"Железняков" вышел на фарватер, миновал несколько баканов. Все ближе и ближе подходил он к самому узкому месту пролива. Алексею Емельяновичу казалось, что машины стучат слишком громко, что гитлеровцы на берегу непременно услышат шум бешено вращающихся винтов. Как ему хотелось в эту минуту, чтобы корабль бесшумной тенью проскользнул через пролив и очутился поскорее в Черном море! Он проникся жалостью и сочувствием к своему маленькому кораблю, как к живому, измученному существу. Ведь ни принять боя, ни ответить хотя бы одним выстрелом поджидающим его батареям "Железняков" больше не мог. Скорей, скорей бы пройти! Вот и горловина пролива, вот и последние баканы, мерцающие по бортам, наконец вот и выход в Черное море!
И вдруг четыре или пять прожекторов одновременно вспыхнули на берегу. Они залили все вокруг ослепительным светом - и море, и мертвые корабли, и противоположный берег. Лучи скользили по воде, скрещивались и наткнулись на монитор. Он - в световой ловушке, зажатый с двух сторон берегами, окруженный обломками затонувших судов, которые не позволяют ему маневрировать.
Сильный удар потряс корабль. Батареи Керченского пролива обрушили на него свой огонь.
"Угодили в башню!" - решил Харченко. Всех, кто находился в рубке, сшибло с ног. Громов, одной рукой держась за штурвал, помог подняться командиру. Еще один удар приподнял монитор и с силой швырнул обратно в воду.
"Попадание в носовую часть", - определил командир.
Решение созрело в какие-то доли секунды.
- Лево руля! - крикнул он Громову.
Урок, преподанный Крыловым на Дунае, не пропал даром.
Надо немедленно свернуть с этой пристрелянной дороги, подойти под самый берег и попытаться улизнуть, пройдя перед батареями врага!..
Прожекторы неистово мечутся. Они потеряли корабль. Орудия бьют вслепую. Харченко видит выскакивающих из люков матросов. Двое ложатся плашмя на палубу и длинными отпорными шестами начинают ощупывать дно.
Хорошенькое будет дело, если они заденут за рога мины. Но другого выхода нет. Ранило двух матросов. Миша Коган и боцман Андрющенко помогают им спуститься в люк, и сами ложатся на их место.
Монитор уходит под берег. Батареи гремят теперь над головой. А прожекторы полосуют воду в отчаянных попытках найти монитор….
И вдруг все лучи сходятся в одной точке и застывают недвижимо. Что-то черное и неподвижное оказывается в центре светового комка - и вот уже все сто смертей Керченского пролива обрушиваются на безобидное, давным-давно затопленное судно.
Медленно, ощупью, рискуя ежеминутно подорваться на минах, "Железняков" пробирается к выходу из пролива. Вот он почти позади, этот страшный пролив - не ста, а тысячи смертей. Впереди - последняя промоина. Бледный мигающий огонек указывает к ней путь. Надо проскочить ее во что бы то ни стало! Громов ведет корабль к этому робкому светлячку. И светящийся буй чуть не губит монитор в последний час его долгих и полных смертельной опасности странствий. На какую-то долю секунды "Железняков" заслоняет своим корпусом бледный свет фонаря. Немцы на берегу тотчас же замечают это. Прожекторы мгновенно выпускают взятое ими в клещи потопленное судно и, как сбитые со следа ищейки, бросаются в погоню за монитором. Пролив вскипает до самого моря. Еще один удар потрясает корабль. Снаряд попал в кормовую часть…
Но счастливая звезда ярко светила в эту ночь "Железнякову".
Еще одно последнее усилие, последнее напряжение изнемогающих машин - и неуловимый монитор вырвался из огня и оказался за пределами досягаемости вражеских орудий.
