Так все гладко шло, и теперь этот арест мог все расстроить, сокрушался он. Ох, как неуютно в арестантской, противно и мерзко. Нет, никогда он не даст больше схватить себя, думалось ему. От тюрьмы да от сумы не зарекайся, мелькнуло в мозгу. Яков, оглянувшись по сторонам, поправил шляпу, стряхнув налипший в камере на камзол мусор, широко и уверенно зашагал по Литейному. Он решил сразу найти Сазонтьева и объясниться, его изобретательный ум лихорадочно искал убедительную версию. Его репутация и добропорядочность для осуществления задуманного должны быть безупречными. Открывая парадное, еще только подыскивая варианты, он нос к носу столкнулся с Иваном Васильевичем.
- Господи, что произошло? Глашенька вчера сказала, что вас похитили!
- Как видите, сударь, я цел и невредим. - Ответив, Яков, широко улыбнувшись, как к отцу родному, прижался к Сазонтьеву. - Времена такие, Иван Васильевич, по дерзкому навету чуть не записали в декабристы, да, слава Всевышнему, сразу и разобрались. Ошибочка вышла, ох, сурова царская воля, ох сурова, но, слава богу, справедлива. В Третьем отделении, графа Бенкендорфа, жестокие нравы. Потому и грубо схватили, без объяснений, посчитав меня за беглого. Фамилия подвела, на польский манер, а там бунт, измена, вот и сполошились. Всех поляков хватают. Да, слава богу, личность моя известна, и вот, что б вы, сударь, думали, всю ночь принимал извинения, пришлось не отказаться с самим полицмейстером Шлыковым шампанского попить. Тоже надо, а как же, из уважения. Немного подремал - и к вам, успокоить.
Хлопая глазами и прикрыв ладонью открытый рот, Сазонтьев выслушал речь Спиринского. Затем, приобняв за плечи, увлек его за собой.
- Слава богу, Яков Васильевич, слава богу, идемте, любезнейший, там Глашенька все успокоиться не может, супруга моя тоже в недоумении.
- Вам я открыто все изложил, Иван Васильевич, нельзя барышням такие подробности, прошу, увольте от этого.
- Не беспокойтесь, уж я сам все им поясню, - благодушно улыбаясь, заверил его купец.
Земля слухами полнится. Еще никто, кроме охотников, промышлявших пушного зверя, не ходил в этих местах с иными помыслами, а слух о том, что золотом богаты эти края, пополз по деревням и селам. Из уст в уста передавались легенды об охотнике, нашедшем в зобу глухаря самородок. Про золотой песок в реках, про таинственных китайцев, таежными, потаенными тропами приходивших ранней весной и также тайно осенью уходивших из тайги. Что заставляло их покидать свою Поднебесную, преодолевая тысячи верст, тайно, с риском для жизни пробираться сюда и исчезать в тайге? Летом охоты нет. Летом комар да мошка свирепствуют в долинах таежных ручьев. Непролазные болота и крутые скалистые сопки, дикие звериные места, ручьи и речки с ледяной водой - ничто не останавливало их. Ничто не было препятствием на пути. Самым страшным для них были люди. Люди, выслеживавшие их на пути, охотившиеся на них, хитрые и беспощадные. Для многих дорога домой была последней дорогой в их жизни, но они шли и шли, передавая из поколения в поколение, неведомо как, знания о пути и местах золотоносных. Старики учили молодых: одной тропой два раза не ходи. Глаза и уши, выносливость и молчание - главное оружие китайца. Умение не оставлять следа, проникая в глубину чужой, враждебной, но сказочно богатой страны. Так же тихо и незаметно уйти, обойдя западни, вынести на груди и отдать семье горсть золотого песка. Это стоило жизни, это стоило тяжелого и опасного пути и не менее тяжелого труда. Золото - древний и могущественный металл - манило людей…
Грустно было на душе. Не радовало Федора даже солнечное утро и веселый лай Разбоя, чувствовавшего близкое село. Ноги просто привычно несли его по знакомой дорожке, а радости возвращения домой не было. Он знал, придет вечер, а не ждет его на берегу у камня Анюта. Нет ее в селе. Уехала не простившись, как будто сбежала. Да еще с приезжим приказчиком. Видел как-то его Федор - плотный мужик, справный. Девки на селе о нем болтали, мол, в самих столицах жил, грамоте обучен и отец его богатей из Енисейска. Завидный жених, однако на сельские вечеринки не ходил, книги читал вечерами. На девичьи взгляды внимания не обращал, словно не из того теста леплен. Не знали девки, как к нему подступиться. Оттого злились и кличку ему дали - Павлин. Хотя никто такой птицы в глаза не видел, только на картинке да по рассказам одного пришлого дядьки, что в далеких индиях побывал. У самого села Федор догнал подводу с сеном. Степки Потапова, покойного, самый младший брат, еще совсем мальчишка, вез сено, да колесо, на камень наскочив, сорвалось со ступицы.
