И Фойт выложил перед Гардом очередную добычу: восемь серебряных луковиц и полный чемодан серебряных портсигаров. Даже не отсылая Фойта "прогуляться", Гард принялся лихорадочно вскрывать луковицы, на всякий случай стараясь не направлять на себя возможные зеленые лучи. И на четвертой же луковице - удача! Мелодичный малиновый звон, тонкий зеленый луч, и Гард на секунду лишился сознания, то ли от радости, то ли от действия аппарата…
Фойт почтительно стоял в стороне, наблюдая за Гардом, как это делают взрослые люди, тихо радуясь радостям ребенка от купленной игрушки.
Немного придя в себя, комиссар спросил:
- Эрни, у кого взяты эти часы?
- Не знаю, комиссар, - ответил Фойт.
- Мне очень важно установить владельца!
- Увы, комиссар, при таких масштабах вести регистрацию было трудно…
Гард долгим взглядом посмотрел в лицо Фойта, затем подошел к нему, положил гангстеру руку на плечо и дрогнувшим голосом произнес:
- И все же вы молодец, Эрни. Играйте отбой. Вы свободны… Да, постарайтесь в дальнейшем избирать пути, которые не пересекаются с моими. Мне было бы очень грустно иметь с вами дела на профессиональной основе…
Фойт повернулся и вышел, и когда за ним закрылась дверь, Гард почувствовал, что рука его сама потянулась к носовому платку.
"Старею, - подумал комиссар Гард. - Ах, черт возьми, старею!"
ЭПИЛОГ
Не чаще, но и не реже чем раз в полгода Гард, захватив с собой Таратуру, садился в "ягуар" и, влекомый воспоминаниями, катил на юг, к морю. В прекрасном отеле "Покой" для них всегда были два пятикомнатных номера, в которые они обычно заходили не более чем на пятнадцать минут: принять после дороги душ и сменить сорочки. Затем они спускались в ресторан "Кто прошлое помянет", бывший главной целью их приезда. В дверях ресторана стоял швейцар роскошного вида, с необычайно благородным лицом, седыми висками и усиками, подстриженными скобкой. Он обменивался с приезжими рукопожатием, как со старыми и добрыми знакомыми, а навстречу Гарду уже спешил хозяин ресторана, старик лет шестидесяти.
- Рад видеть вас, дорогой комиссар! - говорил он, почтительно склонив голову. - Ваш столик готов.
В нескольких безобидных с виду фразах, которыми они обменивались, пока проходили к столику, никто из посторонних не обнаружил бы ничего, кроме элементарной светскости, тем более что они произносились с неизменной улыбкой, не сходившей с уст говорящих.
- Сегодня у вас не будет конференции или съезда, дорогой Стив? - спрашивал комиссар Гард.
- Мы ждали вас, дорогой комиссар, - отвечал хозяин ресторана, - а когда вы приезжаете, все прочие мероприятия идут кувырком.
- Очень жаль, - улыбался Таратура, - а то у нас не так уж много работы.
- Не сокрушайтесь, - отвечал радушно хозяин, - и берегите здоровье.
- Стив, - говорил Гард, - вы хорошо помните съезд, который проходил здесь лет пять назад под руководством Эрнеста Фойта?
- Кто прошлое помянет, дорогой комиссар…
- Вы хотите сказать, нам лучше бы пообедать в соседнем ресторане?
И все трое разражались добрым и громким смехом, в котором был и тайный смысл, поскольку соседний ресторан, конкурирующий с "Кто прошлое помянет", назывался "Око за око".
Заказ у гостей принимал сам хозяин. Перед тем как отдать распоряжение кухне, он говорил, опережая вопрос приезжих:
- За Остина не беспокойтесь, он процветает.
- Как я понимаю, - говорил Гард, - еще немного, и он станет вашим компаньоном?
- Увы, - отвечал Стив, - боюсь, конкурентом, потому что он задумал перекупить "Око за око". А как поживает Эрни, комиссар?
- Вам лучше знать, Стив.
- Клянусь богом, - восклицал хозяин, - вот уже год, как я не видел Фойта!
- Во сне? - с улыбкой спрашивал Таратура.
И вновь ресторан оглашался добрым смехом, даже не привлекающим внимание посторонних.
