- Давай-ка отпустим его, - предложил Лёня.
Приоткрыли дверь, потушили светильник и стали ждать, когда же горностай на волю убежит. Ночь лунная, в избушке достаточно светло. Лежали-лежали, а горностай не появляется. Прохладно стало, да и спать пора. Лёня не выдержал, засветил фонарик, давай горностая высматривать и вдруг кричит:
- Ты представляешь, он уже давно удрал.
12 октября
К нам едут машины. Мы видим две пары фар, слышим тонкое завывание двигателей. Лёня стоит у самой воды и торопливо курит. У него вид человека, стоящего у подножки вагона перед самым отправлением поезда.
Наконец фары высветили верхушки стоящих за нами деревьев, обрывистый берег над ручьем, полоснули лучами по вспыхнувшей серебром воде. Машины накатывают на нас, тихнут моторы, и в свете фар вырисовывается человек. Высокий и блестящий.
- Эй! - кричит он. - А вы почему это без ружьев по тайге шастаете?
- А какой враг в гастроном с ружьем ходит? - делая удивленное лицо, спрашивает Лёня.
- Айда в кабину, а то здесь колотун.
Лезем в высокую кабину "Кальмара". Там светло, чисто. Подрагивают стрелки приборов, дергается подвешенный на ниточку чертик, улыбаются импортные красавицы. В кабину протискиваются еще два парня. Знакомимся. Они ощупывают Лёнино одеяние, приходят в восторг.
- Это он под медведя работает, - заявляет один.
- Не под медведя, а под барана, - поправляют его. - Шкура-то овечья. Хотите чаю? У нас в термосе остался.
- А этот, - показывают на меня, - волков на живца ловит.
Сегодня впервые я пожалел, что не курю. Лёня и высокий кальмарист угощают друг друга папиросами, у них уже какой-то общий интерес.
- Мы б уже давно здесь были, - говорит он Лёне. - Там, на перевале, у нас два вагончика и будка. Пока вагончики вывозили, так задуло, что пришлось бульдозером тоннель пробивать. А потом у меня турбонадув забарахлил. Снова день потеряли.
Лёня спрашивает его о брошенных штабелях леса. Парень слушает, кивает головой:
- Там их четыре было. Мы уже два вывезли. Это не мы заготавливали, а промкомбинатовские. Еще деньги с нас взять хотели.
Приехали они за цистерной под горючее. Она, оказывается, в конце деляны стоит. Кроме того, им нужно забрать тракторные гусеницы, трансформатор и всякую мелочь. Прибыли они на двух тракторах, к которым прицеплены просторные площадки. На одной из площадок рокочет бульдозер. Без бульдозера им цистерну не погрузить. Сами они с прииска, в восьмидесяти километрах отсюда, и если мы хотим, можем ехать с ними. Мы очень хотим. Оттуда до нашего поселка рукой подать.
Подъезжаем к лесоучастку, демонстрируем воспитанниц - кедровок и гурьбой направляемся к бараку. Нам хорошо…
* * *
20 октября
КрАЗ высадил нас у поворота на Ульбукские озера. Стоим напротив узкого ущелья, через которое нужно проложить тропу к лесоучастку. Паничев предполагает, что до него около пятидесяти километров. Поселковый охотник Лешка Попов думал в этих краях охотиться и даже построил чум. Лешка спускался по ущелью километров на пятнадцать, дальше его не пустила наледь. И Паничев и Попов утверждают, что там, где Тайный сливается с ручьем Ульбукой, есть избушка. Еще в пятидесятые годы поселковые бельчатники спускались к Лакланде по этому распадку.
Еды у нас на три дня. Саша Зотов подбросит на "Кресты" через два-три дня масло, сушеную картошку, хлеб, конфеты, медвежье-росомашьи капканы номер восемь, два топора, печку с трубами и прочую мелочь.
Довольно морозно. К тому же тянет встречный ветерок. Но мы в ватных брюках, свитерах с высокими горловинами и новых валенках. До рассвета еще около двух часов.
