Мы – я и несколько моих спутников – направлялись к Эйфелевой башне. За нашими спинами осталась набережная Сены, перед нами – возникла широкая бетонная лестница. Взобравшись по ней, мы пересекли небольшую площадь, затем нас остановил светофор. Перейдя дорогу вместе с другими пешеходами, мы подошли к Башне совсем близко. Она круто вздымается перед нами, широко расставив свои ноги, словно Гулливер, а рядом вокруг лилипутами копошатся люди, сбивающиеся в группки и толпы. Возникает желание взглянуть вверх, чтобы охватить башню единым взглядом. Запрокидываю лицо, за лбом – мысль: "чёрт побери, Алексей! Где только тебя не носило по свету… куда ты забрался на этот раз, бродяга? Ведь ты стоишь рядом с Эйфелевой башней, понимаешь ты это?!." Понимаю, но с некоторым трудом. Уж больно нереальным кажется сей факт. Как слайды, проносятся образы из детства и юности, укоренившиеся в памяти: родная русская провинция, избушки, серые рассохшиеся изгороди… И всё это так далеко в прошлом, и так чертовски далеко в пространстве, – но всё же сию минуту присутствует в моей голове… а моя голова – присутствует рядом с Эйфелевой башней. Снулые избушки – и Эйфелева башня.
Контраст.
Лёгкий шок.
Или всего лишь моя впечатлительность?
…Оживлённый и многоголосый людской говор и шум транспорта возвращают меня к реальности.
Опускаю взгляд: что это? Пьяный, что ли? Да нет, тут же кругом полиция, враз бы подобрали. Может, эпилептик в припадке? Скрючился-то как, весь аж вжимается в асфальт… Приглядевшись, понимаю: просто человек захотел запечатлеть Эйфелеву башню так, чтобы она вошла в кадр вся, целиком, от основания до макушки, – в руках у находчивого малого вижу фотокамеру. Все вокруг пытаются поймать Башню в кадр целиком, кто-то для этого садится на корточки, задирая фотоаппарат к небу, кто-то пятится назад, хотя это неэффективно – пятиться шибко далеко придётся, чтоб махину вроде Башни объектив смог "заглотить" целиком.
Освоившись, наконец, с мыслью: "я – не во сне, а наяву, на самом деле рядом с Эйфелевой башней!", я влился в хвост очереди. Она напоминала батарею-"змеевик", очерченный лёгкой металлической оградой, – для экономии пространства площади возле Башни, а то, если бы этот "змеевик" распрямился – получилась бы такая длиннющая "анаконда", что, наверное, её хвост терялся бы на другом берегу Сены.
Очередь двигалась довольно быстро. Шаг за шагом мы приближались к кассе.
Вдруг из помещения досмотра появилась вытолкнутая оттуда, хорошо одетая, крупная чернокожая дама, – возможно, имела в сумочке что-то недозволенное – может, травматический пистолет, или таблеточку MDMA. А может, уже была под кайфом, наркотическим или алкогольным. Такое предположить можно было вполне, судя по её поведению: она размахивала руками, выкрикивала что-то выпроводившему её полицейскому, затем покрутила пальцем у виска, видимо, намекая на тупоумие полисмена, резко развернулась и удалилась.
У меня слегка участилось сердцебиение: кто знает, а вдруг содержимое моего пакета покажется полисменам тоже подозрительным?!
Нервно и торопливо вспоминаю, какая из мелочей в пакете могла бы чем-нибудь не понравиться блюстителям порядка и дать повод придраться. Цифровая камера, зонт на случай непогоды, буклеты, сэндвич… сэндвич, кажется, распаковался, подпачкав внутренности пакета и натворив там неаккуратный вид, а полисмен будет ковыряться в пакете, – неудобно… а ещё там добытая во время путешествий экзотическая ягода, которую я с коллекционерской бережностью засушивал в небольшой пластиковой ёмкости. Ягода имела резкий дух и редкий вид – чем не "наркотик"?!. Ё– моё… отстоять такую очередь – и вдруг зря, вдруг возникнут вопросы и меня развернут обратно?!
Но нет – всё прошло нормально. Досмотр окончен, билеты на руках. Вперёд!
Через ограждение на нас смотрят те, кто ещё стоит в очереди, а мы посматриваем на них. И друг за другом, словно космонавты к ракете, с усиливающимся волнением шагаем к башне.
