда келе погонишь.
Осталась лежать белая собака. Теперь нужно только возле яранги очиститься водой и огнем.
Только подошли к яранге люди - им женщины уже воду вынесли. Каждый вымыл лицо, руки и прополоскал рот. Потом у входа положили горящую головешку. Каждый через нее перешагнул.
Теперь все.
Мы возвратились в Средние Пахачи.
Ночью прибежал парнишка из поселка и сказал, что умерла старуха. Я видел эту старую женщину. Несколько раз она выходила греться на солнце.
- Что теперь делать будем? - задумчиво спросил меня Володя. - Надо будет несколько раз упряжку гонять. Все равно всех сразу на тех собаках, что есть, не увезти.
Возле корраля было несколько упряжек, на которых привезли старых и малых из разных семей. За один рейс всех увезти было немыслимо.
Собаки, привязанные за палатками, как будто понимали, что предстоит тяжкая работа. Они тихонько поскуливали и взлаивали, глядя на людей. Ждали своей работы и длинные собачьи нарты с полукруглой дугой впереди. Нарты были у всех совершенно одинаковыми. Их ставили вертикально возле деревьев, к которым привязывали собак. Сбрую - длинный ремень-потяг с прикрепленными по бокам алыками - ременными шлейками, надеваемыми на собак, вешали на этих же деревьях.
Всего двенадцать упряжек. Конечно, всех не увезут за один прием. Здесь народу хватит рейсов на сорок. Да еще надо и мясо увезти, и шкуры, и палатки.
- Давай-ка я пешком пойду, - предложил я Володе.
Он выдержал паузу, ровно такую, чтобы соблюсти приличие и не выразить удовлетворения от такого решения гостя.
- Правильно решил, - сказал он, - можно не спеша дойти. Дорога хорошая. Парень ночью легко прибежал.
Я смотрел, как старый Кайматке заводил животных в загон. Он один неторопливо гнал важенок и прошлогодних телят ко входу, возле которого сидели и лежали пастухи.
Кайматке покрикивал особым голосом, кидал вверх чаат и неуклонно шаг за шагом прижимал оленей к корралю.
Вошла "головка" стада, пастухи с обеих сторон побежали, отрезав оленям путь назад, - и стадо в загоне.
Опять началась обычная работа. С тем же упорством, с каким олени не хотят идти в загон, животные не желают расставаться с сородичами. Пастухи силой, с большим напряжением тянут на чаатах сильных оленух. Женщины сзади подгоняют их, хлещут их прутиками. И с мужчин, и с женщин пот течет ручьями.
Старый Кайматке перехватывает оленуху за рога, каким-то особым образом поворачивает ей шею, и важенка мчится вприпрыжку ко входу в корраль. Вместе с нею такими же прыжками мчится и Кайматке, которому за шестьдесят лет - он уже три года на пенсии. Возле выхода старик отпускает животное, и оно мчится прочь, высоко поднимая ноги.
Сегодня у всех пастухов-оленевладельцев, как четки, свисают с запястий связки разноцветных пластмассовых. пуговиц.
- Зачем пуговицы, Володя?
- Метки на телятах будем ставить.
- Как это?
- В уши будем продевать на капроновой нитке.
- Разве сейчас у вас меток нет для оленей?
- Видишь ли, есть старинные. По ним хозяина не определишь.
- А что же по ним определишь?
- Определишь, какая мать у какого оленя.
Володя сорвался с места и кинул чаат в самую гущу телят, выдернув оттуда своего олененка. Он повалил его и крикнул брату Саше. Саша подбежал и навалился на теленка сверху, прижимая ему голову к земле. Володя проколол бычку ухо иголкой с толстой капроновой леской и буквально пришил к уху красненькую кругленькую пуговку.
- Так какие же метки были раньше? - спросил я Володю, когда он, тяжело дыша, возвратился на старое место у стенки корраля.
- У нас делали метки на ушах. Перегибали ухо сверху или снизу и вырезали ножом уголок. Также отрезали кончики ушей. Можно только одну метку поставить сверху, можно - две сверху, можно две сверху, а одну - снизу. Понимаешь? Очень много комбинаций получается.