Он - в Черном море…
17
Яркое солнечное утро. "Железняков" приблизился к одному из оживленных черноморских портов. Рация монитора неисправна, и он не мог заранее предупредить порт о своем приближении. Как и все базы Черного моря, порт огражден минными полями от непрошеных визитов вражеских подводных лодок, и "Железняков", не зная расположения этих полей, идет прямо по минам. Навстречу ему выскакивает портовый катер. С него отчаянно сигналят: "Идете по минам! Идете по минам! Идете…"
Но монитор уже миновал узкий проход между бонами, неторопливо развернулся и, пройдя мимо эсминцев, подводных лодок и транспортов в самый дальний угол порта, отдал швартовы у берега, на том месте, где, как говорится, и петух ног не замочит.
Изумлению команд кораблей и обитателей порта не было предела.
Усатый боцман с эсминца озадачен. Он смущен, потрясен. Он кричит со стенки:
- Извините, пожалуйста… что вы такое есть? Торпедный катер или, может быть, подводная лодка?
Железняковцы заразительно смеются. Перетятько кричит задорно:
- Мы-то? Монитор "Железняков"! Вот кто мы!
- Гляди ты, железняковцы?! - с нескрываемым уважением переспрашивает боцман.
Слава о маленьком бесстрашном корабле докатилась до самых дальних баз. Весь флот прочел статью о "Железнякове" в газете "Красный черноморец". Комиссар Королев принес потом эту газету на монитор, и матросы, читая, диву давались на самих себя. Газета писала:
"Этот небольшой корабль выдержал до двухсот сокрушительных атак с воздуха. Вражеские батареи выпустили по нему тысячи снарядов. Он, неуловимый, отважный монитор, как живая легенда войдет в историю Черноморского флота".
На следующее утро мощный кран поднял израненный монитор на бетонную стенку причала. Со всех кораблей - с "морских охотников", с торпедных катеров, с крейсеров и эсминцев - приходили гости - офицеры и матросы. Каждый хочет познакомиться с железняковцами, героями легендарного монитора и пожать им руки. Инженеры и техники осматривали, удивленно охая, качая головами, многочисленные ранения боевого корабля.
В эти дни железняковцы встретились с командующим флотом, адмиралом, руководившим двухсотпятидесятидневной обороной Севастополя. Невысокий, сухощавый адмирал обошел все помещения монитора и долго беседовал с матросами и офицерами.
Уходя, он сказал:
- Железняковцы! В вас горит душа черноморских матросов. Вы с честью пронесли ваш флаг через все испытания, и Черноморский флот с радостью, как братьев, принимает вас в свою семью…
Судоремонтники не теряют времени даром. День и ночь трудятся десятки рабочих, чтобы побыстрее ввести в строй искалеченный боевой корабль. День и ночь озаряет корабль голубое пламя электросварки. День и ночь вокруг стоит неумолчный вой сверл, пулеметное татаканье клепальных молотков, гулкие удары кувалд по металлу. Заклепываются пробоины, зашивается броня. Часы складываются в дни, дни - в недели…
Теперь радист Ильинов каждый день разносит по монитору счастливые вести. Освобождена родная Украина, свободна Одесса, флот снова вошел в Севастопольскую бухту. Железняковцы получают письма из родных мест. Вновь обретают они потерянных родных, друзей, знакомых.
И вдруг однажды на стенке появляется… Николай Ермаков, пропавший без вести моторист "ярославца"; его все считали погибшим.
- Коля!
- Николка!
- Ермаков!
- Да ты ли это?
- Давай, давай сюда!
Командира на корабле не было. Ермаков доложил о прибытии Когану. Моториста окружили товарищи. Обнимают.
- Ну, рассказывай, Коля, рассказывай!
- Трави, дорогой!
Ермаков, счастливый, что снова очутился на родном корабле, рассказывает на баке в кружке моряков свою удивительную историю.
Вот она.
"Железнякова" уносило от "ярославца" все дальше и дальше. Ермаков выбивался из сил. Волны бросали катер, как щепку. Вскоре монитор исчез. Где он? Что с ним? Ермаков знал одно: корабль будет стремиться выбраться из Азовского в Черное море. Надо поскорее проскочить Керченский пролив! Там, в Черном море, он встретится с "Железняковым".