Надеваем рюкзаки, проходим несколько метров по заснеженному ущелью и ужасаемся. Снегу по колено, притом этот снег не простой, а слоеный. На Лакланде почти весь сентябрьский снег растаял, а здесь он только просел, покрылся жесткой коркой. В некоторых местах он выдерживает человека, но чаще проваливаемся.
Сначала наша тропа напоминала след мышкующей лисицы. То идем серединой ущелья, то карабкаемся на подножие склона справа, а через некоторое время наши следы на левом склоне. Скаты сопок крутые, и летом удержаться на них было бы невозможно, но сейчас валенки накрепко застревают в глубоком снегу.
Как только забрезжил рассвет, объявляем основательный привал. Попадали в снег и лежим. Промахнулись мы не только с лыжами, но и с одеждой. В ватных брюках идти жарковато.
Я поднимаюсь и начинаю ощипывать тонкие веточки с ближней сухостоины. Лёня, вместо того чтобы помогать мне, вытаскивает завернутые в пакет гвозди. Отсчитал сто штук, спрятал в рюкзак. Остальные перевязал шпагатом и повесил на лиственницу. Скоро туда же перекочевала половина капканов, лопата и пять журналов "Вокруг света".
Пока возились с завтраком, чаевничали, взошло солнце.
Укладываем рюкзаки, вырезаем палки и карабкаемся на сопку. На высоте полусотни метров ветер начисто выдул снег с крутых боков, обнажив тонкий слой ягеля и островки мелких камней.
По выдувам легче идти, хотя падаем через каждые пять-десять шагов. Все чаще и чаще встречаются кусты стланика. За узкой лощиной натыкаемся на россыпь беличьих следов, по склону широкой лентой они уходят к полосе леса под нами. Недолго думая, забуриваемся в снег и катим вниз. Бумка плетется сзади. Она успела оценить более удобный путь и сейчас покидает его без особого азарта.
Добрались до первых деревьев - долгожданная встреча. На невысокой лиственничке зафыркала, засучила лапками седая белка. В договоре, который мы заключили с Аткинской торговой конторой, сказано: "Обязуемся заготовить и сдать: соболь - 20 штук, белка - 50 штук, лиса - 2 штуки и т. д.". 20 октября открытие пушного сезона, и эта белка - первая наша добыча. С полем!
Здесь очень много белок-летяг. Каждый раз, когда я встречаю летягу, мне кажется, что передо мною живая игрушка. Она чем-то напоминает Чебурашку. Такая же глазастая, ушастая и очень ласковая с виду. Кормится летяга обычно в сумерках, но бывает и так: идешь среди бела дня тайгой и вдруг слышишь "хрум-хрум-хрум". Поднимаешь голову, а в лицо кусочки коры и лиственничные веточки сыпятся.
Обыкновенная белка - животное очень чистоплотное. Как только в гнезде заведутся блохи, она надолго покидает жилище. Переносит и детей. Летяга особой аккуратностью не отличается. Я часто нахожу гнезда летяг в дуплах. От дупла тянутся многочисленные натеки желтоватого помета. Конечно, если летяга ведет себя так же и в беличьем гнезде, то хозяйке приходится убираться подальше. А ведь молва утверждает, что летяга ест белок.
Через полчаса мы приблизились к длинному озеру. Вода в нем упала на целый метр, образовав по кромке почти отвесную стену. Пробуем лед палками, ударами ног, топором. От топора лед кряхтит и раскатывает глухое эхо. Идти по озеру сплошное удовольствие. Полуторакилометровое расстояние проскакиваем, как на вороных. Сразу за озером мысок, на котором несколько толстых деревьев. Рядом с одним темнеет медвежья ловушка. Она несколько отличается от той ловушки на Лакланде, но тоже с узким входом и настороженной тросовой петлей. В ловушку ведут свежие лисьи следы. Вокруг валяются комки смерзшейся ржавой селедки. Кто-то закармливал ловушку основательно. Настораживаем в проходе два капкана.
Перед нами другое озеро, но по нему гуляет наледь, приходится лезть на сопку. Озеро длинное и гладкое, словно отутюженное. Наледи почти не видно, она прячется под снегом. Этой ночью озером прогуливался заяц, дважды проследовала лиса. В следах темнеет ледок. Значит, вода прорвалась наружу совсем недавно.