Я прикинул. Действительно, если использовать не более трех вырезов на каждой кромке оленьего уха - сверху и снизу - и еще в качестве знака обрезать кончик уха, то можно составить несколько тысяч комбинаций.
- Очень много комбинаций можно получить, Володя. Как же их употребляли?
- У нас есть один закон: каждый олень получает знак своей матери.
- Ну и что?
- А то, что у одного хозяина будут олени с разными ушными метками, и у другого хозяина будут олени с теми же ушными метками. Ведь у нас оленей и дарили, и продавали, и меняли, и в наследство они разным людям попадали… По этим меткам хозяина не определишь.
Старый Кайматке безапелляционно говорит:
- У нас всегда самый главный старик всем стадом владел. Когда он старел, то говорил своим сыновьям: "Теперь я старый, теперь вы оленей делите, как хотите, а меня вы сами будете кормить".
Все правильно излагал старик Кайматке. Но он же при этом сообщал:
- У нас раньше было, что богатые хозяева все стадо ставили как приз на гонках. Бывало - все проигрывали. Стадо к другому переходило, и все люди - пастухи и даже их сыновья - тогда к этому человеку жить переходили. Это ему почет был тогда, если он стадо ставил на гонках и его проигрывал.
- Как это? Ни с того ни с сего ставил на гонках все свое стадо и проигрывал?
- Ну не просто так. Если от человека оленное счастье уходило…
Вот оно что! "Оленное счастье"! Значит, любой человек не был всевластен над собственным имуществом. Значит, если от него уходило "оленное счастье", то есть беды преследовали его стадо и оно уменьшалось, то его надо было передать другому, к которому духи более милостивы, а может быть, у которого и ума побольше. Так велела воля народная. Значит, не было уж такой власти беспредельной у чукчей над своей собственностью. Ну а гонки - это жребий, это испытание судьбы.
Надо идти на факторию.
- Иди по собачьему следу, - советует Володя. - Сюда вчера собаки самым коротким путем прибежали. Ты по следу и иди.
Дорога сначала вела через небольшое плато. Снег "спаялся" под теплыми лучами солнца и стал крепок, как стекло. Идешь словно по асфальту. Потом вышел на собачий след. И вот тут-то ждало самое плохое - наст под ногами стал ломаться. Ступишь неловко - по пояс. Встанешь, пройдешь несколько шагов - снова проваливаешься. Собаки - те легонькие. Да и парнишка, который ночью прибежал, также сухой. А меня наст не держит.
Дорога в двадцать километров заняла шестнадцать часов.
Старая женщина умерла ночью. Сейчас с ее половины раздавались громкие взрывы хохота.
Я взял пачку чая, пачку сигарет и пошел отдавать приношения - обычай!
Возле покойной, которая лежала на полу среди комнаты, сидели старички старше шестидесяти. Они успели приехать, пока я шествовал по собачьему следу самой короткой дорогой.
Старички вспоминали что-то веселое.
Мою красивую сумочку с чаем и табаком тотчас же развязали и передали чай на кухню - по принадлежности, а сигареты положили отдельно.
- Когда хоронить? - спросил я у ее формального мужа - молодого красавца, известного бригадира оленеводов Юры Нутескина. Юре старуха досталась согласно левирату. Она была женой покойного старшего брата.
- Наверное, послезавтра, - Юра элегантно стряхнул пепел с дорогой болгарской сигареты (он только что возвратился из Болгарии - посылали отдыхать как лучшего оленевода). - Еще не вся ее родня приехала.
- Пойдем к нам, - предложил я Юре.
- Пойдем. - согласился он.
Мы сидели, пили чай.
- Ты чего, так никогда женат и не был больше? - спросил я его.
- Почему? - улыбнулся Юра. - Мне эту старуху записали, когда я еще только школу кончил. Родня навалилась, говорят, нельзя старый закон нарушать. Как ты бросишь свою жену?.. Ну я и согласился. Ладно, пускай ее за мной запишут… Ну а у меня сын есть в другом месте. Не слыхал?
