В этих словах слышалось такое презрение, что я потерял дар речи. И не сразу сумел прийти в себя и возразить. Не воображай, хотел сказать я, что скрою все это от капитана. Но слова мои были заглушены грянувшими в эту минуту трубами - на верхней площадке парадной лестницы показалась августейшая чета. Анхелика обернулась и подобрала подол.
- Мне надо идти… - Она торопливо что-то обдумывала. - Быть может, мы еще увидимся.
- Где?
Чуть поколебавшись, она как-то странно взглянула на меня - странно и так пронизывающе, что я почувствовал себя совершено голым.
- Дон Франсиско де Кеведо берет тебя с собой в Эскориал?
- Да.
- Вот там и увидимся.
- Как я найду тебя?
- Ты глуп. Я сама тебя найду.
Это звучало не столько обещанием, сколько угрозой. Или и так, и эдак одновременно. Я глядел ей вслед, и, обернувшись она послала мне улыбку. Боже милосердный, в очередной раз подумал я, как она прекрасна! И как ужасна… Пройдя колонны, Анхелика двинулась вниз, вслед за королем и королевой, которые уже спустились по лестнице и теперь принимали приветствия Оливареса и остальных. Затем все вышли на улицу, и я поплелся за ними, предаваясь самым черным мыслям и горестно припоминая стихи, что дал мне однажды переписать преподобный Перес:
В обман поверив, истины страшиться,
пить горький яд, приняв его за мед,
несчастья ради, счастьем поступиться,
считать блаженством рая тяжкий гнет, -
все это значит: в женщину влюбиться;
кто испытал любовь, меня поймет.
А на улице сияло солнце, и, черт возьми, зрелище открывалось волшебное. Король, который галантно вел королеву под руку, надел в тот день костюм для верховой езды, затканный серебряной ниткой и перепоясанный красным тафтяным кушаком, прицепил, натурально, шпагу и шпоры в знак того, что он, юный и искусный наездник, часть пути проделает в седле, рыся у кареты ее величества. А за каретой этой, запряженной шестеркой великолепных белых коней, двинутся четыре других, где разместятся двадцать четыре фрейлины и камеристки. На площади Филиппа и Изабеллу первым приветствовал папский легат кардинал Барберини, собравшийся в Эскориал в компании с герцогами де Сессой и де Македой, а за ним уже - все прочие. Их величества взяли с собой дочь, инфанту Марию-Евгению - крошку нескольких месяцев от роду несла на руках кормилица, - брата и сестру короля - инфантов дона Карлоса и донью Марию, ту самую, за которую безуспешно сватался принц Уэльский, - а также кардинала-инфанта дона Фернандо, архиепископа Толедского, будущего генерала и наместника Фландрии: это под его началом мы с капитаном Алатристе спустя несколько лет будем резать протестантов и шведов при Нордлингене. Из приближенных короля особенно выделялся граф де Гуадальмедина в необыкновенно изысканном французском кафтане. Чуть поодаль стоял и дон Франсиско де Кеведо с Оливаресовым зятем маркизом де Личе, который славился тем, что во всей Испании не было человека безобразней его, но при этом женат был на одной из первых придворных красавиц. И вот, когда монархи, кардинал и вельможи расселись по своим экипажам, и их, высоким стилем выражаясь, колесничие щелкнули бичами, и кортеж тронулся в сторону Санта-Марии-ла-Майор и к Пуэрта-де-ла-Вега, народ, придя в полнейший восторг от всего происходящего, принялся рукоплескать без передышки, так что ликующие клики достались даже на долю тому тарантасу, где вместе с челядью маркиза де Личе пристроился и я. Ибо в бессчастной нашей отчизне народ готов был ликовать по любому поводу.
