АЛИБИ
Профессор Грег Грейчер встретил комиссара, стоя посреди обширного кабинета, почти сплошь устланного мягкими коврами и со всех сторон заставленного книжными полками.
- Комиссар полиции Гард, - представился вошедший.
- Чем могу служить? - сухо произнес профессор.
Гард рассыпался в извинениях.
В кабинете была зажжена большая люстра под потолком, два настенных бра и еще настольная лампа. "К чему такая иллюминация? - успел подумать Гард. - Возможно, профессор специально хочет подчеркнуть, что абсолютно чист: так сказать, смотрите, мне скрывать нечего. Или он просто боится сумрака? И в том и в другом случае это подозрительно. В усиленном освещении "сцены" есть нечто театральное, а театральное в жизни всегда нарочито. Что же касается страха перед темнотой, то для человека, только что совершившего преступление, такой страх вполне закономерен. Впрочем, - тут же остановил себя Гард, - я почему-то для себя решил, что Грейчер - преступник, а это еще слишком преждевременный вывод. В конце концов, есть тысяча причин, по которым можно включать все лампы в собственном кабинете".
- Только, пожалуйста, говорите тише, - все с тем же недовольным, почти брезгливым выражением лица произнес Грейчер. - Жена и дочь уже спят. Правда, они в дальних комнатах, но я не хотел бы их случайно потревожить. Так в чем дело, комиссар?
Грейчер не предлагал Гарду сесть и продолжал стоять сам, как бы подчеркивая этим, что рассчитывает на кратковременность визита. И поскольку Гард не торопился задавать вопросы, профессор откровенно нервничал, что показалось Гарду естественным. Грейчер явно успокоился лишь тогда, когда комиссар, попросив разрешения закурить сигарету, спросил его о Лео Лансэре. Сотрудник лаборатории Лео Лансэре? Что ж, талантливый молодой человек, хороший ученый, подает большие надежды. О нем профессор не мог сказать ничего плохого. Аккуратен, исполнителен, отлично выполняет любое задание. Это все, что интересует комиссара полиции?
- У Лансэре самостоятельная научная тема или он только ваш ассистент, профессор?
Грейчер снисходительно улыбнулся, и Гард с некоторым неудовольствием отметил, что улыбка профессора вполне нормальна.
- Должно быть, комиссару полиции неизвестно, - сказал Грейчер, - что в институте собственные темы имеют только руководители лабораторий. Когда Лансэре дорастет до самостоятельной работы, он, вероятно, тоже получит свою лабораторию. Однако…
- Благодарю вас, я действительно этого не знал, - с невинным видом признался Гард. - Но я имею в виду ту работу, которой сотрудники посвящают свое свободное время. Признайтесь, профессор, ведь вы по ночам тоже занимаетесь чем-то для души? Вот и сегодня, например? У вас освещение как при киносъемке.
- Одни любят темноту, другие свет. А ночные дела моих сотрудников меня не интересуют.
"Так, - отметил про себя Гард. - Ложь номер один".
- А в связи с чем, позвольте спросить, вас интересует Лео Лансэре? - несколько запоздало поинтересовался профессор.
И комиссар не преминул отметить, что это опоздание могло быть вызвано как естественной тактичностью интеллигентного человека, так и боязнью проявить слишком большой интерес к опасной теме.
- Я хотел бы знать, господин профессор, - сказал Гард все тем же почтительно-просительным тоном, которого он придерживался с самого начала, - где вы были сегодня вечером между девятью и десятью часами? Разумеется, - добавил он, - я приношу свои искренние извинения за столь бесцеремонный вопрос, но такова моя служба.
- Я не даю отчета даже собственной жене, - резко сказал Грейчер, но тут же взял себя в руки. Разумеется, он ответит на вопрос, если комиссар настаивает. - Дело в том, - профессор вновь улыбнулся, на этот раз смущенно, - что в интересующие вас часы я находился в клубе "Амеба", где - ради бога, не удивляйтесь - играл в вист. Вист - моя страсть.