Я, конечно, слыхал об этом.
- Эта старуха ко мне без детей перешла. Вроде бы на иждивение… Я, конечно, дурака свалял. Очень старшего брага любил и хотел показать, что не брошу его вдову… Ерунда, конечно…
- Юра, а старшие братья как обращались с женами младших?
- Никак… Старшие на них и смотреть не могли.
- И после их смерти?
- Неважно, при жизни ли или же после смерти - не могли старшие даже думать о младших.
Мне стало ясно - человеческое немногочисленное общество заботилось о восполнении слабого и небольшого коллектива.
Мужчины всегда чаще гибнут. Получается - чем дольше живет мужчина, тем меньше у него остается брачных партнеров. Под старость - совсем мало. Наоборот, чем старше женщина, тем она обеспеченней брачными партнерами. Если у нее умирает один муж, то ту г же появляется другой. Женщина и материально остается обеспеченной, и может продолжить род. А для рода было очень важно, чтобы он продолжался.
Для покойницы шили одежду ночью. Шкуры были выделаны заранее, выкроены. Женщины делали стежки редкие, слабые. Они сметывали одежду, что называется, на живую нитку.
- Почему так? - спросил я у Юры.
- Так ее же провожают к верхним людям. Там же все наоборот.
- Верно, верно. Как я и сам не догадался? У верхних людей все наоборот.
- Если кухлянку сшить слабо и без узлов, - поясняет Володя Кёргувье, - то она, как старики верят, будет носиться в верхнем мире долго, будет прочной.
Разбудили меня потом часу в шестом. Проводы.
Одежда была готова, и старуху обряжали. Я пришел к тому времени, когда одевали кухлянку, капюшоном на лицо. Женщины, которые возились со старухой, держали во рту пучки травы - заткнули себе рот на всякий случай. Руки их также были перевязаны выше локтей травяными веревками.
Все, что с покойником связано, у всех, пожалуй, соблюдается более или менее строго. Как бы человек ни был цивилизован, а все кажется, что с покойными и самим покойнее обращаться по старинке.
Когда старуха была одета, то на нее положили камешек и палочки, связанные крестиком.
- Зачем? - спросил я Володю Кергувье.
- Сам не знаю, - ответил он. - Только так всегда делают.
- Ну, пошли, - сказала одна из женщин, поднимаясь с корточек.
- Пошли! - отозвалось несколько голосов.
Люди один за другим, поочередно перешагнули через старухины ноги, ударив по ним пяткой, и "хоркали" по-оленьему.
Хитрые люди! Вдруг старухе захочется позвать с собой кого-либо из присутствующих! Надо ей показать, что здесь нет людей. Мы не люди. Мы - олени.
Вышли на улицу.
Погребальные нарты готовы. Обычные изящные женские нарты. Очень похожи на те, что используют для гонок.
Старуху положили ногами вперед - совсем по-христиански. Над ее головой повесили ее нож в ножнах, кружку, мешочек с жиром, кусочками меха, тряпочками, принадлежностями для шитья… Что еще надо женщине, прожившей почти весь век в непрерывном кочевье?
Володя впрягся в лямку, другие взялись за вертикальную дугу, и мы все тронулись на восток. Только на восток можно везти покойника к погребальному костру.
Идти предстояло два километра.
Вдруг к процессии кинулась, было, собака. Тотчас в нее полетела палка, и собака убралась визжа.
- Чего так строго? - спросил я у Володи.
- Старое поверье, - пояснил он. - У нас всегда всех собак привязывают, как только появится покойник. Старики так говорят: "Когда-то умер один человек. Покойник лежал, уже собранный в дорогу. В это время отвязанные собаки сцепились и стали драться. Никто не мог их разнять. Они налетели на покойника, и он встал.
Все люди в страхе разбежались. Остался только один парень у очага, который не успел завязать ремни на обуви и поэтому никак не мог убежать. Он был очень хороший бегун.