…По соседству, в старом "Лазарете арагонцев", прозвонили к ранней заутрене. Диего Алатристе уже проснулся и лежал с открытыми глазами на своем топчане; затем сел, зажег свечу и принялся натягивать сапоги. Времени было достаточно, чтобы до рассвета поспеть к скиту Анхеля, но в его положении пересечь весь Мадрид и перейти на другой берег Мансанареса - это, знаете ли, дело нелегкое. Тут лучше прийти на час раньше, чем на минуту позже. Так что, обувшись, капитан налил воды в лохань, умылся, погрыз ломоть хлеба, чтобы заморить червячка, и довершил туалет - влез в нагрудник из буйволовой кожи, пристегнул к поясу шпагу и кинжал, рукоять которого обмотана была тряпкой, чтобы не звенела об эфес, и во исполнение той же задачи шпоры не прицепил, а спрятал до поры в карман. За пояс сзади заткнул два пистолета Гвальтерио Малатесты - трофеи достопамятного гостевания на улице Примавера, - еще накануне тщательно вычищенные, смазанные и заряженные. Набросил на плечи плащ, скрыв им стволы, нахлобучил шляпу, огляделся - не забыл ли чего? - дунул на свечу и вышел на улицу.
Было холодно, и он поплотней завернулся в плащ. Сообразив во тьме, куда идти, капитан вскоре оставил позади улицу Комадре и вышел на угол Месон-де-Паредес. Там, у фонтана Кабестрерос, на мгновение замер, ибо ему почудились какие-то шорохи, а потом двинулся дальше и мимо закрытых по раннему времени дубильных и кожевенных мастерских выбрался туда, где в свете фонаря, горевшего со стороны площади Себада, возвышалась мрачная громада новой скотобойни, которую можно было найти и в самом кромешном мраке по запаху тухлятины. Он уже огибал бойню, когда вновь и теперь уже без всякого сомнения услышал за спиной шаги. Либо кому-то оказалось с ним по пути, либо кто-то идет следом. Предполагая худшее, Алатристе вжался в нишу, сбросил плащ, передвинул один из пистолетов вперед и обнажил шпагу. Так постоял минутку, сдерживая дыхание и прислушиваясь, пока не убедился, что шаги приближаются. Снял шляпу, чтоб не выдать себя, осторожно высунулся из своего укрытия и заметил медленно надвигающийся силуэт. Может быть, просто совпадение, мелькнуло у него в голове, но береженого бог бережет. А потому вновь надел шляпу, стиснул шпагу и, когда пешеход поравнялся с ним, выскочил из ниши.
- Чтоб тебя разорвало, Диего!
Меньше всего в этот час и в этом месте ожидал капитан Алатристе увидеть перед собой Мартина Салданью. Лейтенант альгвасилов - или скорее тень, наделенная его зычным голосом, - испуганно шарахнулся назад, обнажив шпагу, причем быстрей, чем можно об этом рассказать. 3-з-зык, - просвистел, покидая ножны, клинок, тускло блеснув во тьме, и Салданья с проворством, которое, как сказал наш великий комедиограф, "достигается упражнением", принял оборонительную позицию. Алатристе, пощупав ступней, убедился, что почва - ровная и гладкая, прижался к стене левым плечом, защищая эту сторону туловища. Таким образом, он мог свободно действовать правой, тогда как лейтенанту это, наоборот, помешало бы.
- Не скажешь ли мне, каким ветром занесло тебя сюда? - осведомился Алатристе.
Салданья медлил с ответом, пошевеливая из стороны в сторону вытянутым вперед клинком. Без сомнения, он опасался, что давний его приятель применит старинный трюк, которого и сам не чурался: продолжая говорить, предпримет атаку. Это отвлекает внимание - пусть хоть на мгновение, но и мгновения вполне достаточно, чтобы получить дюйма три толедской стали в грудь.
- Х-х-ху… рмы поесть не хочешь ли? - вопросом на вопрос ответил он.
- И давно ты за мной следишь?
- Со вчерашнего дня.
Алатристе призадумался. Если это правда, у лейтенанта было времени в избытке, чтобы наглухо обложить заведение Барыги и вломиться туда с десятком стражников.
- Отчего же ты в одиночестве?
Салданья вновь помолчал, словно бы подыскивая слова.
- Я не по службе, - наконец проговорил он. - Частным образом.
Капитан оглядел широкоплечий приземистый силуэт.
- Пистолеты при тебе?
- Не все ль тебе равно? Я же тебя не спрашиваю, чем ты богат сегодня. Наше дело решим на шпагах.
