- Но Туанетта… - Анри перекинул мешок на другое плечо. - Если мадам Тонтер скажет "нет", что тогда?
- Мсье Тонтер все равно привезет ее, - ответила Катерина. - Если я скажу, что это доставит мне удовольствие, - добавила она, с улыбкой посмотрев на мужа.
- О да! - уверенно воскликнул Анри. - Он обязательно привезет Туанетту, если ты еще и посмотришь на него так, как сейчас посмотрела на меня, mon ange. Но если он поедет к нам, мадам Тонтер это окажется не по вкусу, а он снова посмеет ослушаться ее…
- Возможно, в таком случае она соблаговолит посетить нас вместе с ним, - улыбнулась Катерина. - И уж тогда, Анри, мадам Тонтер полюбит меня пуще прежнего.
Тут Катерина дотронулась до локтя мужа - они подошли к лесной поляне и увидели невдалеке Джимса и Вояку, стоящих над убитым индюком.
Когда родители подошли ближе, гордая радость свершения охватила мальчика; Вояка, словно ощерившийся горгойл о четырех лапах, стоял рядом с хозяином, весело помахивая обрубком хвоста. Это был триумф. Глаза мальчика зажглись ликованием, когда он увидел интерес матери и то, с каким неподдельным изумлением отец, сбросив мешок на землю, воззрился на великолепного индюка, пронзенного украшенной перьями стрелой. Катерина внимательно разглядывала своего мальчика, а отец и сын, в охотничьем азарте забыв о ее присутствии, впились глазами в богатую добычу. Глаза Катерины тоже сияли, и Анри, угадав чувства жены, нежно положил широкую ладонь на острое плечо сына. Да, Джимс всем был в мать, кроме белокурых волос и серых глаз; этим он напоминал ее брата, беспутного, непоседливого, драчливого и удивительно симпатичного бродягу Хепсибу Адамса. Анри был счастлив увидеть, с какой гордостью жена смотрит на Джимса, и воздал горячую хвалу его подвигу.
- Каков выстрел! - воскликнул он, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть птицу и стрелу. - Прямо навылет от крыла до крыла. Совсем как пулей. Вошла до самых перьев! Я бы поклялся, что у тебя не хватит сил, малыш! Говоришь, что стрелял с опушки? Просто не верится! Такой выстрел под силу Капитанской Трубке, Белым Глазам или Большому Коту, но никак не тебе!
Упомянутые Анри имена принадлежали трем индейцам из племени канавага, друзьям Булэнов, которые научили Джимса стрелять из лука. Капитанская Трубка даже смастерил ему лук из отличного выдержанного ясеня.
Небольшой отряд продолжил путь. Солнце уже садилось за кромкой девственного леса. Золотистые блики света, игравшие вокруг путников, постепенно меркли, густая тень тяжелым черным бархатом растягивалась между деревьями. С приближением вечера, при всей его невыразимой красоте и умиротворенном покое, инстинкт, выработанный годами уединенной жизни, побуждал всех четверых бесшумно ступать по земле, и каждый из них едва ли слышал шаги остальных. Солнце еще не зашло, его лучи около часа будут полыхать весенним заревом в западной части неба; но лес, через который вилась древняя индейская тропа, становился все гуще, все мрачнее; и эта густота и пугающая беспредельность ускоряли приход тьмы, погружая все вокруг в сумрак ночи. Для мальчика и собаки поросшая лесом страна между поместьем и их домом была безмолвным и таинственным царством приключений, полным неясных предзнаменований великих событий и населенным призраками, которые на каждом шагу сулили что-то соблазнительное и совсем не страшное. Иное дело мужчина и женщина: их разум и опыт постоянно открывали в природе все новые и новые отражения красоты и величия небесного Творца. В этом огромном лесу, среди вековых деревьев, сердце Катерины всегда билось сильнее, и душа благоговела пред могуществом Духа, которого она не видела, но присутствие которого ощущала всем существом. Тропа была узкой, но Катерина шла рядом с Анри, держа его за руку, и они о чем-то говорили шепотом. Но вот над их головами вновь открылось небо, пылающее на западе последними лучами заката; вот показались небольшие поляны, разбросанные здесь и там клены, каштаны и березы, соединенные между собой вьющимися лентами зеленых лужаек; и наконец, выйдя на широкий луг, полого спускающийся в Заповедную Долину, которой они любовались с Беличьей Скалы, спутники увидели свой дом.