Катер заливало водой. Ермаков вычерпывал ее парусиновым ведром. Он остался один в бушующем море…
Шторм прекратился. Все стихло. Лениво катились волны. Выглянуло солнце, клонившееся к закату. Ермаков взял курс на юг. Мерно работал мотор. Вокруг расстилалась голубая пустыня. То, что не видно ни одного корабля вокруг - радовало: корабли тут могли быть только вражеские.
У Ермакова почти не было с собой еды. Вооружен он был плохо, но твердо решил, что дорого продаст жизнь, если вдруг встретится с фашистами. Под вечер он увидел смутно темневший берег, услышал далекую канонаду. Ермаков понял: впереди - пролив. В темноте он, быть может, и проскочит.
Ночь на юге приходит внезапно. В небе зажглись звезды. Ермаков выключил мотор и прислушался. Снова дал ход. Катер медленно продвигался вперед. Берег был уже совсем близко. Где же пролив?
Немцы сами помогли Ермакову. Они принялись обстреливать какое-то судно. Ермаков изменил курс. Теперь - только бы прорваться!
Берега раздвинулись. Ермаков понял: пролив! Он обошел торчавшую из воды мачту затопленного корабля. О минных полях Николай старался не думать. Он положился на свой юркий катерок, который, казалось, скользил над водой.
Справа вспыхнул прожектор. Длинный луч его стал шарить по черным волнам. Вот он скользит все ближе и ближе, ненадолго задерживаясь то на потопленном корабле, то на вешке, быть может, указывающей минное поле, то на чем-то бесформенном, плывущем в волнах. Ермаков выключил мотор. Луч накрыл катер!.. Ну, теперь все! Но, не задерживаясь, острый луч скользнул дальше. Пронесло!.. Луч скользил за кормой. Теперь - вперед! Полный ход! Ермаков забыл о потопленных судах, о мачтах, торчащих над ними, о минах, притаившихся в глубине. Скорее бы вырваться! Ему казалось, что катер летит быстрее птицы, что берега раздвигаются и впереди уже темнеет безбрежная гладь моря.
И вдруг - удар! Треск… Катер вздыбился. В пробитое днище начала хлестать вода. Мотор сразу заглох, будто захлебнулся. Катер завалился набок и быстро затонул. Ермаков едва успел выскочить из рулевой кабинки.
Очутившись в воде, Ермаков поплыл к левому - нашему берегу. Он был отличным пловцом, и это его спасло. Вдали замаячило какое-то темное неподвижное пятно. Сейнер. Наши! Николай поплыл к нему, но с сейнера послышалось: "Хальт!" - и два выстрела. Пуля пропела над головой. Немцы! Один из них стал ругаться. Наверное: "Чего стреляешь, дурак? Привиделось тебе, что ли?" - потому что больше никто не стрелял и не окликал Ермакова.
Ермаков плыл в темноте, боясь опять напороться на сейнер. Он устал. Где же берег?.. Неужели он сбился?.. Силы совсем покидали его. Нет, врешь, доплыву!
Наконец Ермаков нащупал ногами каменистое дно. Вот он, берег! И вдруг навстречу длинная очередь. Над головой свистнули пули. Ермаков плюхнулся в воду и закричал:
- Товарищи! Не стреляйте! Я - свой!
- А ну, выходи, коли свой, - послышался голос. - Руки кверху, оружие бросай!
- У меня оружия нет!
Спотыкаясь и падая, Ермаков выбрался на берег и, совсем обессилев, упал к ногам солдата, державшего автомат наготове. Разглядев на Ермакове тельняшку, солдат спросил:
- Откуда же ты взялся, матрос?
- Из моря, - счастливо улыбнулся Николай.
Пехотный командир, поговорив с Ермаковым, оставил его в своей части:
- О "Железнякове" ничего, брат, не слышно. Может, и погиб твой "Железняков". Служи у нас. Нам нужны мотористы.
Николай Ермаков остался у армейцев и стал перевозить на мотоботе людей, продовольствие, вооружение. Его мотобот совершил много рейсов. Ермаков восторженно рассказывал о подвигах десантников и команд катеров. О себе говорил мало. Если надоедали с расспросами, - отвечал коротко: "Ну, воевал и все. Я же железняковец".