Голос его звучал гнусаво - должно быть, сказывался сломанный нос. Алатристе счел вполне разумным, что лейтенант воспринимает как свое личное дело и его побег из кареты, и убитых стражников. Это в духе Салданьи - разобраться с обидчиком самому, с глазу на глаз.
- Сейчас не время, - ответил капитан.
На это альгвасил с расстановкой и тоном спокойного упрека ответил:
- Мне… кажется, Диего… ты забыл… с кем разговариваешь.
Поглядывая на то, как тускло мерцает перед ним полоска стали, Алатристе в нерешительности поднял было и вновь опустил свою шпагу.
- Не хочется мне с тобою драться. Как-никак представитель закона…
- Ничего, сегодня я не взял с собою жезл.
Алатристе в досаде прикусил губу: сбывались его худшие подозрения: дальше лезвия своей шпаги Салданья его не пропустит.
- Послушай, - предпринял он последнюю попытку. - Давай договоримся. Сейчас не могу… Мне предстоит сегодня одна очень важная встреча…
- А я на твои встречи плевать хотел. Плохо, что наша с тобой последняя встреча оборвалась на середине.
- Ну забудь ты про меня хоть на сегодня. Обещаю вернуться и все объяснить тебе.
- Засунь себе свои объяснения…
Алатристе со вздохом провел двумя пальцами по усам. Они с Салданьей слишком хорошо знали друг друга. Стало быть, делать нечего. Он стал в позицию, а лейтенант отступил на шаг. Было темно - клинки, однако, различить можно. Почти так же темно, меланхолически подумал Алатристе, как в ту ночь, когда этот самый Мартин Салданья, Себастьян Копонс, Лопе Бальбоа, он сам и еще пятьсот испанцев осенили себя крестным знамением, выскочили из траншеи и полезли по земляному валу на бастион "Конь" в Остенде. Вернулась половина.
- Ну, давай, - сказал он.
Зазвенели, столкнувшись, лезвия шпаг. Алатристе знал, с кем имеет дело: они и воевали бок о бок и часто фехтовали в шутку на деревянных рапирах: Салданья был человек умелый - несуетлив да проворен. Капитан начал бурный натиск, надеясь первым же выпадом задеть его, но противник, чуть отступив, чтобы открыть себе пространство для маневра, немедленно провел ответный удар - простой и прямой. Теперь пришлось попятиться капитану, и стена, прежде прикрывавшая его, теперь мешала ему, сковывая движения. Кроме того, он на миг потерял из виду блеск вражеского клинка. Развернувшись на месте, он яростно рубанул наотмашь и тотчас увидел летящую сверху шпагу Салданьи. Отбил, отпрянул, мысленно выругался. Конечно, темнота уравнивает шансы и победа становится делом случая, но все же он, Алатристе, владеет шпагой лучше своего противника, и надо просто измотать его. Все дело в том, сколько времени для этого понадобится и не случится ли так, что вопреки намерению лейтенанта свести с ним счеты один на один, какой-нибудь патруль услышит шум схватки, и орава стражников поспешит на выручку своему начальнику.
- Любопытно, кому отдаст твоя вдова жезл альгвасила? - осведомился Алатристе, делая два шага назад, чтобы перевести дух и оторваться от противника.
Он знал, что Салданью вывести из равновесия невозможно, покуда не затронута его жена. Но если затронут - берегись. Злые языки утверждали, что и должность свою, и чин он получил благодаря тому, что жена была снисходительна к домогательствам неких третьих лиц, так что стоило лишь намекнуть на это, как бешенство застилало лейтенанту глаза. Надеюсь, думал Алатристе, так случится и на сей раз. Поудобней перехватив шпагу, он сделал финт, чуть отстранился - удостовериться, что его обидные слова произвели требуемое действие, - и отметил, что клинки столкнулись с особенной яростью. Стало быть, он на верном пути.
- Бедняжка, - продолжал он. - Воображаю, как она будет убиваться. Но траур ей пойдет, так что утешители найдутся…
Салданья промолчал, но задышал чаще, а когда его неистовый выпад не достиг цели, наткнувшись на подставленное лезвие, выругался сквозь зубы.
