Обернувшись, капитан успел увидеть его презрительно сузившиеся глаза. "Я думал, ты покрепче будешь", - говорил этот взгляд.
В следующее мгновенье страж понял свою ошибку. Но было уже поздно - клинок чуть повернулся в сторону, и Алатристе, бросившись бородачу в ноги, с размаху двинул его плечом в живот. Толчок, едва не вывихнувший ему руку, достиг цели - противник потерял равновесие, свалился в грязь, а капитан, сцепив в замок связанные руки, изо всех сил двинул его по лицу, круша носовые хрящи и разбивая губы. Наемник попытался ударить его ножом, но, по счастью, то был здоровенный охотничий нож с длиннющим лезвием - короткий обоюдоострый кинжал тотчас бы вспорол капитану брюхо. Но поскольку они барахтались на земле, плотно обхватив друг друга, у бородача не было возможности размахнуться как следует, и острие соскальзывало с задубелой плотной ткани. Капитан сумел прижать коленом руку с ножом, стиснуть ладонями горло, а большими пальцами надавить на глазные яблоки противника. Тут уж миндальничать не приходилось и церемониться было некогда - шел бой без правил, - и Алатристе сжимал стражу горло изо всех сил, считая про себя: пять… десять… пятнадцать… и когда дошел до восемнадцати, бородач захрипел и обмяк Дождь быстро смыл кровь с лица и ладоней капитана, когда, уже не встречая сопротивления, он выхватил нож из разжавшегося кулака, сунул под бороду, нажал - и пригвоздил противника к земле. Так он держал его некоторое время, навалившись всей тяжестью и чувствуя, как содрогается и бьется под ним поверженный враг, пока, наконец, со свистящим усталым вздохом, слетевшим уже не с его губ, а из перерезанного горла, тот не окостенел. Тогда Алатристе перекатился на спину, подставив лицо дождю, перевел дыхание. Выдернул лезвие из раны, зажал роговую рукоять между колен и перерезал веревку, стягивавшую запястья, умудрившись не вскрыть себе вены. При этом заметил, как дернулась и задрожала нога бородача. Забавно, подумал он, хоть и не впервые мог наблюдать это явление: человек уже мертв, а тело еще противится смерти.
Он снял с трупа все, что могло пригодиться - шпагу, нож, пистолет. Шпага оказалась хороша, саагунской работы, хоть и покороче тех, к которым он привык. Не теряя времени, капитан вооружился. Лезвие охотничьего ножа было в две пяди длиной, рукоять сделана из оленьего рога. Кинжал, конечно, предпочтительней, но ничего, сойдет и это. От пистолета после того, как его поваляли в грязи, проку должно быть немного, однако Алатристе все же заткнул его за пояс, заметив, что теперь, когда схлынул жар схватки, руки дрожат от холода. Бросил прощальный взгляд на мертвеца: ноги больше не дергались, и лужица крови напоминала сильно разбавленное вино - дождь не унимался. Одежда на бородаче вымокла насквозь и вывозилась в грязи, так что от холода не спасет, и потому капитан, ограничившись одной лишь навощенной накидкой, набросил ее себе на плечи.
Из кустов донесся какой-то шорох. Алатристе обнажил шпагу, с удовольствием ощутив ее привычную и успокаивающую тяжесть. Теперь, подумал он, поговорим на равных.
Я обратился в соляной столп. Передо мной со шпагой в руке, с убитым в ногах и с густым слоем грязи на щеках стоял капитан Алатристе. Казалось, он только что вылез из фламандских болот или - еще чего доброго - вернулся с того света. Оборвав мои радостные восклицания, он устремил взор на Рафаэля де Косара, который, шлепая по лужам и ломая ветки, трещавшие, как пистолетные выстрелы, в этот миг возник у меня за спиной.
- Черт… - сказал мой хозяин, пряча шпагу в ножны. - А этому здесь что надо?
Я пустился в объяснения, стараясь не быть слишком многословным, но капитан, недослушав, сделал полуоборот налево и двинулся прочь, словно внезапно утратил всякий интерес к тому, по каким причинам оказался на лесной поляне прославленный комедиант.
- Предупредил?
