Ялмари сначала вздрагивал, когда рябчики неожиданно, с шумом вырывались чуть ли не из-под ног, а затем, догадавшись, в чем дело, после каждой встречи с потревоженными нами птицами, останавливался и старался высмотреть этих таежных петушков и курочек в елках, где они только что скрылись.
- Хюве - хюве, хорошо - хорошо. Живой лес, когда в лесу живет много птиц.
Но рябчиками были не последними обитателями нашей тайги, которые так радовали моего финского друга…
Вскоре ели понемногу отступили назад, и вместо густо зеленых разлохмаченных черничных кочек, рядом с золотистыми сосенками, что в свою очередь обступили теперь нашу дорогу, повсюду расстелился седой упругий мох бора-беломошника. И среди этого седого мха тут же загорелись рубиновыми огоньками ягоды брусники.
Конечно, мы не могли не остановиться и не поклониться этой чудесной ягоде, хранящей в себе тепло летнего соснового бора.
Ялмари набрал целую горсть только-только созревшей брусники, держал эти ягоды в руке перед собой, как очень дорогой и неожиданный подарок, и все время негромко повторял:
- Хюве-хюве. Настоящая тайга, ягода настоящей тайги…
И тут, будто в ответ на его "хюве-хюве", чуть в стороне от дороги с громким шумом сорвался настоящий хозяин этих заповедных угодий - петух-глухарь.
Даже я вроде бы вздрогнул от неожиданного грохота глухариных крыльев… Угрюмый таежный петух-отшельник, увы, не показался нам, хотя мы очень старались рассмотреть его среди сосновых стволов…А мой гость так и продолжал стоять, держа в вытянутой руке горсть брусники, и на этот раз от сильного удивления даже не произнес вслух свое одобрительное "хюве-хюве".
Я объяснил Ялмари, что вот так вот неожиданно, громко, сильно и срывается всякий раз с земли таежный петух-глухарь, и что здесь глухарей в общем-то не так уж и мало. А как чудесно токуют, играют здесь свои колдовские весенние игры эти птицы! И вообще, если в тайге живет глухарь, значит, наша тайга еще помнит всю свою историю.
Расстаемся с бором-беломошником, оставляем позади веселые сосенки и снова спускаемся вслед за дорогой в старый-престарый ельник, Здесь на дороге, да и вокруг нее много воды - здесь черное лесное болото, и сюда во времена смолокуров трактора, вывозившие бочками собранную смолу, заглядывали обычно только по холодам, по морозам, которые схватывали, мостили льдом это гиблое место.
Перебираемся через болото, прыгая с одного упавшего когда-то на гнилую грязь дерева на другое. Наконец, и эта грязь-топь побеждена, и перед нами светлый сухой бугорок, который провожает нас вниз, к самой речушке.
Здесь, через речушку, когда-то был удобный мостик - лава, сложенная из двух ровных еловых стволов. Рядом с мостиком из воды всегда торчал шест-выручалочка. Ты ступал на лаву, брал в руки шест, упирался им в дно и осторожно перебирался на другую сторону речушки. А перебравшись, оставлял этот шест-выручалочку уже на другом берегу, чтобы, возвращаясь обратно, снова воспользоваться его услугами. Так было всегда раньше, а сейчас нас не ждали ни шест-выручалочка, ни мостки-лава. Все это куда-то, может быть, и не очень давно скорей всего унесло весенней водой - половодьем. Речка здесь не мелкая, в брод ее не перейдешь. Выходит, надо нам самим устраивать переправу…
Снимаем с себя рюкзаки, уже успевшие натянуть плечи, достаем топор - и за сухими елками-сушинами. Сваливаем две подходящих сушины, очищаем от сучков, обрубаем ненужные для нашего дела вершины. Вдвоем доставляем каждый прогонистый еловый ствол к реке.
Материал на месте. Вырубаю шест, которым и буду опрокидывать сейчас наши елками одним концом на противоположный берег.