- Р-рогач, - спокойно сказал Алатристе и подождал.
Вот теперь сработало. Он не столько видел, сколько угадывал в темноте, руководствуясь высверком клинков и топотом, что противник потерял голову, а вместе с нею - и фехтовальный навык, и ослеплен злобой. А потому стал покрепче и, не препятствуя неистовому натиску Салданьи, дал ему выполнить половину маневра, а вслед за тем, почувствовав, что лейтенант должен приставить левую ногу, - развернул кисть так, что пальцы оказались снаружи, и сделал выпад.
Тотчас высвободил лезвие и, вытирая его полой плаща, смотрел, как оседает наземь размытая темнотой фигура. Спрятал шпагу в ножны и опустился на колени рядом с тем, что было мгновение назад его другом. Как ни странно и неведомо почему, он не испытывал ни угрызений совести, ни жалости. Только глубокую усталость и желание выматериться в полный голос. Ах, будь оно все проклято. Он навострил уши. Салданья дышал - слабо и неровно, но капитану не понравилось, что при каждом выдохе слышалось бульканье и едва уловимое посвистыванье. Значит, задето легкое. Нарвался, дурья башка…
- Будь ты неладен… - вырвалось у него. Вытащил из рукава чистый платок и попытался заткнуть рану. Два пальца глубины, определил он. Заправил в нее край платка, чтобы унять кровотечение.
Потом, не обращая внимания на стоны Салданьи, развернул и приподнял его. Ощупал спину, но не нашел выходного отверстия и не выпачкал пальцы кровью.
- Мартин! Ты слышишь меня?
В ответ не раздалось, а прошелестело чуть слышно:
- Да…
- Постарайся не кашлять и не шевелиться.
Он опустил раненого на землю, подложив ему под голову свернутый плащ - чтобы голова была повыше, а не то кровь хлынет горлом, и Салданья захлебнется.
- Что со мной? - спросил тот, и последнее слово потонуло в нехорошем влажном кашле.
- Ты понял, что я говорю? Будешь кашлять - изойдешь кровью.
Альгвасил слабо кивнул и замер - лица не видно, только посвистывал воздух в пробитом легком. Через мгновение, когда Алатристе, нетерпеливо оглядевшись по сторонам, сказал ему, что должен уйти, тот вновь кивнул.
- Постараюсь кого-нибудь прислать к тебе… Священника хочешь?
- Чушь… не мели…
- Тем лучше. - Алатристе поднялся на ноги. - Значит, выживешь. Не впервой.
- Не впервой.
Алатристе уже сделал несколько шагов прочь, когда раненый подозвал его. Он вернулся и вновь стал на колени.
- Ну чего тебе, Мартин?
- Ты ведь… сам так не думаешь… А?
Алатристе стоило немалого труда разлепить пересохшие, будто склеившиеся губы, и каждое слово причиняло боль.
- Ну, ясно, не думаю.
- Сукин ты… сын…
- Ты ведь не первый день меня знаешь, Мартин.
Казалось, все силы Салданьи собрались в этот миг в пальцах - так крепко и цепко ухватили они руку Алатристе.
- Ты… хотел взбесить меня… Да?
- Да.
- И это… была… всего лишь… уловка?
- Разумеется.
- По… божись.
- Богом всемогущим клянусь.
Пробитая грудь Салданьи мучительно содрогнулась от приступа кашля. Или смеха.
- Я… так и знал… Сукин ты сын… Я так и знал.
Алатристе снова поднялся, запахнул плащ. Теперь, после схватки, когда схлынул жар, ему вдруг стало зябко - перед рассветом всегда холодает. А впрочем, может, и не в рассвете дело.
- Удачи тебе, Мартин.
- И тебе… тоже… капитан Алатристе…
Если не считать того, что где-то в отдалении заливались собаки, ночь была безмолвна - стих даже ветер, слегка шевеливший листвой на деревьях. Диего Алатристе одолел последний пролет Сеговийского моста и на миг остановился возле прачечных. Вода в Мансанаресе после недавних дождей вздулась, затопила берег. Позади осталась темная громада Мадрида, с высот нависавшего над рекой, вонзавшего в небо шпили своих колоколен и верхушку башни Алькасара: наверху - черный бархат небосвода, будто шляпками обойных гвоздиков, утыканный звездами, внизу, за городскими стенами - редкие и тусклые огни.