- Вроде бы… - промямлил я, с беспокойством вспоминая непроспавшуюся физиономию кучера.
- Вроде или предупредил?
Капитан большими шагами двигался меж кустов. Я поспевал следом, слыша за собой, как Косар бормочет сквозь зубы какую-то невнятицу - не то читает стихи, не то ругается. Время от времени Алатристе, остановившись, чтобы сообразить, куда идти дальше, оборачивался и бросал на комедианта мрачный взгляд.
Неподалеку раздался звук рожка - мне показалось, что я слышал его издали еще до встречи, - и мы замерли под дождем. Капитан прижал палец к губам, поочередно оглядел Косара и меня. Потом вскинул ко мне руку, повернутую ладонью вниз - этот безмолвный сигнал, которым мы пользовались еще во Фландрии, означал: "Жди! Иду на разведку", - и, осторожно ступая, скрылся меж деревьев. Мы с актером укрылись под деревом. Косар, пребывая в полнейшем восхищении от этих условных знаков и от того, что попал чуть ли не на всамделишную войну, начал было что-то говорить, но я зажал ему рот. Он понимающе кивнул, глядя на меня с большим почтением, чем прежде, и стало ясно, что никогда больше не услышать мне от него ни "малыша", ни "мальчугана". Я улыбнулся ему, а он - мне. Глаза комедианта сияли от восторга. Я оглядел его - кургузенький, измазанный грязью, вымокший до нитки… И эти его немецкие бакены, соединенные с усами. И рука на эфесе. У него был на удивление боевой вид. Есть такие люди - кажутся неказистыми и миролюбивыми, а потом вдруг прыгнут и ухо тебе откусят. До сих пор - уж не знаю, благодаря ли вину или еще чему, - Косар, казалось, ни на миг не испытал страха. Он играл роль - лучшую роль в своей жизни - и наслаждался острыми ощущениями.
Капитан появился так же бесшумно, как исчез. Взглянул на меня и снова вскинул руку, но теперь - ладонью вверх и растопырив все пять пальцев. Пятеро, мысленно перевел я. Большой палец ткнул вниз. Врагов. Алатристе провел ладонью от правого плеча к левому бедру, как бы изображая перевязь, а затем поднял указательный палец. Офицер. Большой палец вверх. Свой. И тут я понял, что имелось в виду. Красная перевязь служила в полках испанской пехоты знаком различия. А в этом лесу носить высокий чин мог только один человек.
Диего Алатристе снова появился на краю лесной опушки, спрятался за деревом. В двадцати шагах от него, в зарослях дрока, окружавших высоченный дуб, стоял молодой человек с охотничьим ружьем в руках. Он был строен и рыжеват, облачен в зеленое сукно, на голове имел узкополую шапочку с козырьком, на ногах - выпачканные грязью гамаши, на руках - перчатки, за поясом - длинный нож. А шпаги при нем не было. Напряженно выпрямившись и немного задрав голову, он стоял неподвижно, слегка выставив одну ногу вперед. Казалось, этой позой он сдерживает пятерых людей, взявших его в полукольцо.
Из-за шума дождя и расстояния до Алатристе лишь изредка доносились отдельные слова. Юный охотник, впрочем, хранил молчание, а говорил только и исключительно Гвальтерио Малатеста, чьи черные плащ и шляпа блестели от дождя. Он же был единственным, кто держал шпагу в ножнах: все остальные убийцы, двое из которых носили платье придворных егерей, уже обнажили клинки и сужали круг.
Алатристе стряхнул с плеч накидку. Пистолету он не доверял - осечка в такой сырости была более чем возможна, - а потому взялся за рукояти шпаги и ножа, наметанным глазом прикидывая, сколько шагов отделяет его от этой живописной группы. С досадой понял, что на рыжеватого юношу рассчитывать нечего: тот продолжал стоять неподвижно, как статуя, держал ружье в опущенных руках и взирал на окружавших его убийц так безразлично, словно замыслы их не имели к нему ни малейшего касательства. Алатристе заметил даже, что, по охотничьему обычаю, он прикрывает замок ружья полой своего зеленого кафтана, чтоб вода не попала, и если бы не проливной дождь, не грязь под ногами и не пятеро головорезов, можно было бы подумать, что он позирует Диего Веласкесу для очередного портрета. Капитан скорчил гримасу, долженствовавшую обозначать не то восхищение, не то презрение. Да, вероятно, это храбрость, подумал он. Но глупости и чудовищной бургундской спеси - еще больше. Что ж, пусть послужит ему горьким утешением, что даже перед лицом смертельной опасности король, из-за которого он сейчас поставит на кон собственную жизнь, не утратил величия.