- Ну чё, Сила, сидишь?
- Сижу, Федь, помогни, может, вдвоем подымем?
- Не, такой воз не подымем, разве что лагой.
Попробовали, срубив еловую сушину, пристроив под камень, навалились. Приподнять приподняли, да только колесо поставить иль подпорку не могли.
- Беги в село, братьев зови, я тута посижу пока, - сказал Федор Силантию.
- Дак они не в селе, на покосах.
- Ну, тогда давай разгружать, чё делать-то.
Федор, ухватив большие, похожие на рогатину деревянные вилы, с силой вогнал их в хорошо уложенную копну. Разбой, повертевшись у подводы, потихоньку исчез. "В село убег, соскучился по дому", - подумалось Федору. Он уже взмок от работы и, остановившись, сбросил с себя рубаху.
- Попей кваску, Федь.
- Спасибо, Сила! - приняв баклажку, поблагодарил парня Федор и большими глотками, проливая на голую грудь хлебный аромат, принялся пить кисловатый терпкий домашний напиток. - Ух, хорош квасок. Чё там в селе?
- Да ничё, все как усегда. Никифоров со своей бабой на днях дощаником ушли в Енисейск. Стоко добра в него грузили, и меха, и рыбу, и мясо. Чё это они, среди лета?
Федор утерся рубахой и молча взялся за вилы. Сметав на землю полвоза, вновь попробовали лагой, и, приподняв, Федор повис на ней, а Силантий ловко и быстро приладил колесо на место.
- Ну вот, спасибо, Федь. Ты уж иди, я сам загружусь.
- Забирайся на воз, принимай да укладывай, сам он загрузит, подрасти малех надо! - улыбаясь, скомандовал Федор, видя, как сноровисто и ловко Силантий вскарабкался наверх.
Подавая сено, Федор думал о своем: "Чего это Никифоров всем семейством вдруг в Енисейск наладился, да еще среди лета? Анюта в Енисейске уж месяц, а тут родители туда ж". Нехорошие мысли отгонял от себя Федор, только они лезли и лезли в голову. Не заметил, как и сено сметал на подводу.
- Все, вилы давай да байстрык притяни! - крикнул Силантий сверху. - Федь, чё, не слышишь, чё ль?
Федор весь в своих думках не сразу понял, чего хотел мальчишка.
- Держи, - выполнил он его просьбу и в два приема крепко притянул байстрык к телеге. - Пока, Сила. Накинув мешок на плечо, Федор пошел по дороге.
- Садись, Федь, - догнав его на подводе, позвал Силантий.
- Не, езжай, я пехом, торопиться некуда, - ответил Федор.
- Ну как хошь, спасибо, заходи в гости вечером, братья с покоса вернутся.
- Может, зайду, - кивнул ему Федор.
Как не хотелось ему возвращаться в село! Ноги будто свинцом налились. Федор сошел с дороги и сел на поваленное дерево.
"Неужели Анюта так осерчала, уехав, даже словечко не передала?" - думал он, вспоминая ее глаза. Тогда на берегу ему показалось, они были какими-то другими. Как-то не так она глянула на него, когда, сорвавшись с места, убегала. Как будто увидела его впервой. Неужели она не поняла, что он просто хотел пошутить. Да не к месту и неловко все произошло, но он ведь не хотел, он же ее любит больше своей жизни!
- Чего грустишь, казак? - услышал он знакомый голос.
Федор глянул на дорогу. Из тайги тяжелой походкой, весь в рванине, опираясь на сосновый посох, вышел Семен.