Общими усилиями ствол поставлен на попа. Ялмари удерживает его на месте, а я поднимаю повыше шест и осторожно нащупываю на еловом стволе только что сделанную топором зарубку, куда этим шестом следует сначала упереться, чтобы затем коротким толчком уронить первую лаву нашей будущей переправы так, чтобы ее вершина оказалась как раз на противоположном берегу.
Пока все в порядке - один еловый ствол перекинут через водную преграду. Очередь второго. Он тоже ложится на положенное ему место более-менее точно. Подправляю, сдвигаю поближе друг к другу комлевые концы, перебираюсь на другой берег, сдвигаю вершины лав… Переправа наведена.
Речка позади, теперь перебираемся через неподатливую стену таволги и дягеля… Когда-то, кажется, что уже давным-давно, были здесь колхозные покосы. Теперь все это обширное пространство заливного луга, снабжавшее отменным сенцом местных коровенок, напрочь заросло буйной травищей. Трава местами выше человека. Конечно, в этих зарослях не найти и следа прежней тропы, которую помню я еще по самому первому походу сюда, на Чебусозеро.
Наконец минуем траву и снова оказываемся среди столетних замшелых елей. Под ногами снова грязь лесного болота, но не надолго - впереди веселый бугорок и звонкие от щедрого летнего солнца крепыши-сосенки над ковром будто посеребренного упругого мха.
Выбираемся на чистое, светлое место и оглядываем друг на друга. Я давно привык воевать с болотами, привык к работе в лесу и грязь на сапогах, и испачканная после наведения переправы через речку куртка меня не смущают. А как Ялмари - у него на резиновых сапогах тоже следы болота? Но мой друг так же не обращает внимания на состояние своей униформы - он труженик, рабочий-строитель, правда, не рядовой, а руководитель строительной бригады, но все равно не белоручка.
Широкое, чуть скуластое лицо Ялмари расплывается счастливой улыбкой:
- Хюве-хюве! Хорошо-хорошо!
- Да, хорошо. Тишина. Вокруг ни души. Только ели, сосны да медведь, - я указываю своему другу на тропу, на которой мы сейчас стоим: впереди нас на тропе четкие отпечатки большой медвежьей лапы. И отпечатки, судя по всему, довольно-таки свежие.
Ялмари настораживается:
- Карху. Исо. Медведь. Большой.
- Да, не самый маленький, но он уже ушел, он сейчас далеко. У нас медведи не охотятся за людьми.
- Вы с ним так договорились? Мирный договор?
- Да-да, мирный договор.
- Хюве-хюве. Хорошо-хорошо.
Ялмари, наверное, очень хочется верить в наш "мирный договор" со здешними медведями, но он все-таки посматривает по сторонам, прислушивается, и дальше мы идем, почти молча, стараясь совсем не тревожить таежную тишину…
Нам совсем недолго пришлось бы идти вслед за медведем, так как вскоре чуть в стороне от тропы встретил нас старый, давно заплывший смолой тесочек - легкий след топора на стволе сосенки. Это был указатель-сигнал, что именно здесь нам надо попрощаться с гостеприимной тропой и, свернув с нее, спуститься с сухого веселого бугра вниз, к сырой, заросшей болотной травой низинке-лядине… К счастью, лядина была не широка, и вскоре мы снова поднялись на сухой высокий бугор-гриву. Сначала высоченные ели, затем снова небольшой бор-беломошник, чуть ли не сплошь залитый ярким цветом созревающей брусники.
Сейчас наша тропа начнет спускать вниз с бугра-гривы, и тут, слева от дороги, следует заглянуть в мой тайник, куда прежде, всякий раз возвращаясь с озера, убирал я свое весло, что было для меня одновременно и шестом, и небольшую досочку, кухонную принадлежность, для разделки рыбы… Вот и тайник среди заметно подросших елочек. Но весла нигде нет. А вот досочка цела… Подбираем досочку и спускаемся к воде.
Вода здесь почти вся скрыта от нас сплошной стеной камыша-тростника, среди которого только небольшой прогал-причал, или как здесь говорят, присталище, где и оставляют рыбаки, посещающие эти места, свои плоты.