И короткая вспышка профессора, и то, как он сдержал себя и как ответил, - все это выглядело естественно. Из абстрактного "подозреваемого" профессор все более превращался в живого, нормального человека.
- Ну что ж, - мягко сказал Гард, - я не могу вам не поверить, но вынужден, к сожалению, задать еще вопрос: когда вы вернулись домой?
Про себя же Гард подумал, что если профессор все же противник, то противник, бесспорно, умный и отлично владеющий собой.
- Я вернулся домой… - профессор задумался, припоминая, - около десяти часов. Из клуба же уехал в половине десятого, если это вас интересует.
- Кто может подтвердить ваши слова?
- Они нуждаются в подтверждении, комиссар? - искренне удивился профессор. - До сегодняшнего вечера все верили, что если я говорю, то говорю правду.
- И я не смею не верить. Отнеситесь к моим сомнениям как к чистой формальности.
Грейчер вновь задумался.
- Слава богу, - сказал он, - что в вист одному играть невозможно. Иначе вы поставили бы меня в затруднительное положение. Со мной за столом сидели…
И он назвал несколько фамилий, небезызвестных комиссару Гарду.
- Надеюсь, вы найдете достаточно тактичный способ расспросить этих людей, дабы не бросать на меня тень подозрений, не знаю уж, право, в связи с чем?
- Можете не беспокоиться, профессор, - сказал Гард. - А когда вы пришли в клуб?
- Приблизительно около девяти… - Профессор снова задумался, и это раздумье тоже было естественным.
Итак, ясно: у профессора Грега Грейчера абсолютно надежное алиби, поскольку убийство Лансэре произошло между девятью и десятью вечера. И ведет он себя без тени волнения. Гард невольно взглянул на руки собеседника. Руки часто выдают то, что удается скрыть поведением, голосом и выражением лица. Но руки профессора с длинными, тонкими пальцами скрипача спокойно отдыхали на спинке кресла. Трудно было представить себе, что эти музыкальные пальцы несколько часов назад сжимали смертельной хваткой горло человека.
- Вы не играете на скрипке, профессор? - спросил вдруг Гард.
- Простите, комиссар, - холодно ответил Грейчер, - но мне надоела наша беседа. В чем, наконец, дело?
"Пора сказать", - решил Гард. Он сделал шаг по направлению к Грейчеру и, глядя ему прямо в глаза, произнес:
- Дело в том, что четыре с половиной часа назад у себя на даче был убит Лео Лансэре.
Да, Грейчер побледнел. Но это еще ни о чем не говорило. Как иначе мог вести себя профессор, выслушав сообщение о трагической гибели своего ассистента?
- Как это произошло? - глухо спросил Грейчер.
- Его задушили.
- Кто?
- Я скажу вам об этом чуть позже.
- Но вы-то знаете кто?
Гарду показалось, что где-то в глубине глаз профессора мелькнуло нечто похожее на беспокойство. Быть может, только показалось?
- Простите, профессор, но мое служебное положение позволяет задавать вопросы, а не отвечать на них, - сказал Гард. - Возможно, мне еще придется прибегнуть к вашей помощи.
- Буду рад, - сухо ответил Грейчер и вновь улыбнулся, и холодные мурашки пробежали по спине комиссара Гарда: саркастическая кривая улыбка на мгновение сделала лицо профессора неузнаваемым.
Не всегда человек способен определить, какими путями приходит к нему та или иная мысль. Далеко не во всех случаях счастливая мысль всходит на дрожжах логики, иногда она возникает сама собой, внезапно, подобно вспышке молнии, а иногда ее формируют сложные и отдаленные ассоциации. Гард уже собрался было переступить порог кабинета, как вдруг что-то заставило его обернуться. Профессор Грейчер стоял на том же месте, полный спокойствия. Лицо его ничего не выражало. Оно было непроницаемо холодным. И тем не менее Гарда словно обожгло.
"Грег Грейчер, вы - убийца!" - чуть не сказал он, совершенно уверенный в непостижимой справедливости этих слов.
Снова черный "ягуар" стремительно промчался по пустынным ночным улицам города, тревожно подмигивая оранжевым сигналом, установленным на крыше.