Дожидаемся лифта; возле его кабины возникает некоторая суета; особой организованности при посадке нет, действует принцип "кто успел, тот и сел". Точнее, – встал.
Кабина тронулась и поплыла вверх. Пассажиры липнут к большому окну, целясь в него через головы друг друга разномастными телефонами и камерами, стремясь заснять виды Парижа.
Проходит несколько секунд, лифт останавливается, я выхожу вместе с другими пассажирами.
Башня имеет несколько уровней, мы находимся на втором. Впечатление, будто я на огромном балконе, который вкруговую опоясывает башню. Народу на этом "балконе" масса, как на рынке, вращение тел и бурлящий возбуждённый говор. Здесь и пожилые желтолицые камбоджийцы, и тёмные, словно фигурки из шоколада, детишки-пуэрториканцы, и веснушчатые, баскетбольно-рослые шведы – настоящее вавилонское столпотворение и смешение рас, наций и языков. Сквозь это столпотворение протискиваюсь к перилам…
…Ух!..
Вокруг мощно распахивается воздушный простор. Гигантская панорама Парижа легла на все четыре стороны до пределов видимости, и у горизонта слегка размывается в дымке. Впереди внизу, тянется блекло бликующая Сена. Отсюда, с высоты, жилые кварталы, улицы и площади выглядят пятнами разнообразных форм и складываются в красивый, строго организованный орнамент. Взгляду моему приятно скользить, изучающе огибая сложное соподчинение форм и фигур.
Сейчас, глядя сверху, можно представить, что так же, наверное, мог бы смотреть на Париж его воображаемый Главный Конструктор, какой-нибудь фантастический субподрядчик Господа Бога, – смотреть и раскладывать так и эдак всю эту многоугольную стереометрию, прикидывая, как лучше. Как сделать, чтобы сад Тюильри аккуратненько граничил с площадью Конкорд? А улицы чтоб удобно, не толкаясь, подруливали к мостам через Сену? Являя в совокупности своих ремесленных дарований того самого "Главного Конструктора", парижский люд в течение нескольких веков усердно и мастерски сотворял этот великолепный город, открытый теперь нам, вознесшимся на высоту второго уровня Ля Тур Эйфель.
Однако пора спускаться.
С некоторым трудом, поплутав среди поворотов и подъёмов-переходов, нахожу путь вниз – спускаться я решил пешком. Металлическая лестница гулко отзывается под моими шагами. Сквозь стекло на лестничных пролётах вижу далеко внизу маленькие, как игрушечные, автобусы. Понимаю, как высоко нахожусь, и в груди сжимается. Отвожу взгляд в сторону – так спокойнее. Да и, к тому же, по сторонам есть на что посмотреть: очень любопытно выглядит "начинка" башни – она используется для радио– и телевещания, и часть сложной аппаратуры доступна взору.
Но эффектнее всего башня выглядит вечером…
Когда стемнеет, включается подсветка, и вся башня, от подножия до вершины, сияет, как золотая и, словно маяк, пускает вкруговую луч прожектора. С площади, отстоящей на несколько десятков метров, наилучший вид на башню, учитывая её размер.
Вечером на площади собирается масса народу – все ожидают самого эффектного парижского шоу.
Представьте: теплые августовские сумерки, вокруг фланируют отдыхающие, звучат оживлённые голоса, смех, музыка уличных исполнителей. И все взгляды время от времени устремляются к золотисто сверкающей Башне вдали.
Время приближается.
Словно в театре, раздаются нетерпеливые аплодисменты; кое-кто отваживается даже на свист…
И вот оно – ровно в 22.00. Эйфелева башня вспыхивает и начинает переливаться "бегающими огоньками"! Прекрасное и романтичное зрелище!.. Это как алые паруса, как символ мечты и доказательство её осуществимости… Да, Париж умеет в себя влюбить.
Налюбовавшись, мы с друзьями сели в машину и отправились по тёплой летней ночи в отель. По радио звучали песни Мирей Матье, впереди на расстоянии нескольких дней уже брезжили хлопоты, связанные с возвращением на Родину, и всё это настраивало на некий устало-философский лад. Не сомневаюсь, каждый из нас испытывал похожие чувства.