Помнится, здесь всегда было два неплохих плота: один - помоложе, другой - постарше. Конечно, эти плоты давно бы пришли в негодность, если бы всякий раз после рыбной ловли их не затаскивали подальше на берег. И пусть концы бревен остаются в озере, напитываются водой, зато все остальные бревна плота на сухом месте, под тем же солнцем, а потому всегда более-менее сухие и неплохо держат на себе человека… Возле каждого плота и по шесту, необходимого для передвижения по воде.
Сводим с берега, спускает на воду первым тот плот, который кажется мне получше, помоложе. Плот разводит собой прибрежную траву и замирает в ожидании дальнейших указаний. Осторожно ступаю на бревна плота и чувствую, что он все-таки не держит, как следует, человека. Но если этот "дредноут", что был помоложе, уже успел постареть и требует помощи, то второй плот, давно состарившийся, тем более совсем не готов отправиться в плавание… Что делать - берись за топор и вали сухую сосну-сушину, затем вырубай из ее ствола два подходящих бревна, доставляй их к причалу и подвязывай старательно с двух сторон к своему пострадавшему от времени плавсредству…Теперь плот подправлен готов к путешествию.
Добываем два таких же сухих бревна и для второго плота. Я остаюсь править этот плот, а Ялмари, хоть он и активно сопротивляется и хочет дождаться меня, оправляю все-таки на озеро: мол, лови рыбу на уху.
Ялмари на плоту, в руках у него шест. Шест тихо уходит в воду, и мой друг очень ловко, будто всю жизнь только и путешествовал на таких вот плотах по озерам, управляется со своим плавсредством. Я не тороплюсь выбираться далеко на озеро и пока только наблюдаю за своим финским гостем. Его плот у правого от нас берега. Это так называемый утренний берег - солнце заглянет сюда только после полудня, и сейчас там густая тень от вековых елей, спустившихся к самой воде. И там с рассвета до полудня может быть самая серьезная рыба. Но когда солнце доберется сюда и засветит, как говорят у нас, воду, рыба отсюда либо уйдет, либо забьется в самый берег. И тогда рыболову надо перебираться к противоположному, вечернему берегу, где после полудня все дальше и дальше от берега станет расходиться тень
Тростник немного мешает мне наблюдать первую встречу Ялмари с нашей таежной водой. Я немного подаю вперед свой плот и теперь вижу, как мой друг отправляет в сторону берега блесну. Блесна у него сейчас колеблющаяся. Она, как и положено такой не очень тяжелой колеблющейся блесне, достигнув цели, отмечается тут легким шлепком по воде. Рыболов ждет, когда блесна опустится на дно, затем легким рывком поднимает ее со дна и не спеша возвращает к плоту. И тут, когда блесна вот-вот должна была вынырнуть из воды, что-то сразу останавливает приманку и резко сгибает в крутую дугу удилище.
Это что-то оказывается совсем неплохой щукой. После недолгого спора-борьбы с опростоволосившейся хозяйкой Чебусозера, Ялмари ловко подхватывает ее подсачком. Рыба на плоту. Вот и первый подарок стране Суоми от нашего таежного озера.
Снова блесна в воде, снова не спеша возвращается обратно, к плоту, но на этот раз возвращается без каких-либо приключений - не каждый раз получать дорогие подарки…
Я не тороплюсь начать свою рыбную ловлю. Надо подождать, посмотреть, сколько и кого поймает Ялмари. Сегодня нам не надо много рыбы - только на уху, сегодня мы не вернемся домой, а будем ночевать здесь, на берегу Чебусозера. Так что рыбу для завтрашнего рыбного пирога-рыбника будем ловить только завтра утром.
Я готов в случае чего поддержать своего друга и поймать сколько-то тех же окуней, если он оплошает и не наловит рыбы на сегодняшний день. Но дела у него, по-моему, идут совсем неплохо. Он медленно ведет свой плот вдоль берега и нет-нет да и соблазняет кого-то своей суперфирменной снастью.