В кабинете комиссара уже был Таратура. Гард, не снимая плаща, уселся в кресло, затем вопросительно взглянул на инспектора. Таратура утвердительно кивнул.
- Разумеется, ты ему ничего не сказал? - на всякий случай спросил Гард.
- Конечно, сэр.
- Ну что ж, приступим к загадке "номер два"? Или, если считать в порядке поступления, "номер один"?
Через минуту в кабинет входил невысокий человек лет сорока пяти, одетый с подчеркнутой небрежностью преуспевающего бизнесмена. Это был Эрнест Фойт. Не дожидаясь приглашения, он опустился в кресло напротив комиссара, любезно кивнул ему. Эрнест Фойт вел себя так, словно явился на свидание с близким другом. Они и в самом деле были довольно хорошо знакомы - полицейский комиссар Гард и глава одной из самых влиятельных гангстерских корпораций Эрнест Фойт.
Странные между ними сложились отношения. Гард отлично знал, кто такой Фойт, но вот уже десяток лет ничего не мог с ним поделать. Сам Фойт не нарушал законов. Ни поймать его за руку, ни доказать его связи с людьми, совершающими дерзкие и крупные преступления, полиция не могла, хотя все отлично понимали, что сценарии преступникам писал Эрнест Фойт. Сперва эта гримаса правопорядка выводила Гарда из себя, но постепенно он привык к Фойту, как привыкают к неизбежному.
Комиссар и Фойт с некоторого времени стали относиться к сложившемуся положению с известным юмором.
- Вот что, старина, - сказал Гард, - возникла ситуация, при которой мне придется снова пощекотать вам нервы, вы уж простите.
Фойт поклонился, приложив руку к груди: вхожу, мол, в ваше положение, комиссар, и выражаю искреннее сочувствие.
- Сигарету? - любезно предложил он комиссару, щелкнув массивным золотым портсигаром. - Если не ошибаюсь, вы курите "Клондайк"?
Гард с удовольствием принял сигарету, предложенную Фойтом.
- Что же касается щекотки, - добродушно улыбаясь, продолжал Фойт, - то я не против. Надоела пресная жизнь, комиссар! Но, полагаю, вы не забыли, что всякий раз, когда вы щекотали мне нервы, расстраиваться приходилось вам?
- Увы! - вздохнул Гард. - И все же я надеюсь, что подберу к вам ключик. Вдруг сейчас, а?
- Ах, комиссар, - укоризненно улыбнулся Фойт, - проходит время, а вы все еще очень молоды! Не знаю, что у вас сегодня случилось, но я в этом не виноват.
- А я разве что-нибудь сказал? - в тон Фойту произнес Гард, улыбаясь. - Но не буду интриговать понапрасну. Сегодня вечером был убит - скрывать все равно нет смысла, крепись, старина! - Пит Морган.
Фойт не скрывал своей радости.
- Комиссар! - воскликнул он, приподнимаясь с кресла. - Ваши люди привозят меня сюда, я жду несколько часов, думаю бог знает о чем, а вы скрывали так долго приятную новость! Нехорошо. Быть может, это и не по-христиански, но лучшего подарка вы не могли бы мне преподнести. Я слишком уважаю вас, комиссар, чтобы сказать по этому поводу что-нибудь другое.
Гард молча выслушал тираду Фойта. Когда тот умолк, комиссар с величайшим вниманием стал разглядывать свои ладони. Словно бы между прочим сказал:
- А теперь, Эрнест, я хотел бы услышать от вас четкое и ясное изложение вашего алиби.
- Вы плохо ко мне относитесь, комиссар, - серьезно сказал Фойт. - Неужели вы до сих пор не оценили мои умственные способности и сообразительность по достоинству?
- Что вы имеете в виду?
- Я с удовольствием изложу свое алиби, но предварительно хотел бы знать, когда именно мой бедный друг Пит Морган покинул этот грешный мир. Вы, разумеется случайно, забыли сообщить мне часы.
- Это случилось, Эрнест, ровно в семь вечера.