- Вот те раз! Дядя Семен, чё ж ты с зимовья ушел, я ж тебя там встретить собирался?
- Дак ждал два дня, а на третий сам пошел, вдруг ты не придешь! - улыбнувшись, ответил Семен.
- Я ж слово дал! - обиделся Федор.
- Ладно, не серчай, пошутил я, знал, что вернешься.
Семен устроился рядом на ствол дерева.
- Просто решил тебе навстречу выйти, да разминулись. Тропу твою не разглядел. Только сейчас и вышел к дороге, считай, три дня плутал. А тут ты, вот как быват. Видно, нам с тобой дальше одной дорогой жизнь пробивать придется. Не зря нас сводит судьба. Ты как считаешь?
- А чё? Я с детства мечтал с тобой на Удерей-реку податься, золото промышлять. Веселый ты тогда был, и други твои понравились мне. Где ж они теперь, а?
- Долго рассказывать. Кто где, а кто уже в сырой земле, потом расскажу, время будет в достатке.
- Ладно, пойдем в село. В баньке помоемся, тут недалече уже. Слышишь - собаки брешут.
- Не могу, Федор, я ж тебе говорил.
- Что ж делать?
- Сам не знаю, схорониться пока надобно, сил набраться, потом видно будет.
- Тут недалече избушка есть, брошенное зимовье, старое, если подладить, лето пожить можно, идем туда.
После недолгого раздумья Семен согласно кивнул:
- Что ж, идем.
Продираясь сквозь чащу, без тропы, они добрались до вросшего в землю строения. Оно притулилось к скалистому обрыву в густом ельнике и совсем обветшало. Пологая крыша светилась дырами, почерневшие стволы низкого сруба обросли мхом. С пяти шагов не сразу приметишь. Ни двери, ни очага, и сырой плесневелый воздух внутри.
- Да, не хоромы, - вздохнул Семен.
- Ничё, подлатаем крышу, очаг сложим, протопим, дверь наладим, дядь Семен, иль все ж в село? - сбросив с себя мешок с поклажей, спросил Федор.
- Дак сам же говоришь - подлатаем, протопим! Остаюсь, коль сии хоромы поправить поможешь.
- Ну, тогда собирай сушняк, костер зажжем, перекусим - и за дело. К ночи надо поспеть, а то комары зажрут.
Федор, схватив котелок, спустился ниже, где журчала в каменьях вода. Набрав ее, чистой и студеной, он сначала напился, сполоснул лицо, а потом, наполнив котелок, вернулся к зимовью. У зимовья уже весело трещал костер. Семен, подкладывая зелень, дымил, разгоняя летучую нечисть.
- Скоко тут зверья, заживо сожрут! - ворчал он, отмахиваясь от полчищ комаров.
- Вечером, если такая тишь будет, точно сожрут. Место тут такое, комариное, зато мошки нет.
- От то уже хорошо.
- Там ручей, дядь Семен, иди сполоснись, и вот, я тебе одежку принес, оденься, все с комаром легче справляться будет, а то у тебя не кафтан, а решето.
- Добро, Федор, спасибо.
Прихватив одежду, Семен ушел к ручью. Федор поставил котелок на огонь. Разложил немудреную еду на камне, нарезал кусками вяленое мясо, лепешки, лук.
Семена не было долго, уж закипела вода, и Федор заварил ее травами. Тонкий аромат поплыл от млеющего в живительной влаге листа зверобоя и мяты. Не удержавшись, Федор окликнул Семена, не услышав ответа, спустился к ручью. На излучине ручья, по щиколотку в воде, согнувшись, стоял Семен и что-то делал.
- Дядь Семен, ты чё там, пошли, все готово, поспешать надо, делов-то много.
Семен оглянулся, увидел Федора и, широко улыбаясь, распрямился во весь рост. В его руках была деревянная, лопнувшая в нескольких местах, черная от старости посудина, больше похожая на лопату без рукоятки.
- Поди сюда, глянь! - крикнул он.
Федор спустился к ручью.
- Чё там?
- Гляди! - Семен протянул ему посудину. На самом ее дне среди небольшой горстки песка с водой проблескивали желтые песчинки.
- Что это? Нетто золотой песок? - не веря своим глазам, спросил Федор.