Все-таки я не выдерживаю - беру в руки свой спиннинг и собираюсь проверить, согласно ли добро встретить меня мое Чебусозеро после стольких лет разлуки…Когда-то именно здесь, где замер на воде сейчас мой плот, мою легкую блесенку-лепесток тут же, на самом первом забросе, атаковал окунь-окунище, потянувший далеко за килограмм. Он ударил-схватил блесну и, не останавливаясь, тяжело пошел в сторону, никак не соглашаясь сначала остановиться и повернуть к моему плоту. Я и теперь, по памяти прошлого, отправил свою блесенку в то же самое, счастливое когда-то для меня, место, дождался, когда она почти опустится ко дну, и начала вращать катушку. И тут же, как тогда, когда мое озеро преподнесло мне первый раз свой очень дорогой подарок, удар по блесне, но, правда, уже не такой сильный.
Я подвожу к плоту ершистого окунька - в прозрачной воде мне хорошо виден его высоко поднятый, готовый к встрече с любым врагом, спинной плавник, виден его густо зеленый бок. Окунь в подсачке - он не велик, всего граммов на триста пятьдесят. Следом сманиваю еще одного, такого же местного разбойника, затем третьего, и оставляю пока свою снасть.
На моем плоту давно устроено кем-то небольшое седелышко-лавочка. Седелышко еще крепкое, надежное, и я с удовольствием располагаюсь на узенькой досочке и в таком вот блаженном расслаблении остаюсь посреди тихой-тихой таежной воды. Ниоткуда никакого постороннего звука - только легкий-легкий плеск от шеста моего друга да далекое "пить-пить" канюка, который кружит над тайгой в другом конце озера.
Ялмари, не торопясь, движется в мою сторону. Наши плоты наконец сходятся и застывают на месте. Я показываю Ялмари своих окуней, в ответ он достает из сумки щуку и пяток таких же, как у меня, полосатых разбойников.
- Сегодня нам хватит?
- Конечно, хватит, - соглашаюсь я, - хватит на очень хорошую уху…
Как принимающая сторона, именно я несу ответственность за уху, а Ялмари добровольно берет на себя обязанности кострового. И пока я готовлю для ухи рыбу, он успевает доставить к нашему будущему костру вершину той самой сухой сосны-сушины, которую свалили мы сегодня, чтобы подремонтировать наши плоты. У Ялмари с собой оказывается небольшая, но с достаточно высоким зубом пила-ножовка, он ловко разделывает ей сосновую вершину на аккуратные, одно к одному, почти игрушечные полешки и складывает их тоже в почти игрушечную поленницу.
А дальше веселые языки огня над сухими сосновыми дровишками, а там и мой вместительный, "семейный" котелок над разгоревшимся костром.
В котелок сначала щучью голову, щучий хвост-махалку и окуневые головы. Все это не очень спешно варится-кипит. Пробую деревянной ложкой уху - пора опускать в котелок рыбу. Куски щуки и окуни без голов варятся уже не так долго. Как только рыба будет готова, я достану ее из ухи и разложу на той самой досочке, которая, к счастью, сохранилась до нас в моем тайнике. На досочку предварительно насыплю соль, на эту соль куски отваренной рыбы и совсем немного соли на рыбу. Теперь все это должно немного остыть, и только потом можно будет употребить это кушанье. Но сначала, наверное, надо попробовать уху.
Я протягиваю Ялмари кружку с горячей ухой, он пробует ее, но почему-то отставляет кружку в сторону и сначала принимается за рыбу.
- Хювя-хювя, хорошо-хорошо, это все, что слышу я от своего друга после каждого принятого им, и видимо, не без удовольствия, куска отварной щуки.
Вкус собственноручно изловленной щуки Ялмари, наверное, уже оценил и теперь принялся за отварных окуней. И опять только: "Хювя-хювя, хорошо-хорошо".
Рыбы, отваренной в ухе, у нас в достатке - нам ее не съесть за раз.
Рыба, уха и снова уха и рыба, а там и чай, заваренный на брусничном листе.
- Хюве-хюве, хорошо-хорошо.
Солнце все ниже и ниже опускается к еловым вершинам. Оно уже давно засветило наш утренний берег, и сейчас тень все дальше и дальше расходится на воде у противоположного, вечернего берега. Сейчас там, где солнце уже не заглядывает в воду, начнется активная жизнь озера.