Неожиданно Бумка, до этого неотступно следовавшая за Лёней, спустилась к озеру и спокойно затрусила по самой его середине.
- Все-таки собака - это вещь! Нужно же заметить, где под снегом вода, а где лед! - восторгаемся мы и, пропахав приличную борозду, скатываемся на лед.
На середине озера вздымается небольшой черный холмик, к нему ведет масса следов. Бумка уже там. Бегает, нюхает, что-то выгребает лапой. Это вмерзшая в лед гагара. Вокруг валяются черные и пестрые перья. Лисы, горностаи, кедровки уже наполовину съели гагару, остальное забрала наледь. В таком месте неплохо было бы поставить капканы, но скоро вода подступит сюда.
За вторым озером в Ульбукское ущелье спускается покрытый лиственницами распадок. Это первый, встреченный нами на десятикилометровом пути, в котором может водиться дичь. В предыдущих можно было видеть редкий ольховник, пригодный разве что для зайцев…
Наш костер у самого ручья. Здесь же темнеет большое островерхое сооружение. По-видимому, это и есть чум Лешки Попова. Он напоминает курень, в котором на Украине живут пенсионеры, охраняющие бахчу. Трудно представить, как в нем можно заночевать даже в двадцатиградусный мороз.
Лёня добыл белку. Теперь у нас три штуки. Все белки хорошо выкуняли и отливают серебром.
Пообедали, с полчаса отдохнули. На входе в шалаш повесили пакетик. В нем спички, соль, немного сухарей. Еды нужно бы оставить больше, но… самим придется туго. Я готовил мешки, которые Саша Зотов должен был отправить на "Кресты", а продуктами занимался Лёня. И вот уже со второго привала начали экономить сладкое. Такое же положение с хлебом и салом. Только папирос море. Да еще Лёня прихватил с собой в тайгу два зеркальца. Он расцарапал щеку и теперь страдает с удобствами - через каждые пять минут вынимает зеркальце и смотрится.
Примерно в полукилометре от чума Лешки Попова тайга резко обрывается. Перед нами широкий распадок, покрытый низкорослыми кустиками. То там то сям над долиной поднимается легкий пар. Это гуляют наледи. Почти на середине долины приметная складка. Кое-где ветер согнал с нее снег, обнажив россыпь мелких камушков. Прощупывая дорогу палками, рискуя каждое мгновение оказаться в воде, выбираемся на складку. Просматриваем распадок с возвышенности. Это старая вырубка. Лес заготавливали летом, отчего все пеньки низкие, и только некоторые выглядывают из-под снега. Ручья нигде не видно. Он ушел под землю и выныривает аж за теми далекими лиственницами, что чудом остались среди вырубки. Сразу же за выходом ручей разлился по всей долине. Слабый мороз не может справиться с водой. Под нами пока сухо. Но наледь уже подступила к самой складке и в двух местах перерезала ее. Нужно перебираться на сопку. Высматриваем подходящее место и некоторое время идем посуху. Я шагаю впереди, Лёня чуть сзади. Еще с полсотни метров, и мы вырвемся на сопку.
- Осторожно, вода! - вдруг кричит Лёня и шарахается назад.
Поворачиваюсь и вижу, что мои следы быстро набухают. Длинными прыжками мчусь обратно и только теперь слышу, как мокрый снег маслом расползается под валенками.
Страшно трет ноги. Вода по ватным брюкам поднялась до самого паха, и жесткая ткань сдирает кожу. У Лёни носки сбились в комок, и он хромает. Останавливаемся. Лёня снимает валенок, отжимает и расправляет носки. Ступня и пальцы сморщились и почернели.
- Линяют, враги, - говорит Лёня, шевелит зудящими пальцами и начинает обуваться.
Уже совсем темно. Идем, заботясь только о том, как бы не прозевать место слияния Ульбуки и Тайного. По нашим расчетам, это произойдет у правого края долины. Мы все время стараемся забирать вправо. Фонарик выхватывает мелкие кустики, редкие пни, дымящиеся полоски воды. Навстречу тянет студеным ветерком. Жутко даже представить, что придется ночевать у костра. Бумка бредет за нами и тихонько поскуливает.