Покойник подошел и говорит: "Давай с тобой померяемся силами, давай посостязаемся в беге". - "Давай", - говорит парень.
Побежал он что было сил. Чувствует - покойник все время сзади неотступно держится. Все время парень боится, что покойник схватит его.
Уже была поздняя осень, и парень увидел медвежью берлогу. Прямо в нее вбежал парень. Там была медведица. Медведица спросила его: "Чего ты испугался?" Парень объяснил: "Покойник за мной гонится". - "Ничего не бойся, - говорит она. - Я тебя от него спасу".
В это время подбежал покойник прямо к берлоге. Выскочила медведица и изорвала его на куски.
Но куски тела мертвого сползлись, опять он целый стал. Вновь его тогда схватила медведица и изодрала всего на еще более мелкие куски. Снова слепились куски, и снова стал покойник целый. В третий раз медведица изодрала на мелкие куски покойника и стала кусочки глотать. Когда съела всего, то он уже не встал.
Тогда медведица говорит парню: "Ложись отдыхай, а завтра пойдешь к себе".
Лег тот отдыхать, проснулся - снег уже тает. Это он полгода пролежал в берлоге. Только тогда он домой пошел.
Яша Чейвилькут рассказывал, что раньше черепа убитых медведей держали в ярангах. В яранге его матери и до сих пор возле полога лежит старый медвежий череп. Мать считает, что он уводит покойников, если они лезут незаметно в ярангу.
Чукчей и ненцев разделяет целый мир - Таймыр, вся Северная Якутия, а и те и другие верят в то, что медведь оберегает от покойников. Ненцы даже на поясе носят медвежий зуб, чтобы оборотни не приставали.
Я шел потихоньку и жевал кусочек мяса, который взял из деревянного корытца усопшей, когда выходил из дому. Мяса все взяли из корытца, но прожевали давно. Это мне попался на редкость жилистый кусок.
Солнце высветило панораму сопок нежным розовым светом. Дорога перед погребальными нартами искрилась. Она ровно шла на восток мимо последних домиков фактории, мимо нового прекрасного клуба к горе, которую называли Шаманкой, как везде на Камчатке называют подобные места.
На дороге показался человек с оленем.
Значит, здесь половина дороги. По традиции оленя в погребальную нарту впрягают на полдороге.
Далее нарту вез олень.
Было морозно. Здесь в эту пору - в апреле - всегда так. Днем солнце гонит воду, топит льды и снега, а ночь снова воду останавливает.
Сосульки висят на деревьях огромные, фантастические. Прямой сосульки не найти. Они кривобоки. Сначала, бывает, сосулька растет на восток - это воду на ней западный ветер на восток сдувал. Потом ветер переменился - сосулька стала загибаться на север или же на юг.
Процессия подошла к перемерзшему ручью.
- Непременно надо через воду переходить, - говорит Володя.
Он отбежал в сторону и наломал веточек ольхи. Веточки положили на лед и перевезли через них нарту. Сами тоже перешагнули через них. Это загородь для духов - келе, если они за нами увязались.
Вот и последнее место на этой земле, откуда покойница пойдет по дороге в верхний мир.
Гора. На ней следы многих кострищ. Ничего от прошлых погребений не осталось, кроме кругов, на которых разбросаны угли, да наконечники копий, да лезвия ножей.
Мужчины стали ломать кедровый стланик. Стланик для погребального костра полагается ломать руками. Ветки кладутся плотно. Горка стланика все росла и росла. Наконец она достигла роста взрослого мужчины.
С востока тянул ровный, пронзительный ветер. Солнце еще пряталось за сопками, но заря достигла уже той силы, за которой должен был наступить день. В небе кружилось три пары. воронов. Они летали высоко, неторопливо.
Мужчины разожгли в стороне маленький костер. Он, показалось, вспыхнул. Пламя металось на ветру, то припадая к земле, то устремляясь вверх.
Запалили от этого костра факелы - большие суки стланика и подожгли погребальное сооружение с наветренной стороны.