Мы блаженствуем после ухи и чая, растянувшись на своих туристских матрасиках-пене, смотрим в чистое-чистое небо, что у нас над головой, и нет-нет да и слышим, как у левого от нас, вечернего берега возятся в траве явившиеся сюда на свою охоту щуки.
- Ялмари, не хочешь поймать еще щуку - слышишь, как она бьет совсем рядом?
- Слышу. Не хочу. Уже поймал. Хватит.
- А может, все-таки половишь еще?
- Ей-ей, нет-нет. Нам хватит.
- А может, поймаешь и отпустишь обратно, как нынешние рыболовы в Европе и Америке?
- Ей-ей, нет-нет. Ловить - отпускать - это больные люди. Как мастурбация.
- Но ведь ловить рыбу и отпускать стали там, где плохая вода, где рыба не годится в пищу. А людям хочется половить, успокоить свою страсть.
- Нельзя есть - не надо и ловить. Мы не собираем ягоды около шоссе, потому что их нельзя есть.
- Ну, а как же страсть, привычка ловить рыбу? Как с ней справиться?
- Охотники тоже хотят стрелять, но есть закон, когда нельзя, где нельзя. И никто не стреляет. Страсть надо держать в руках.
Я конечно полностью соглашаюсь со своим другом, который почему-то оставил свой катер, свои острова на Балтийском море, где ловится прекрасная рыба, и вот прибыл ко мне, чтобы выловить всего-навсего не самую большую щучку и пяток окуней. А теперь вот коптится у костра и собирается ночевать посреди тайги без крыши над головой.
Для ночлега у нас не только матрасики, но еще и теплые спальные мешки и по хорошему куску пленки, которую накинем на спальники от тоже ночной росы.
Мы еще долго не спим. Ялмари, пожалуй, все еще переживет весь сегодняшний день: и путешествие по лесным болотам, и наведение переправы через речку, и встречу с медвежьими следами, и ремонт плотов, и, наверное, и свою первую щуку здесь, на таежном озере, которая атаковала блесну у самого плота.
- Ты спишь, Ялмари?
- Ей-ей, нет-нет.
- Спи - завтра рано вставать.
Просыпаемся еще до восхода солнца, стряхиваем с пленки, прикрывавшей нас, холодную росу, разминаемся после сна.
- Будем пить чай?
- Ей-ей, нет-нет. Потом.
На потом остается и рыба на досочке и уха-заливное в котелке, а мы отводим от берега свои плоты.
Плот Ялмари сразу уходит направо, к своему счастливому берегу, где сейчас на воде под полосами тумана лежит густая тень от утренних елей и куда еще нескоро заглянет солнце.
Совсем недалеко от нашего причала-присталища на воде пара уток. Утки будто и не видят нас, а если и видят, то явно не принимают нас за врагов. Я опускаю свой шест в воду, и только тут утки соображают, в чем дело, но все равно отплывают в сторону совсем не спеша… Они так и не поднимаются на крыло, а по воде уходят в дальний, заросший залив озера
Уток уже не видно. Я останавливаю свой плот там, где к озеру приходит из тайги неширокий, но глубокий ручей. Этот ручей в конце концов, миновав озеро, снова появляется на свет божий недалеко от нашего присталища, чтобы уже отсюда спуститься к той самой речушке, через которую мы вчера наводили переправу. Ручей этот живет своей жизнью и по зиме, а потому, как рассказывали мне когда-то местные рыбаки, они не помнили, чтобы здесь по зиме были заморы. А уж коли озеро считается незаморным, проточным, то и рыба здесь без привкуса тины, болота - хорошая здесь рыба. Да и ход этой рыбе открыт не только в ручей и речку, но и в наше Пелусозеро, а еще дальше - в Корбозеро.
То место, где к Чебусозеру приходит ручей, пользовалось, как мне казалось, особым вниманием местных окуневых отрядов. Не раз хватали здесь мои лепестки-блесны полосатые разбойники за полкило весом. И что интересно, если уж такие увесистые рыбины соблазнялись моими блеснами, то гонялись они за ними другой раз всей азартной стаей.