- Прекрасно. Пит благороден, как всегда: он умер в тот самый час, когда я был вне всяких подозрений. Итак, комиссар, записывайте. В четыре дня у меня было совещание. В пять я просматривал заказной фильм, - кстати, он был бы полезен и вам, поскольку касается вашей профессии. Что же потом? Ну конечно. Пит - истинный джентльмен!
Фойт с детской улыбкой посмотрел на Гарда.
- У меня не очень много времени, Эрнест, - спокойно произнес комиссар.
- Прошу прощения. Так вот, от шести до восьми вечера я сидел в кафе "Золотой лист" и пил… Если потребуется, я могу припомнить, что именно я пил, комиссар.
- Лучше припомните с кем.
- Подтвердить это обстоятельство может, например, Билл, но вы ему не поверите. Филе тоже не годится в свидетели. Верно я говорю, комиссар?
- Я жду, Эрнест.
- Прошу прощения. - Фойт галантно поклонился, явно издеваясь над Гардом, который уже понял, что ключика к Фойту и на этот раз не будет. - О, как же я мог забыть! У меня есть отличный свидетель. Надеюсь, вы доверяете Хьюсу?
Гард посмотрел на собеседника, прищурив глаза.
- Но, если вас устроит Круазо, я могу ограничиться им.
Круазо был хозяином "Золотого листа", Гард знал этого человека.
- Такой ход не по правилам, Эрнест, - сказал он. - Продолжайте разговор по поводу Хьюса.
- Надеюсь, вы ему потом скажете, что сами вынудили меня прибегнуть к его помощи? Отлично! Со мной за столиком сидел почтенный Хьюс.
Гард поднял телефонную трубку:
- Хьюса. Алло? Это я, Гард. Ты уже протрезвел, Хьюс? Хм, тебе уже пора привыкнуть к тому, что я всегда все знаю… Что?! В порядке служебных обязанностей?! Допустим, ты был в "Золотом листе" по служебным делам. Когда? Так. Прекрасно: мой агент пьет за одним столиком с Фойтом. Поздравляю!
Комиссар бросил трубку.
"Еще одно алиби, - тоскливо подумал он. - Хорошенький вечерок!"
Фойт внимательно глядел на задумавшегося комиссара, чуть-чуть покачивая носком ботинка. Гард думал долго, и Фойт успел несколько раз переложить ногу на ногу. Он очень не любил, когда комиссар умолкал. Он вообще не любил молчащих людей, угадывая большую опасность в них, нежели в говорящих. Кто его знает, что творится в голове молчащего человека, какие логические выкладки он там делает, к какому выводу придет? Когда же мысли человека на кончике языка, живется много спокойней, не говоря уже о том, что мысли вслух дают возможность подготовить достойный ответ…
Гард думал. Он думал о том, что слишком надежное алиби не менее подозрительно, чем его отсутствие. Надо же устроиться так, чтобы в момент убийства Пита Моргана сидеть в кафе за одним столиком с самым верным агентом Гарда! Алиби Грейчера тоже непробиваемо, хотя… хотя от сотрудников Института перспективных проблем можно ожидать всего, чего угодно.
- Только умоляю вас, комиссар, не увольняйте Хьюса, - сказал вдруг Фойт, не выдержав гнета молчания.
- И не подумаю, - спокойно сказал Гард. - Ведь вы же во сне видите его уволенным, Фойт. Вы его боитесь. С Хьюса хватит элементарной взбучки.
ТУПИК В ЛАБИРИНТЕ
Гибель гангстера волновала Гарда меньше, нежели смерть Лео Лансэре. Девять против десяти, что корни этого дела уходят в преступный мир, который для полиции, слава богу, не потемки. Кроме того, нельзя гнаться сразу за двумя зайцами.
Убийство Лансэре оставалось полной загадкой. Дневник его был необычен, образ жизни - зауряден, скрытая от всех работа - таинственна, намек на шефа - зловещ, способ убийства - банален. Но быть может, у Лансэре были приступы вялотекущей шизофрении? Ну что ж, задание определить его психическую полноценность уже дано, надо дождаться результата. Но, предположим, появление дневника объясняется шизофренией - что тогда? Дневник становился тривиальным бредом, важная работа - мифом, а смерть - еще более загадочной. Впрочем, возможны и другие перестановки: жизнь - самая высшая из математик.