Он стоял в укрытой со всех сторон ложбине, похожей на крохотное дитя большой долины, и представлял собой низкое, приземистое, но веселое строение из тесаных бревен с гораздо большим числом окон, чем подсказывала осторожность, и с огромной сложенной из камня и глины трубой. Это не был обычный для тех мест дом, построенный из бревен, стоймя вкопанных в землю вокруг большого пня, который зачастую служит столом, но жилище, по меркам обитателя пограничной зоны, красивое, удобное и даже роскошное - лучшее, что мог построить Анри Булэн. Любовь Катерины к своему дому уступала лишь ее любви к Анри и Джимсу. Из его окон, открытых любому врагу, поскольку они не были защищены ставнями, она могла смотреть на все четыре стороны света. На юге и востоке лежала Заповедная Долина, и каждое утро Катерина видела, как над землями Тонтера и над Беличьей Скалой встает солнце; на севере по склону холма взбирался густой, мрачный лес; на западе уходящее на покои светило пряталось в необозримых просторах нехоженой страны, о которой всегда мечтал Анри Булэн и куда все чаще с любопытством, а порой и с вожделением поглядывал Джимс.
Но у Катерины было чем удержать своих мужчин, и это составляло предмет ее особой гордости. Вокруг дома лежали ее собственные владения: ее цветы, ее кусты, прореженные деревья, и среди всего этого - очаровательные извилистые тропинки, обложенные побеленными камешками. На ветвях деревьев висело несколько птичьих клеток, сплетенных из коры каштана. На крошечной лужайке расцветали нарциссы и полевые цветы - с начала мая и до первого инея все во владениях Катерины цвело и благоухало. Больше всего любила она вьюнки, которые Джимс называл "Джонни-попрыгунчик", душистые Уильямы и крупные Бетти - пышноглавую праматерь всех гвоздик. Между весенними нарциссами и осенними ноготками в ее саду сменяли друг друга алтеи, бальзамины, розы, люпины и дельфиниум, иберийки и душистый горошек, подсолнечник и львиный зев, гвоздики, маргаритки и такое множество других цветов и трав, что путник, случайно набредший на затерянное жилище Булэнов, едва ли поверил бы, что находится почти у самой границы.
Сад переходил в поля Анри - переходил постепенно, в чем сказался художественный вкус Катерины. На тщательно возделанных грядках были высажены зелень и овощи: салат, щавель, петрушка, просвирняк, кервель, тимьян, шалфей, морковь, капуста, пастернак, свекла, редис, портулак, бобы, тыква, аспарагус, мускусная дыня, огурцы… За грядками широко раскинулись поля, отведенные под зерновые, - десять акров пашни, граничащие с кленовой рощей, где Анри в апреле собрал ежегодные пятьдесят галлонов сиропа и вчетверо больше сахара.
Эти дорогие сердцу владения - Катерина не променяла бы и малую часть их на все богатства мадам Тонтер - и увидели наши путники, спускаясь по зеленому склону. Солнце зашло, только на западе угасал слабый отблеск заката. Мир готовился отойти на покой. В небе длинная вереница голубей тянулась в Заповедную Долину. Во мраке Большого Леса вороны устраивались в своих гнездах. Черные и серые белки в кленовой роще прервали свою трескотню и молчаливыми тенями скользили с ветки на ветку, с дерева на дерево. Около курятника Катерины собрались его обитатели, бык и корова поднялись к воротам хлева с огороженного выгона, через который бежал терявшийся в роще ручей.