А какого дьявола, продолжал размышлять Алатристе, мне лезть в это дело? Почему я должен гибнуть из-за этого малого, который не желает пальцем пошевелить ради своей защиты, будто воображая, что сию минуту ему на помощь с неба высадятся ангелы или гвардейские стрелки выскочат из-за деревьев с боевым кличем "Бог и Испания!"? Ох уж эти венценосцы… Пороки рождения, недостатки воспитания… Самое забавное, что и в самом деле в кустах прячется гвардия - он, да Иньиго, да Косар. И еще - тень комедиантки Марии, словно бы витающая в дождевых каплях… Конечно, всегда отыщется придурок, готовый пожертвовать жизнью для спасения короля… Капитан вздрогнул от ярости. Богом или чертом клянусь, будет только справедливо, если этот щеголь, питающий такое пристрастие к безопасным забавам и чужим женам, получит по заслугам. Гуадальмедины здесь нет, и таскать для него каштаны из огня некому. Черт бы его взял! Пусть заплатит цену, которую рано или поздно придется заплатить всем и каждому. И - наличными, Гвальтерио Малатеста векселей не принимает.
- Ваше величество, позвольте ружье.
Эти слова итальянца отчетливо донеслись до слуха Алатристе, который, по-прежнему притаясь за деревом, созерцал все происходящее со злорадным любопытством. Что может сделать король? Да ничего не может: нож не в счет, шпаги при нем нет, и в самом лучшем случае дело сведется к одному выстрелу, да и то - если ружье заряжено и порох не отсырел.
- Давайте сюда ружье, - нетерпеливо повторил один из приспешников Малатесты и, занося шпагу, сделал шаг вперед.
И тут Филипп Четвертый повел себя довольно неожиданно. Все так же бесстрастно, нимало не изменившись в лице, он чуть наклонил голову, рассматривая свое ружье, о котором словно бы только сейчас вспомнил, - причем как о чем-то совершенно малозначащем. Постояв еще мгновение в неподвижности, взвел курок, вскинул ружье к плечу. Потом с леденящей кровь невозмутимостью свалил наступающего на него убийцу выстрелом в лоб и в упор.
Вот теперь пора! - подумал капитан, выскакивая из-за дерева. За такого короля и помереть не жалко.
Выстрел послужил сигналом к атаке. Следуя последним капитановым наставлениям, мы с Косаром зашли во фланг людям Малатесты и, стоя на противоположной оконечности этой полянки, видели, как мой хозяин покинул укрытие и выскочил на открытое пространство со шпагой в одной руке, с ножом - в другой. Тогда я тоже выхватил свой клинок и бросился вперед, не удосужившись проверить даже, решил ли Косар идти до конца и следует ли он за мной. Но тотчас за спиной у меня раздались его вопли:
- Именем короля! Ни с места! Клади оружие, сдавайся! Кому сказано?!
Матерь божья, подумал я. Только этого и не хватало. Итальянец и его присные услыхали крики и шлепанье наших ног по лужам - и повернулись в сильном удивлении. Последнее, что я помню отчетливо, было лицо обернувшегося к нам Малатесты. В ярости он отдал своим приказ, с быстротой молнии обнажил шпагу, и в струях дождя мелькнули воздетые клинки остальных. А позади неподвижно стоял и взирал на нас король с еще дымящимся ружьем в руках.
- Именем короля! - продолжал неистово орать Косар: ни дать ни взять - лев рыкающий.