На рассвете Гарду доставили медицинскую карточку Лео Лансэре, обязательную для всех сотрудников Института перспективных проблем, поскольку они часто имели дело с повышенной радиацией. Просмотрев сложенную в восемь раз картонку, в которой типографский шрифт перемежался записями врача. Гард разочарованно вздохнул. За последние три года Лансэре ни разу не обращался к врачам по собственной инициативе. Данные последнего профилактического осмотра свидетельствовали о легком неврозе - недомогании столь же обычном для современных людей, как элементарный насморк.
Комиссару после бессонной ночи никак не хотелось ехать к жене покойного, но ехать было необходимо. Заключение психиатра, изучающего дневник Лансэре, каково бы оно ни было, следовало подкрепить и собственными впечатлениями. Откуда их черпать, как не из беседы с Луизой?
… "Ягуар" мягко притормозил возле дачи. К машине подошел дежурный полицейский.
- Происшествий не было? - поеживаясь от утреннего холода, спросил Гард, совершенно уверенный в том, что вопрос напрасен.
- К ней кто-то приехал, комиссар, - быстро произнес полицейский, - но, как вы распорядились, я не стал задерживать.
- Правильно, - вяло заметил Гард. - Какой он из себя?
- Она встречала его у ворот. Коренастый, стриженый, лет тридцати пяти…
- Ага… Ну ладно.
Не удержавшись, Гард зевнул. У полицейского дрогнули мускулы щек, ему тоже зевалось, и он с трудом сдержался при комиссаре. Гард понимающе кивнул, и полицейский улыбнулся.
Сквозь густые кусты сирени едва проступала веранда. На ней жалко и ненужно горела под потолком электрическая лампочка. Гард неторопливо побрел по бетонной дорожке, с наслаждением дыша чистым воздухом и приглядываясь ко всему так, словно он был не официальным лицом, а ранним гостем, не уверенным, стоит ли будить хозяев. Дневной свет, отогнав мрачную таинственность ночи, превратил дачу и все вокруг нее в тихий, мирный уголок, дышащий спокойствием и уютом.
На веранде никого не было. Поднявшись по нескольким ступенькам, Гард заметил, что под перилами зачем-то прибита продольная планка. Струганое дерево уже потемнело. "Зачем здесь планка?" - мимоходом подумал Гард.
Дверь выглядела жидковатой; ее на честном слове держал английский замок, имеющий, скорее всего, символическое значение: стоило выдавить небольшое стекло, и так еле державшееся в неглубокой прорези, чтобы, просунув руку, изнутри отпереть замок. Комиссар невольно сравнил эту дверь с блиндажными запорами гангстерской квартиры и покачал головой.
Он стукнул негромко, но стекла веранды отозвались мелким дребезжаньем. Внутренняя дверь стремительно распахнулась, и в темном проеме возникла Луиза, прижимая у шеи ворот халата.
- Это я, Гард, - сказал комиссар.
Луиза и без того узнала Гарда, и на ее лице отразилось облегчение. Она поспешно пересекла веранду, повернула головку замка, но тот не поддавался, и ей пришлось налечь плечом на дверь.
- Прошу вас, входите, - сказала Луиза, смахивая с ближайшего стула детские игрушки. - Хотите чаю?
- Не откажусь, - сказал Гард. - Но лучше кофе, если вам все равно.
Луиза вышла кивнув. Гард сел за круглый столик, покрытый пластиковой клеенкой, и огляделся. На полу веранды были разбросаны вещи - так, словно их начали упаковывать в чемоданы, да и бросили. Комиссар решил не торопиться с выяснением, а вести себя так, будто он зашел без всякой цели - просто проведать бедную женщину. Луизе предстояло освоиться с приходом комиссара полиции. Ее внешнее спокойствие не обмануло Гарда, он знал нервную подоплеку такого покоя, способного в любую секунду взорваться истерикой, слезами или оцепенелым молчанием.