Катерина улыбалась мужу, и в ответ на ее улыбку глаза Анри светились счастьем. Неожиданно эту мирную картину нарушил крик, от которого кровь застыла в жилах. Казалось, от него замерли все звуки, наполнявшие воздух. Испуганные голуби в панике разлетелись в разные стороны, флегматичный вол насторожился и замер у ворот хлева. Человек, издавший столь чудовищный крик, вышел из зеленеющих кустов, которые служили ему укрытием, и стал приближаться к путникам. В его внешности было что-то дикое, внушающее страх.
Одним движением плеча Анри сбросил мешок с мукой на землю; шедший впереди отца Джимс вскинул ружье; Вояка ощетинился и зарычал. Таинственная кряжистая фигура поднималась по склону. Джимс уже приготовил кремень и запальник и стоял, держа палец на курке, но Катерина охнула, затем тихо вскрикнула и, оставив позади своих защитников, раскинув руки, бросилась навстречу незнакомцу.
- Это Хепсиба! - воскликнула она. - Это Хепсиба!
Глава 3
Почти одновременно с взволнованным восклицанием Катерины Джимс бросил ружье и побежал за матерью. Но прежде чем ему удалось догнать ее, она уже была в объятиях брата. Тем временем отец, быстро поборов изумление и на время расставшись с мешком, тоже поспешил вниз по склону с индюком в руках. Когда он подошел к жене, сыну и шурину, Хепсиба Адаме одной рукой обнимал Катерину, другой держал повисшего на ней Джимса. Наконец он освободился от сестры и племянника и протянул Анри руку, узловатую и шершавую ", как кора дуба, который затенял дом Булэнов от солнца.
Если когда-либо существовал человек, силой, радостной энергией и кряжистостью схожий с дубом, то таким человеком был Хепсиба Адаме - странствующий торговец. С другой стороны, он чем-то смахивал на Лихого Вояку. Он принадлежал к разряду тех жизнерадостных существ, с которыми одинаково приятно иметь дело и друзьям, и врагам. Он был плотнее Анри и на полголовы ниже. У него были широкие плечи, крепко сбитое тело, круглое, как яблоко, и почти такое же румяное лицо со следами невзгод и сражений, которые, однако, не только не портили лицо Хепсибы, но, напротив, подчеркивали его живость и добродушную смешливость его лучистых глаз. Шляпы Хепсиба не носил, и макушка его была голая как колено. За этим украшением, как называл его Хепсиба, на затылке буйно росли густые рыжие волосы, завивающиеся на концах; дав волю воображению, их обладателя можно было принять за бритоголового монаха, объявившего непримиримую войну приверженцам Сатаны.
Когда утихло первое волнение встречи, Катерина на несколько шагов отошла от своего разудалого братца и внимательно оглядела его. Ее глаза светились любовью, но вместе с тем в них читался вопрос, который она не замедлила облечь в слова.
- Хепсиба, у меня дух захватывает от радости. Но я вижу и то, что ты не сдержал данного мне обещания и не перестал ввязываться в драки: ухо у тебя порвано, нос сломан, над глазом шрам, которого не было два года назад!
Обветренное лицо Хепсибы расплылось в улыбке.
- Не могу сказать того же про твой нос, Катерина, - он с каждым годом становится все изящней, - отвечал брат. - Но если какой-нибудь голландец проедется по нему свиным окороком, как это приключилось со мной во время небольшого поединка в Олбани, то, признаться, даже уцелев, он изрядно покривится. Ну а что до уха, то чего же прикажешь ожидать от француза - кроме твоего добряка мужа, разумеется, - когда вместо рук, которыми для драки наделил его Господь, он так и норовит пустить в ход зубы? Порез на лице - пустячный след от ножа одного онейды: он впал в досадное заблуждение и решил, будто я надул его, чего не было, провалиться мне на этом месте! Что еще? Больше ты ничего не заметила?
- Твоя лысина, Хепсиба, стала больше. Прямо чудо, какая она ровная и круглая.