Наконец в одиннадцать часов вечера упираемся в узкий ручей. Оставляю Лёню и иду навстречу течению. Кажется, все правильно. Ручей бежит поперек долины, и на фоне неба просматривается распадок, из которого он вытекает.
Возвращаюсь, и мы уже вдвоем идем вниз по Тайному. Нигде никаких строений не видно. Вскоре подходим к месту слияния ручьев, там расходимся, делаем круги по долине, но все безуспешно. Лёня натыкается на группу деревьев, ложится под ними прямо в снег. Что же, придется здесь ночевать. Но нужно еще немного поискать. Загораживаю Лёню от ветра рюкзаком и печкой, еле переставляя ноги, снова отправляюсь вдоль ручья. Стараюсь держаться метрах в тридцати от русла. Прохожу с полкилометра и вдруг замечаю что-то темное. Кажется, и правда какое-то сооружение. Так и есть! Полуразрушенная изба, вернее, барак.
Посреди барака, на месте бывшей печки, разжигаем костер и пристраиваем над ним котелок, набитый снегом. Ветер разгулялся вовсю, свистит в щелях барака и полощет языки пламени. Нам он уже не страшен. Есть дрова, есть защита от ветра и мороза, скоро будет и жилье. В углу барака расчищаем площадку метр восемьдесят на два сорок. Будем сооружать совсем маленькую комнатку с одним окошком и узкой дверью. Изготавливаем мерку, перебираемся к поваленной стенке и приступаем к первому бревну. В это время из-за туч продралась тонкая луна, с натугой осветила сопки, долину, какое-то маленькое сооружение у самого ручья. Посылаю к нему Лёню, сам иду к костру и готовлю ужин. Попутно помогаю Бумке очистить лапы ото льда, делаю ей постель рядом с костром.
Лёни долго не было. Уже закипела вода в котелке, и я принялся искать заварку, вдруг слышу:
- Ты что, глухой? Ура! Готовую избушку имеем. Полчаса работы, и спим.
Тороплюсь к ручью. И правда, избушка в самый раз. С печкой, дверью, нарами и массой дыр. Правда, печка в некоторых местах прогорела насквозь, труба коротковата, но мы не с пустыми руками пришли. Меняем печку, устанавливаем трубу, разводим огонь. Теперь ветер старается в нашу пользу. Через десять минут бока печки раскалились добела.
Мы конопатим дыры, а Бумка сидит у печки и клюет носом.
- Умаялась, бедная, - жалеет ее Лёня.
21 октября
Среди ночи кончились дрова. Хочется есть. Но еду приходится экономить. Поднимаюсь и начинаю готовить жаркое из белок.
Разбираю потрошки, разрезаю беличьи желудочки и выкладываю заполнившую их белую кашицу в крышку от котелка. Это перетертые в муку ореховые ядрышки. Впервые меня угощали ими в Архангельской области на реке Мезень. Поджаренная кашица издает тонкий и очень аппетитный аромат. В найденной под нарами банке из-под кабачковой икры варю тонкие кишочки для Бумки. Собака стоит возле печки и следит за каждым моим движением.
По вкусу беличье мясо значительно уступает зайчатине. Но мясо есть мясо, и мы втроем с азартом наваливаемся на еду…
Утро наступило яркое, веселое. Проснувшись, вижу, как ножи солнечных лучиков, прорвавшись сквозь щели между бревен, зайчиками расселись на полу и закопченных стенах. Слышу, как у самой стены посвистывает оляпка и скрипит кедровка.
Наша избушка стоит в кольце заснеженных сопок, как в огромной фарфоровой чаше.
…На завтрак у нас суп из кедровок. Суп попахивает стлаником, да и мясо жестковатое. А может, мы его просто недоварили?
Куропаток мы так и не настреляли. Идем по долине, гоним табун куропаток и ни единой не добыли. Вожак у них, наверное, не только опытный, но и авторитетный. Никаких "оппозиционеров".
Лёня недоумевает, почему здесь их так много.
- Потому, что здесь нет соболя, - объясняю ему.
- Ты что, - возмущается брат, - разве соболь столько выловит?