Прослужив несколько месяцев на мотоботе, Николай как-то прочел в "Красном черноморце" статью о своем мониторе. Она называлась: "Под счастливой звездой".
В статье рассказывалось о том, как монитор пришел в дальний порт прямо по минным полям, чем несказанно удивил моряков.
Армейский командир сказал:
- Поскольку твой корабль объявился, направляю тебя в распоряжение его командира. Спасибо за службу, Ермаков.
В тот же вечер Ермаков попутной машиной выехал в дальний порт…
Матросы и офицеры монитора не сидят без дела. Они помогают рабочим в ремонте корабля и учатся, учатся упорно и настойчиво, много и жадно читают. Каждая весть о подвигах моряков-черноморцев - великая радость, молнией облетающая корабль.
Вместе со всей страной, со всем флотом, они живут победами Советской Армии, стремительно наступающей на запад.
Близится к концу ремонт монитора.
"Железняков" опять становится голубым, как морская волна. Во всех отсеках пахнет свежей краской…
…Закончены и приведены в порядок и мои записи. Быть может, будущий историк, в чьи руки они когда-нибудь попадут, сумеет увидеть в них образы рядовых моряков, самоотверженно несших трудную службу, - моряков, громивших врага не только силой оружия, но и несокрушимой мощью всепобеждающего духа народа. Я собирался написать быль без всяких прикрас - и написал ее, как сумел.
Настает и час расставания. Я сжился с железняковцами, сам стал железняковцем. Я не хотел расставаться с кораблем до самой победы. Но человек предполагает, а начальство располагает, как шутя говорил насмешник Миша Коган. Начальство послало меня служить на другой корабль.
- Ну, что же, Травкин, - утешает меня Алексей Емельянович. - Гора с горой не сходятся, а человек с человеком непременно столкнется. Надеюсь, приедешь к нам на Дунай…
- Надеюсь, - говорю я уныло. Так трудно обещать…
Я прощаюсь и с матросами, и с Мишей Коганом, и с Володькой Гуцайтом (он повзрослел, возмужал), и с Кузнецовым, и с Алексеем Дмитриевичем, а Кушлак, растрогавшись, приводит меня в лазарет и тайком угощает стопкой лечебного спирта…
Мне - грустно расставаться с друзьями… Грустно до слез… хотя я и получаю в подарок десятки добрых пожеланий и… восемь пар самых прекрасных очков!..
И вот для железняковцев наступил наконец счастливейший день: монитор снова на плаву, покачивается на волне у пирса, и на солнце сверкает золотая вязь, которой выведено его славное имя!
Наступил день, которого железняковцы никогда не забудут.
Корабль отдает швартовы и медленно отходит от пирса. Гавань кишит кораблями, и он проходит вдоль высоких бортов транспортов, срезает корму мощному крейсеру, огибает нос линкора, на баке которого он весь мог бы свободно уместиться.
На палубе монитора выстроен его небольшой экипаж - статные моряки, все с орденами на синих кителях и фланелевках.
"Железняков" идет самым малым ходом.
На борту линкора заливаются дудки. Матросы и офицеры выстраиваются во фронт на палубах крейсеров и эсминцев. Становятся во фронт немногочисленные команды катеров. Из глубоких люков подводных кораблей выскакивают подводники и тоже замирают в строю. Над бухтой висит торжественная тишина.
- Смир-р-р-но!
Протяжно поют трубы сигналистов.
Это эскадра салютует "Железнякову". Она приветствует его, отдает дань уважения и восхищения легендарному речному кораблю, который с жестокими боями прошел по морям и рекам, три года дрался с пехотой и с самолетами, с батареями и с танками врага, прошел через весь ад, который могла создать против него гитлеровская армия. По пяти русским и украинским рекам и по двум бурным морям этот корабль высоко пронес гордое знамя русского флота, овеянное славой величайших морских сражений.