Сырость пропитала его плащ, когда, убедившись, что все в порядке, капитан зашагал к скиту. После того как, пряча лицо, он постучал в двери ближайшего дома, сунул в приоткрывшуюся щель дублон и велел привести хирурга к раненому, что лежит напротив скотобойни, Алатристе нигде больше не задерживался. Сейчас, уже в двух шагах от цели, он во избежание новых недоразумений вытащил один из пистолетов, взвел курок и взял на прицел стоявшего возле скита человека. На щелчок тревожным заливистым ржаньем отозвался конь, а голос Бартоло Типуна осведомился, он ли это.
- Он самый, - ответил Алатристе.
Типун со вздохом облегчения спрятал шпагу в ножны. Сказал, что очень рад видеть капитана целым и невредимым, и передал ему поводья, прибавив, что этот караковый жеребец хорошо смотрится, а еще лучше слушается узды и шпор, хоть и забирает самую малость вправо. Несмотря на это, такой конь впору маркизу - или самому китайскому императору, или любой персоне самого высшего разбора.
- Холка не потерта, спина не сбита, так что скачи хоть на край света. Я поглядел - подкован на все четыре и на совесть. Седло и подпруга в порядке… Вам понравится.
Алатристе похлопал коня по теплой, крепкой, длинной шее, и тот игриво мотнул головой, раздул ноздри и фыркнул, обдав капитанову руку теплым влажным дыханием.
- Если не гнать его галопом, - продолжал Бартоло Типун, - свободно покроет восемь-десять лиг. Одно время он принадлежал андалусийским цыганам, а они - наипервейшие лошадники на всем белом свете и клячу бы держать не стали… Но если все же загоните, то на почтовой станции в Галапагаре смените его на свежего коня, ибо оттуда дорога все время в гору идет…
- Я вижу, ты мне и провианту припас?
- Взял на себя такую смелость: тут коврига хлеба, головка овечьего сыру, оковалок копченого мяса и бурдючок с альборокским.
- Наверно, хорошее, - заметил Алатристе.
- Оно из таверны Лепре, и этим все сказано.
Алатристе тщательно проверил узду, удила, подтянул в обрез подпругу, подогнал стремена. Потом достал из кармана и протянул Типуну два золотых.
- Держи. Ты делом доказал, что по праву принадлежишь к сливкам воровской братии.
Тот расхохотался:
- Клянусь саваном моего дедушки, капитан, мне нравится такая работа! И делать-то ничего не пришлось! Задаром получаю. Не надо было даже губить христианские души, как тогда в Санлукаре… И, поверьте, мне очень жаль, что не смог заработать как полагается человеку с моими дарованиями… Закис я от тихой жизни. Иногда нападает охота встряхнуться - не все ж кормиться трудами неправедными моей подопечной…
- Кланяйся ей от меня. Дай ей бог уберечься от французской хворобы, что доконала твою Бласу Писорру, земля ей пухом.
Алатристе угадал в темноте, что Бартоло Типун осенил себя крестным знамением:
- Главный Хозяин - я разумею Господа нашего - не попустит.
- Что же касается того, что ты закис, - прибавил Алатристе, - то это беда поправимая. Не торопись, случай представится. Жизнь коротка, искусство - вечно.
- В искусстве, капитан, я смыслю немного, а вот насчет второго, слава святому Роху… Сами знаете про долг, про платеж и кто кого чем красит… Так вот, я зла не забываю, а добро помню. В этом смысле я надежней четырехдневной малярии - приду в срок, на минутку не запоздаю. Только свистните.
Алатристе, присев на землю, пристегивал шпоры:
- Излишне предупреждать тебя, что мы с тобой не виделись и вообще друг друга не знаем, - проговорил он, возясь с пряжками. - И что бы там со мной ни было, в этом отношении можешь быть спокоен.