А их было немало. С некоторого времени - точнее говоря, с тех пор, как в ресторане появился новый швейцар, - сюда зачастили разные влиятельные люди. Они приезжали в "Кто прошлое помянет" и в гордом одиночестве, и во главе шумных компаний, оставляя хозяину изрядные суммы денег и расплачиваясь со швейцаром так, как будто отдавали ему громадный и неиссякаемый долг. Во всей стране, пожалуй, больше никто не получал таких чаевых, но швейцар привык к ним, принимая деньги с достоинством императора, обложившего данью покоренные им государства. Любовь влиятельных людей к ресторану была, как правило, недолгой, но крепкой. Проходил месяц, второй, и какой-нибудь министр здравоохранения, регулярно навещающий ресторан, словно передавал эстафету какому-нибудь королю стали, который, в свою очередь, через определенный промежуток времени уступал свою привязанность известному дипломату.
Прослышав о том, что "Кто прошлое помянет" пользуется успехом у известных людей, сюда зачастили и представители кругов, стоящих рангом ниже. Отдохнуть в "Покое" и поужинать в ресторане, проведя сутки-двое у моря, - это стало признаком хорошего тона, своеобразным приобщением к высшему свету: "Поедем, милый, в "Кто прошлое помянет", там нынче бывает имярек!"
Стив процветал, прекрасно понимая, что обязан процветанием своему швейцару, которого, в свою очередь, к нему устроил комиссар Гард. Вот почему чувство благодарности к комиссару полиции вот уже пять лет не выветривалось из сознания бывшего гангстера.
В крепком подпитии сильные мира сего иногда чудили. Нет, они не заказывали Стиву ни цыган, ни стриптизов, ни даже танцевальной мелодии. Они просто поднимали уставшие лица и в течение нескольких минут безотрывно смотрели на швейцара немигающим взором, смотрели грустно и тоскливо, съедаемые изнутри печалью, как смотрят люди на свое собственное изображение в зеркале, досадуя на быстротекущее время или на свое прошлое, вдруг явившееся перед очами.
Гард отлично понимал смысл этих взглядов, часто ловил их, присматривался к людям, "заболевающим" любовью к ресторану, не без оснований подозревая в них оборотня. Да, это каждый раз мог быть профессор Грейчер, без конца меняющий шкуры и фамилии, должности и капиталы, но Гард ничего не мог с ним поделать, поскольку не мог преодолеть броню, защищающую высшее общество.
Грейчер приезжал в "Кто прошлое помянет", чтобы посмотреть на себя - на швейцара. Когда, применив аппарат. Гард дал событиям обратный ход, вернув несчастным обитателям виллы "Красные листья" их собственные тела, лишь один бродяга Остин остался без оболочки, и ему пришлось взять себе внешность профессора Грейчера. Сначала он переживал, хотя, собственно, что было ему переживать, если он почти никогда не видел себя, не говоря уже о том, что весь был искусственным: то хромал на нехромающую ногу, то слеп на зрячий глаз, то подкладывал себе горб, то укорачивал себе руки. Он всегда носил чужое тело; не менее чужим было и тело профессора Грейчера. Остин довольно быстро утешился, получив место швейцара в ресторане, тем более что чаевые полились к нему рекой.
Иногда его одаривала своим вниманием госпожа Грейчер, бывшая жена профессора, ныне вдова, поскольку официально было объявлено, что Грейчер исчез бесследно, - стало быть, погиб. Она прослышала о некоем швейцаре, как две капли воды похожем на ее мужа, и зачастила в ресторан. Со временем она купила себе столик в самом углу, с великолепным обзором, за который в ее отсутствие никто не мог садиться, и оттуда часами смотрела на Остина.
Бывало, при каком-то странном совпадении, они собирались все вместе в милом ресторане: какой-нибудь финансовый воротила или министр, бросающий странные взгляды на жену, то есть вдову Грейчера; швейцар Остин, облаченный в тело профессора; инспектор Таратура, переживший все ужасы перевоплощения, и комиссар Гард - единственный почти до конца разбирающийся во всем человек. Все они в разной степени узнавали друг друга, но все молчали, что было самым красноречивым подтверждением главной философии современного общества: "Молчи, даже если хочешь говорить, и будь слеп, даже если хочешь видеть".
И все же есть какие-то поры, через которые просачивается молва. Откуда это началось, неизвестно, но будто из воздуха родилось прозвище, которым наградили швейцара Остина - Профессор. И, бывало, собираясь в ресторан, какая-нибудь парочка, обсуждая планы, никогда не говорила: "Поехали в "Кто прошлое помянет"", а говорила: "Давно мы не видели Профессора… Заглянуть, что ли, к нему на ужин?"