Ветер колышет тяжелое полотнище Военно-морского флага, развевает черные ленточки бескозырок. Тысячи черноморских матросов, стоя в строю, провожают глазами уходящий в дальний поход монитор.
"Железняков" срезает корму неуклюжего серого транспорта и выходит за ворота порта.
Еще несколько минут на блестящей поверхности моря виден его темно-голубой силуэт. Потом "Железняков" - корабль, ставший живой легендой флота, - растворяется в яркой солнечной дымке, плывущей над морем…
Часть 6
СНОВА ДУНАЙ
18
Осенью 1945 года я получил бандероль - несколько тетрадей, исписанных знакомым почерком Алексея Емельяновича Харченко.
"Дружище Травкин! - писал он. - Выполняю свое обещание. Говорят - лучше поздно, чем никогда. Ну, что ж? Лучше - поздно! Посылаю тебе свои корявые записи. Может, и пригодятся. Все хлопцы шлют тебе пламенный железняковский привет! Корабль наш, как видишь, жив и здоров и на Дунае встретил день великой победы".
Я раскрыл первую тетрадь.
"…Сколько радости, - писал Алексей Емельянович, - было на душе у каждого из нас: мы шли помогать нашим войскам освободить Дунай от фашистских захватчиков! Советская Армия подходила все ближе к гитлеровскому логову.
Мы идем морем на Дунай. Справа медленно проплывают необычайно красивые берега Кавказа. Над вершинами гор клубится туман. Море, спокойное, ласковое, слегка покачивает монитор. Я стою на мостике рядом с рулевым, а на палубе матросы, собравшиеся возле башни, поют под баян песню. Это наша - "железняковская песня". Слова к ней сочинил капитан-лейтенант Кононенко, а музыку написал большой друг нашего корабля композитор-черноморец Юрий Слонов. Матросские голоса дружно выводят песню, и мелодия ее, подхваченная утренним бризом, летит над кораблем, словно птица.
От прохладных волн Дуная
До азовских берегов
Шел, атаки отбивая,
Монитор "Железняков".
В штормовую непогоду
Вдоль знакомых Крымских гор,
Тяжело взрывая воду,
Шел отважный монитор.
Разрывая цепь блокады
У кубанских берегов.
Не считая, без пощады
Бил врага "Железняков".
Не забудет враг и ныне
Как, ведя огонь в упор,
Узким Керченским проливом
Шел бесстрашный монитор…
Мы атаки отразили
И средь тысячи смертей
Вместе с флагом проносили
Гордость Родины своей!
На Тамани, на Кубани
Славу русских моряков
Отстоял в боях с врагами
Монитор "Железняков".Эх, море любимое,
Широкое, синее,
Дунаю привет передай!
Эх, горы далекие,
Эх, степи широкие,
Любимый, приветливый край!
За кормой монитора на буксире идет зенитная плавучая батарея. Она предназначена для противовоздушной обороны освобожденных от противника баз. "Железнякову" прежде никогда не приходилось буксировать большие суда на длительном морском переходе. Буксировка уменьшает наш ход, снижает маневренность. А ведь война еще не закончена. Гитлеровские подводные лодки нередко нападают не только на боевые корабли, но даже и на рыболовецкие сейнеры.
Нас, правда, сопровождают катера противолодочной обороны - "морские охотники".
Не доходя до Сочи, попали в сильный шторм. Где от него укрыться? Сочи мало пригоден для этого. Порт открыт для всех ветров и штормовой волны. Но нужно было спасать корабль и людей. Плавбатарею поставили во внутреннем ковше порта, а "Железняков" укрылся за молом.
Шторм бушевал целые сутки. Волны гуляли в порту. Опасная для корабля зыбь бросала монитор из стороны в сторону, грозила сорвать его с якорей и выбросить на прибрежные камни. Никто не спал - все были на ногах.
Наконец шторм утих. Погода улучшилась. Мы взяли курс на Туапсе и Новороссийск.
"Железняков" шел под самым берегом, а "морские охотники" охраняли его от фашистских подводных лодок с моря. Наблюдение велось усиленное.