Кроме упоминавшегося "чувства заграницы", и понятного острого любопытства "как там всё у них?..", дальние странствия порождают ещё кое-что… А именно – вопрос: для чего мы путешествуем? В связи с этим мне вспомнилось выражение с одного интернет-форума – "протащить себя через шкуродёр пространства", снять тем самым с себя что-то лишнее, стать "новым". И, возможно, мы путешествуем не столько к отдалённой географической точке, сколько к самим себе – обновлённым, неизведанным, с новым потенциалом и новыми горизонтами…
ЗАПОВЕДНЫЙ МОТИВ
Его искусству рукоплескали и в нашей стране, и за рубежом. Его произведения высоко оценены классиками, среди которых Родион Щедрин и Андрей Петров. О ком же речь? Встречайте – член Союза композиторов России, лауреат международных конкурсов, заслуженный работник культуры Анатолий Тепляков.
"Дух дышит, где хочет". Эта древняя пословица – о том, что для творческой мысли, для того, что называют "искрой божьей", нет зависимости от пространственных и любых иных координат и обстоятельств. Творческая искорка Теплякова забрезжила в сибирской глубинке, и её звуки и образы навсегда остались щемящим напоминанием о малой родине: скрип ставень в тишине, розовые кружочки сучков и синие от просвечивающего неба щели в деревянном заборе…
Музыкальные способности обнаружились в ранней юности. Далее следовали долгие годы учения – сначала в музыкальном училище, а затем в Новосибирской консерватории.
Вскоре после её окончания уже уверенно разгоревшаяся творческая искра Теплякова встретилась с другой яркой искрой. Ею была индивидуальность опытного композитора Вячеслава Филипповича Павлова. У него Тепляков несколько лет обучался практической композиции. А учитывая, что сам Павлов являлся учеником выдающегося русского композитора Шапорина, профессора Московской консерватории, можно сказать, что в определенной степени зрелое творчество Теплякова – иркутское продолжение московских композиторских традиций, которые восходят к творчеству самого Чайковского, тоже бывшего в свое время профессором Московской консерватории.
В движении
Мое знакомство с Тепляковым началось много лет назад. Это произошло в Иркутском Доме актера. Там проводился вечер, посвященный творчеству Теплякова. Мы с другом сидели, поглядывая то на смуглое и удлиненное лицо композитора, неподвижно сидевшего в первом ряду, то на пришедших меломанов, то на сцену, где музыканты готовились к выступлению. Небольшой размер зала и особое освещение создавали атмосферу таинственности. В зале словно повисло ожидание какого-то магического обряда.
И вот зазвучала музыка…
Она сразу заворожила меня. Это было нечто совершенно неожиданное, совершенно непохожее на музыку других композиторов. Как студент-музыкант, я к тому моменту был уже достаточно наслышан самой разной музыки, от средневекового Палестрины до авангардного Эдисона Денисова. Но услышанное тогда в Доме актера по особенному привлекло новизной звучания, и не только. В первом же из прозвучавших произведений Теплякова многое обращало на себя внимание. Во-первых, камерный состав медных – не деревянных, что привычнее – духовых. При том, что "медь" ассоциируется с массовыми, парадно-площадными, но не интимно-камерными образами. Во-вторых, "медь" – и без ударных. Как же так, мы ведь привыкли к звону тарелок? Тепляков разрушил этот парадно-звонный банальный образ. Разрушил и создал свой, новый образ, странный и глубокий. Далее, в исполнении, если не ошибаюсь, Михаила Клейна, звучала изящная, узорчато-техничная сонатина.
Вскоре после того вечера мы с однокурсником стали практикантами. Нашим куратором определили Теплякова, поскольку он руководил коллективом, в котором мы проходили практику. Так вышло, что общение наше растянулось на много лет. Некоторые из нас пытались пробовать себя в музыкальном сочинительстве, и Тепляков помогал лучше понять и оформить наши творческие порывы.
Но не музыкой единой сыт человек, а еще и макаронами с тушенкой. Ими, а также кофе, которого Тепляков любитель, он угощал, когда общение переходило из измерения официально-педагогического в неофициально-кухонное. Разговор плыл вслед за вензелями сигаретного дыма, касаясь самых разных материй (ведь "дух дышит, где хочет"!) – от музыки до литературы, от дел житейских до "вечных" вопросов порядка "в чём смысл жизни?"