- Точно, Федька, это золото! Ручеек-то золотой, во как! - тихо, но с азартом сказал Семен.
- Вот те на, совсем рядом. Нетто правда золото?!
- Оно, оно, Федька, самому не верится. Таку даль ходили, а оно вот, под боком, прям рядом, далеко мы от села?
- Да верст пять-шесть, не боле.
- Это, Федь, хорошо и плохо. Этот ручеек теперь беречь надо, чтоб ни одна душа живая не проведала про него! Кто зимовья этого хозяин? Не наведается, часом?
- Да брошенное оно, сколько себя помню. Охотился, отец сказывал, тут ране дед Мотыга, да давно это было. Зверь перевелся, он и ушел дале, а избушка, вишь, в землю уже вросла.
- Все бы так, то ладно бы было!
Выбираясь из ручья, Семен ухватился за протянутую руку Федора. Федор легко выдернул его на крутой в этом месте берег.
"Силен парень", - подумал Семен, направляясь к зимовью.
- Однако кто-то здесь был, кто-то этот лоток здесь оставил, - указывая на деревянную посудину, сказал Семен, когда они, уже расположившись у костра, ели. - Это струмент специальный, как он сюда попасть мог?
- А где ты его нашел?
- Дак на бережку ручья, у дерева поваленного, в корневище.
- Может, его водой принесло откуда? По весне? Весной этот ручеек в речку превращается, не перейдешь.
- А где его начало?
- Кто знает? Впадает в Карнаев ручей, а где зачинается, не ведаю, не ходил по нему.
- Может, и принесло водой, лоток-то давно сделан, не так, как сейчас.
- Гадать не будем, надо избушку ладить, а то сожрут ночью звери лютые, - отмахиваясь от надоедливых комаров, сказал Федор, поднимаясь.
Дотемна они затыкали мхом и берестой дыры и прорехи в избушке, благо и того и другого было вдоволь. Семен нарубил еловых лап и что-то плел из них. Федор, смекнув, помогал, и вскоре они улеглись на душистые и пружинящие под тяжестью тела постели.
- Ловко у тебя, дядя Семен, это получилось.
- Первое дело в тайге у старателя - на земле не спать. А еловая лапа - лучший материал для матраса. Зимой и летом пушистая. Правильно сплети - и хоть на снег, хоть на каменья ложись, тепло из тела земля не заберет.
На скорую руку сложенный очаг еще не обогрел зимовья, и сырость выступала на бревнах бурыми каплями. Дым, медленно выходя через дверной проем, застилал все, оставляя только три вершка от пола, на котором они спали. Щипало глаза, першило в горле, но зато не было комаров.
- Ничё, завтра день топить буду, просохнет, да дверь наладим, во жизня будет, песня, да, Федь? - устраиваясь поудобнее, раны сильно беспокоили его, сказал Семен.
- Поутру пойду в село. Разбой домой вернулся, а я нет, мать суматоху поднять может. Медведь коло села озорует, надо пораньше вернуться. Еды возьму, кое-что из припасов и вернусь.
- Кайло у тебя есть?
- Нету, но знаю, где взять.
- Найди, Федь, без кайла мы тут ничё не сможем проверить, и пару лопат.
- Неужто здесь можно золота намыть?
- Посмотрим, как фарт пойдет. Бывало, неделю лопатишь - и ничего, а иной раз копнул - и вот оно, окаянное. Фарт, Федор, в старательской жизни - главный козырь! Сколь тебя не будет?
- Вечером завтра и буду.
- Хорошо, а чё скажешь своим?
- А чё говорить, я сам себе хозяин, надо в тайгу, и все, - повернувшись на бок, ответил Федор.
Он закрыл глаза, но сон не шел. То про Анюту думалось, то про своих домашних. Как он матери скажет, что в самую пору сенокосную ему, все бросив, в тайгу надо? Хозяин-то он сам себе хозяин, токо какой хозяин вот так свое хозяйство на бабьи руки бросит. Не управятся без него, ох не управятся! Тяжело вздохнув, он перевернулся на другой бок.
- Не спишь?
- Не, не спится что-то. А сколько сможем добыть, ежели сейчас возьмемся и до конца лета работать? Я без отдыха согласный, пока ты подлечишься, токо показывай, чё делать.