- Просто-напросто, сестрица, мы обменялись любезностями с цирюльником-сенекой. Я отдал ему свой нож и топорище, а он повыдергивал мне волосы на индейский манер. Пока эта заплата на макушке была неровной, точно бляха воска с оплывшей свечи, она меня чертовски раздражала, ну а теперь ее подровняли, и она мне даже нравится.
- Когда ты смеялся, я заметила, что у тебя недостает зуба.
- Всего-навсего вторая порция щедрот голландца. Бог милует меня, но видела бы ты, как дерется этот голландец из Олбани!
- А твоя одежда! - сказала Катерина, наконец добираясь до самого главного, по ее мнению. - Ты выглядишь так, словно с тобой поиграл медведь. Хепсиба, что-нибудь случилось поблизости от нашего дома?
- Сущий пустяк, сестрица. В нескольких милях отсюда я наткнулся на компанию французишек, которые заявили, что я забрался слишком далеко от Новой Англии, и вознамерились повернуть меня восвояси. Но это ерунда, сущая ерунда. А вот мне стыдно за тебя, Катерина: ведь ты не заметила самого важного.
- И что же это такое?
- Мой желудок, - объявил Хепсиба, сплетя пальцы под весьма внушительным животом. - Как видишь, он совсем провалился и съежился. Он так слипся, что давит мне на хребет. Так истощал и усох, что стал не больше желудка знатной дамы. От недостатка пищи он сжался, сократился, сморщился - наконец, начисто пропал, растаял! И если я сейчас же не поем…
Конец этих сетований заглушил смех Катерины, и ее ладонь легла на губы брата.
- Милый Хеппи! Как всегда, голоден! О, тебя ничто не изменит! Мы сядем ужинать, как только разведем огонь и из трубы повалит дым. Как я счастлива, что ты вернулся!
- Я тоже, - сказал Анри, наконец-то ему удалось вставить слово.
Джимс изо всех сил дергал за рукав своего блудного дядюшку и тянул его туда, где бросил ружье: Хепсиба был его кумиром, величайшим героем на свете.
Когда они ушли, лицо Катерины стало серьезным.
- За Джимсом теперь нужен глаз да глаз, Анри, - предупредила она мужа. - Тебе известны поразительное безрассудство и легкомыслие Хепсибы. Он неистощим на разные фокусы и затеи, соблазнительные для мальчишек. Их-то я и боюсь.
Анри только улыбнулся. Он почитал подарком судьбы возможность поучиться" разным фокусам"у такого человека, как Хепсиба Адаме.
Тут Катерина увидела над высокой каменной трубой дома струйку дыма.
- Хепсиба уже развел огонь, - сказала она.
Когда через широкую двустворчатую дверь они вошли на кухню, Анри удовлетворенно вздохнул, а Катерина вскрикнула от неожиданности. Большую - тридцать футов в длину и двадцать в ширину - кухню освещали последние лучи угасающего дня и розовый отблеск пылающего в огромном очаге против самой двери полена и целой кучи кленовых углей. Таким очагом не могло похвастаться и самое роскошное поместье на берегах Ришелье. На его кладку Анри потратил целый месяц. Пока он строил дом, Катерина и Джимс жили у его тетки в Труа-Ривьер; и когда Катерина впервые увидела этот очаг, то она вошла в него, даже не наклонив головы. Его ширина не уступала высоте, у обеих его стен Анри поставил скамейки. Над скамейками вбил крюки для своих ружей, а в самой стене устроил несколько ящичков для трубок и табака. Еще глубже, но опять-таки там, куда не доходили дым и копоть, были вбиты крюки для сокровищ Катерины: котлов, чайников, сковород. Таким образом, очаг сам служил миниатюрной кухней, уютным уголком, где можно коротать вьюжные зимние вечера. Сложности с доставкой топлива, которые сперва несколько испугали Катерину, нисколько не тревожили Анри. Зимой он приволакивал бревна по шесть футов длиной и по два в обхвате; на роликах перекатывал их в топку, клал вниз полено побольше и, привалив его двумя-тремя поленьями меньшего размера, обеспечивал себя огнем на целые сутки. Такая процедура избавляла его от колки дров.