– И в чём же он, Анатолий Иннокентьевич?
– В движении к Богу, – Тепляков произносит это с такой же спокойной, но выстраданно-убедительной проникновенностью, какой насыщенны его произведения.
Заповедник нерыночных ценностей
"…Отличный художественный вкус, безошибочное чувство поэтического слова… Музыка как бы комментирует поэзию, вовремя отступает в тень и так же вовремя выходит на авансцену", – так откомментировал мелодекламацию Теплякова "Пьяный корабль" бывший ректор Московской консерватории, министр культуры России А.С.Соколов. Неисповедимы пути таланта: к моменту этого первого внутрироссийского признания Тепляков уже дважды успел стать лауреатом за границей, на Международном конкурсе композиторов в Чехии. Первый раз премия была присуждена за струнный квартет. А через несколько лет – вновь победа международного уровня! На конкурс Тепляков представил "Триптих для органа". Это удивительное произведение. Каждый раз, слушая его, я ощущаю себя исследователем, попавшим в загадочный виртуальный мир. Стремительное движение, "драйв", неожиданные паузы. Мелодия извивается, словно электрический разряд, удивляет, держит в напряжении, властно заставляет работать мысль слушателя. Прослушав "Триптих", хочется выдохнуть, как после гонки. А потом, придя в себя после первого восторга, послушать еще раз. И ещё. Видимо, подобное же впечатление произвел "Триптих" и на жюри международного конкурса, давшего высокую оценку сочинению сибиряка, сумевшего впечатлить жюри на фоне множества опусов европейских авторов. Что ж, Европа теперь, возможно, получше нас знает Теплякова – по его участию в конкурсах. Или по зарубежным выступлениям француза-скрипача Николя Дотрикура, который, побывав в Иркутске, увез на родину сочинения Анатолия Иннокентьевича. Или по уважительным отзывам коллег со всего мира от Италии до Японии, которых Тепляков "обошел" ещё в одном состязании композиторов, став победителем на пару с бельгийцем Жаном Гиллардом. Это случилось на престижнейшем Международном конкурсе им. C.C.Прокофьева, куда Тепляков представил свои фортепианные "Семь пьес для восьми рук". Данный цикл – пожалуй, самое "русское" из произведений Теплякова, что тем более восхищает, поскольку прямых цитат из фольклора слух не улавливает, однако интонационность, ритмика и певучая чувствительность однозначно указывают на национальный характер этой музыки.
Практически во всех жанрах Тепляков проявил свой талант. Театралы знают спектакли с музыкой Теплякова в драмтеатре и ТЮЗе – "Старший сын", "Белая скрипка", "Антигона". Кроме того, в багаже Анатолия Иннокентьевича много хоровой и вокальной музыки на стихи самых разных поэтов, в том числе и иркутских, например, на стихи Владимира Скифа. Вокальные произведения исполнялись в филармонии, так же, как и симфонические, среди которых наиболее значительным является "Автопортрет". Если бы можно было отразить музыку "Автопортрета" в произведении живописи, то, думается, это была бы импрессионистическая акварель – та же воздушность, "миражность" фактуры. В "Автопортрете" можно услышать и лёгкую грусть, и бескомпромиссность борьбы, и философские размышления, и можно сказать, что он суммирует все основные черты, присущие творчеству Теплякова. Проявлял композитор интерес и к киномузыке. В 2004 же году Анатолию Иннокентьевичу самому довелось стать киногероем: режиссер Андрей Каминский (авторская студия "КА-film") снял о Теплякове фильм "Путешествие музыканта".
А несколько лет назад Тепляков вновь принял участие в большом культурном проекте, названном "Заповедник нерыночных ценностей", став одним из почётных грантополучателей и напомнив столице о том, что "богатства России (в том числе и духовные) прирастать будут Сибирью". Хотелось бы, чтобы музыка Теплякова, которую исполняют по всей России, чаще звучала в концертных залах.
Какие же у композитора замыслы на будущее?
– У Федора Абрамова есть один рассказ, он меня очень тронул… Это история сложной и самоотверженной любви и поиска взаимопонимания между людьми, и она просится на музыку. Думаю, ее мотив звучит не только во мне, в каждом… – произносит Тепляков.
Дух дышит… Заповедный мотив соприкасается с вечностью.