Семен, выслушав столь наполненную желанием речь, улыбнувшись, спросил:
- Вот ты неугомонный, я ж тебе объяснял, как фарт пойдет. А для чего тебе золото, Федь? Коней купить или лавку открыть хошь, богатеем стать, чтоб все тебе завидовали? Величали по батюшке, шапки сымали перед тобой. А, Федь?
Федор, увлеченный своими мыслями, не сразу заметил иронию в словах Семена.
- Жениться хочу, - ответил он и замолчал.
- Ты, однако, персидскую княжну решил в жены брать? Там за баб большой выкуп потребен. Иль у тунгуса какого дочку купить? Только они золотом не берут, им олени, соболя иль для охоты припас надобен.
Только теперь Федор понял, что Семен смеется над ним. Он насупился и отвернулся от него.
- Я серьезно, а ты…
Семен, не выдержав, громко расхохотался, хватанув дыма, закашлялся и, только перестав охать и ахать от боли бередивших ран, успокоившись, тихо и серьезно сказал:
- Ладно, извиняй, не хотел тебя обидеть. А в чем дело-то? Парень ты видный, хоть куда, нешто за тебя дочь ее родители не отдадут? Иль повинен в чем?
- Ни в чем не повинен, с отцом ее не поладил, отказался в служки к нему идти, вот он и окрысился на меня. Анютке запретил видеться со мной. Взаперти девку томил, а месяц как вообще ее отправил в Енисейск, в гости как бы. А народ языками чешет - просватал он ее там за приказчика, сынка купеческого.
- Во оно как. Так а она-то что?
- А что она супротив отцовской воли может. Хотели тайно сбечь, повенчаться, так не успели.
- Ежели только просватал - это еще не все пропало. Главное, под венцом не была. Есть воля родительская, а божья воля сильней. Ежели допустит до венца вас Господь, значит, так оно правильно будет, по его воле. А ежели нет, значит, не судьба вам вместе быть, тоже его воля. Токо за свое счастье бороться надо, брат.
- А что я могу, говорю же, увезли Анюту.
- Красивое имя, сама, наверное, тоже пригожая, а, Федь?
- Ты опять?
- Да нет, я серьезно. Просто если в сердце она у тебя, стоит и побиться в кровь. А ежели так, из обиды, что ее отец против, тогда не стоит трепыхаться.
- Говорю же, люба она мне, с другими гулял, а она в глазах стоит. Другу девку мну, а ее вижу!
- Паря, кто отец-то ее?
- Никифоров.
- Ого, слыхал, это тот, кто всеми кабаками да извозом по реке владеет?
- Он и есть.
- Да, Федь… - запустив пятерню в бороду, задумчиво сказал Семен и немного погодя продолжил: - Может, персидскую княжну и легче было бы взять, чем дочку Никифорову. Тут не золото решает, его у него в достатке, не переплюнешь. Воровским путем тоже навряд получится, он тебя из-под земли найдет. Уж я-то знаю его людишек, ты, брат, не представляешь, с кем тягаться надумал. Мой тебе совет, оставь это, выбрось из головы, не пара она тебе. Ни с какого конца. Не роднись с Никифоровым, не марай рода своего.
Услышав такое, Федор аж сел.
- Ты чё, дядь Семен, такое говоришь? При чем здесь род их, почему не пара она мне?
- Что знаю, то говорю, злодей он и весь род его злодейский.
- Да быть того не может! Нет у меня к нему приязни, то верно, но уважать я его не перестал, дела умеет Никифоров делать. Вон как развернулся, люди на него не в обиде, всем работу дает и платит справно. Суровый, нерадивости не терпит, однако справедлив к работникам, любой скажет. Напрасно ты его так.
- О, как ты за своего будущего тестя в заступ пошел! Однако, Федька, не знаешь ты многого, чего я про вашего купчика знаю. Верно говорю, злодей он, кровавый злодей.
- Ну так расскажи!
- Не время сейчас, давай поспим, устал я что-то. И так уж полночи проболтали.
- Ладно, только слово дай, что все мне расскажешь.
- Даю, вот те крест расскажу, только позже. Сильный удар грома прокатился над тайгой. Дождь крупными каплями замолотил по крыше, успокаивая и убаюкивая возбужденное услышанным сердце Федора.