- А сколько куропаток может поймать за месяц соболь? - спрашиваю я в ответ. - Две-три. Это не так много. Но если даже так, за год получается около тридцати.
Охотовед Игорь Зайцев сам говорил, что в Колымском бассейне более десяти тысяч соболей. Получается, куропатки ежегодно платят соболям колоссальную дань - триста тысяч штук! Не многовато ли? А лисы, рыси, горностаи, совы, росомахи, пожары, всякие болезни? Охотники, наконец! Общий баланс, как видим, не в пользу куропаток. И вот доказательство: в этой долине соболя нет, других врагов тоже мало, лоси и зайцы почти не встречаются - куропатки и размножились. Но объедят куропатки все тальники и гибнуть начнут. Не останется ни тальников, ни куропаток.
Идти все легче. Главное, не жарко. Ватные брюки в рюкзаках. Мы щеголяем в новехоньких джинсах "Мэйд ин баня". Избушка, в которой мы останавливались, когда-то была баней. Этим и объясняется ее близость к ручью. За баней мы откопали развалившийся навес, покрытый выгоревшим под солнцем брезентом. Затянули его в баню-избушку, расправили на полу. Лёня лег на брезент, я обрисовал нижнюю часть его тела древесным углем, и выкройка готова. Вырезай два одинаковых куска и сшивай. Кроили с запасом, получилось немного несуразно, но зато теперь мы живем! Шагаешь, а брезентовые штанины друг о дружку фить-фить-фить. Марш наигрывают.
Часа в три минули остов сгоревшей избушки. Скоро тянущиеся слева сопки начали проседать, и на одной из седловин открылся небольшой лесок. Под леском просматривается какой-то квадратик. Неужели это будка, о которой говорили старатели с "Горного"? Напрямик до нее километра два. Но карабкаться на сопку нет сил, и мы подаемся в обход. А здесь еще эта наледь. Уже с полчаса идем по ней. Наледь старая. Кое-где вздымаются бугры, и из отверстий этих бугров выплескивается вода, не хочет пропустить нас к седловине. Но наконец мы за наледью и, ныряя в снег по колено, направляемся вверх. Теперь хорошо видно, что под деревьями и вправду стоит будка. Доберемся, перекусим и - к лесоучастку. В бараке у нас море еды, так что за НЗ можно браться хоть сейчас. Настроение поднялось. Даже Бумка вырвалась вперед и заторопилась к перевалу. Подъем стал круче, потом неожиданно выровнялся, и мы оказались на узкой терраске. Пересекаем глубоко пропаханную в снегу борозду. Можно подумать, что тянули бревно. Это прошла выдра. След не такой давний. Но взволновало нас не это. Удивительным было то, что выдра прошла по одному и тому же следу много раз.
Неожиданно Бумка остановилась, посмотрела в нашу сторону и исчезла из поля зрения. Мы бросились ее искать и обнаружили дорогу. Бульдозер пробил ее в полутораметровом заносе, промяв и раздвинув тысячи кубометров снега. Спрыгиваем на дорогу, устраиваем на ней танцы в сопровождении песен.
Сегодня по дороге в сторону лесоучастка кто-то проехал на "Кальмаре". Вчера вечером выпала пороша, отпечатки протекторов совершенно чистые.
Здесь затишье, недалеко валяется два раздавленных ящика и кусок доски. Я предлагаю устроить привал. Пока возился с костром, Лёня ходил по дороге и изучал следы выдры.
- Ну и дорогу пробили эти бульдозеристы, - рассказывал он. - В обход ложбины пошли и чуть ли сами себе навстречу не выехали. Выдра влетела на дорогу и, наверное, полночи гоняла по кругу. Бежит, бежит, потом там, где тупик, на целину вылазит и каким-то образом снова на дороге оказывается. Ты иди посмотри, может, я что-то неправильно понимаю?
- Садись, ешь. Перекусишь, и сходим. Попутно глухарей поглядим. Кальмаристы говорили, что они здесь каждый раз глухаря поднимают. Здоровый. Там речушка какая-то и обрыв. Под обрывом у глухарей порхалище, где они камушки собирают.
Съедаем все. На ужин оставили по одному сухарю и два кусочка сахара.