Катерину приятно удивил и обрадовал оживший очаг и встретивший их аромат жаркого. Она с детства помнила, что брат любил похвастаться своими редкими кулинарными способностями, и нисколько не сомневалась в том, что сегодня он занялся любимым делом, как только вошел в дом. Полдюжины цепей свисало с креплений в толстой дубовой перекладине футах в семи над огнем; на них были подвешены кипящие котлы и чайники; их свинцовые крышки весело пританцовывали над напором пара и бурлящей воды, которая напевала игривую, приятную на слух мелодию. Анри всегда любил неугомонную перекличку котлов и котелков - веселых предвестников ужина, но особый восторг у него вызвал огромный олень, которого Хепсиба повесил жариться над огнем, пренебрегая голландской печью - предметом особой гордости Катерины - и заменив новомодное хозяйственное изобретение примитивным устройством из привязанной к деревянному гвоздю в потолке прочной пеньковой веревки. Оленья туша поворачивалась над огнем, а сок с нее стекал в стоящий внизу противень. Катерина и Анри смотрели, как висящий над огнем олень медленно поворачивался, словно под действием невидимых рук, и золотистая корочка говорила о том, что Хепсиба внимательно следил, чтобы ни один дюйм мяса не остался непрожаренным.
Повинуясь инстинкту хозяйки, Катерина со всех сторон осмотрела мясо и только потом подошла к висевшему на стене зеркалу, откинула капюшон и поправила волосы. Затем она оглядела стол, на который специально для жареной оленины Хепсиба поставил оловянную посуду. Анри заметил, как на ресницах Катерины блеснули слезы, и, на мгновение задержав ее руки в своих, почувствовал, как сильно бьется ее сердце.
Прошло два года с тех пор, как она в последний раз видела Хепсибу: два года ожидания, надежд и молитв за легкомысленного брата, ее последнего кровного родственника, который появлялся и исчезал с непостоянством ветра, но пока так и не сумел убедить сестру бросить мечту однажды увидеть его членом их маленькой семьи. При каждом появлении Хепсиба не скупился на обещания, душой клялся, что твердо решил исполнить давнишнее желание Катерины и навсегда поселиться с ними. Но в один прекрасный день или ночь он исчезал со всеми своими пожитками. О нем не было ни слуху ни духу иногда месяцев шесть, иногда год, иногда, как сейчас, и того больше. Он возвращался, по-прежнему щедрый на обещания, готовый клясться чем угодно, в том числе и душой, но никто не сомневался, что в конце концов он снова исчезнет. "Я не могу прощаться даже с индейцем, а о Катериной тем паче, - однажды под большим секретом признался он Анри. - Уж лучше я оставлю ее смеющейся, чем в слезах".
Возвращался Хепсиба, неизменно неся на плечах огромный мешок, словно хоть отчасти хотел искупить свой грех. Развязывание мешка и распределение его содержимого со временем превратилось в самое значительное и волнующее событие в жизни Джимса и - в несколько меньшей степени - в жизни его матери. Но на этот раз, возвращаясь за ружьем в компании своего любимого дядюшки Хепа, Джимс даже не вспомнил про мешок. В решающий момент его жизни рядом оказался герой из героев, и, дабы заручиться его обещанием хранить тайну, Джимс не стал терять времени и рассказал про мальчишку, которого ненавидел. Заметив судорожное подергивание руки племянника и предательское дрожание его голоса, Хепсиба уселся на мешок с мукой и сидел до тех пор, пока умелыми вопросами и проявлением сочувственного интереса не выведал у Джимса большую часть того, что мальчик утаил от родителей. Только после того как Анри во второй раз протрубил в рог, призывая к обеду, они поднялись на ноги, и, когда Хепсиба взвалил на плечи мешок с мукой, его круглое малиновое лицо было похоже на полную луну, сулящую исполнение всех желаний.