При этом всерьез рассчитывать на него не приходилось, так что мы с капитаном дрались вдвоем против четверых. Ушами хлопать некогда. И потому, оказавшись перед одним из егерей, я стремительно полоснул его по руке, заставив выронить шпагу, а сам, с проворством белки обогнув его, напал на второго. Тот держался чуть позади, выставив клинок. Моля бога о том, чтобы не поскользнуться в грязи, я выхватил левой рукой кинжал. Бог, наверное, услышал - я удержался на ногах, сделал нырок и, оказавшись у самых колен противника, снизу вверх всадил не менее трех пядей стали ему в живот, а когда отвел назад локоть, извлекая лезвие, егерь повалился навзничь, и на лице у него было написано такое глубочайшее изумление, словно он думал, что с сыном его матери ничего подобного произойти не может. Но меня в этот миг беспокоил уже не он, а тот, кого я обезоружил. Шпагу я выбил, но кинжал-то остался, и потому я поспешно развернулся, готовясь отразить его атаку. Однако он уже схватился с Косаром, едва отбиваясь левой рукой - правая повисла плетью - от града ударов и пятясь под натиском комедианта.
Пока бой складывался в нашу пользу. Но рана, оставленная кинжалом Анхелики, болела нестерпимо, и я всерьез опасался, что от моих резких движений она откроется, и я просто зальюсь кровью, как освежеванный поросенок. Обернувшись посмотреть, не нужна ли моя помощь Алатристе, который в этот самый миг выдергивал клинок из груди своего противника - тот согнулся вдвое, и кровь ручьем текла у него изо рта - я заметил, что черный и прямой Гвальтерио Малатеста перебросил шпагу из руки в руку, выхватил пистолет и, не более доли секунды поколебавшись, на кого направить дуло, выбрал все же короля, стоявшего в четырех шагах от него. Я был слишком далеко и потому мог лишь беспомощно наблюдать, как мой хозяин, высвободив наконец застрявший меж ребер клинок, пытается броситься на линию огня. Но и он бы не успел. Я видел, как Малатеста, вытянув руку, наводит пистолет, а король, глядя прямо в лицо своему убийце, швыряет на землю ружье, складывает руки на груди, желая, вероятно, и в смертный час выглядеть достойно.
- Мне! Мне эту пулю! - крикнул капитан.
Итальянец и бровью не повел, продолжая целиться в короля. Вот он нажал на спуск, и сухо щелкнул колесцовый замок.
Осечка.
Порох отсырел.
Диего Алатристе стал между королем и итальянцем. Никто и никогда еще не видел Малатесту в такой растерянности. Будто не веря собственным глазам, он недоуменно покачивал головой, вертя в руке бесполезный пистолет.
- Ведь рядом стоял… - бормотал он.
Но вот он опомнился. Взглянул на капитана так, словно впервые видел или забыл о его существовании, и мрачная усмешка чуть искривила его губы.
- Рядом стоял… - с горечью повторил он. Потом пожал плечами и, отшвырнув пистолет, переложил шпагу в правую руку.
- Ты все испортил.
Он отстегнул пряжку плаща, чтобы не сковывал движения. Не сводя глаз с капитана, показал подбородком на короля:
- Неужто и вправду считаешь, что эта овчинка стоит выделки?
- Давай, - сухо ответил капитан.
Прозвучало это как: "Давай займемся нашими с тобой делами", и своей шпагой Алатристе показал на шпагу итальянца. Малатеста посмотрел на клинки, перевел взгляд на короля, словно прикидывая, имеется ли какая-нибудь возможность довести начатое до конца. Снова пожал плечами, тщательно оправляя на них мокрый плащ и как бы намереваясь завернуться в него.
- Спасайте короля! - продолжал вопить Рафаэль де Косар, все еще возившийся со своим противником.
Малатеста взглянул на него с выражением иронической покорности судьбе. Потом улыбнулся. Капитан, заметив, как метнулись искры жестокости в его угрюмых глазах, как мелькнула на рябоватом лице белоснежная опасная улыбка, сказал себе: "У этой змеи жало еще не вырвано". И, повинуясь внезапно осенившей его догадке, отпрянул как раз вовремя, чтобы увернуться от плаща, брошенного итальянцем ему на шпагу. И все же самую малость промедлил, и тяжелая от дождевой воды ткань сковала его движения. Перед глазами вспыхнула сталь. Малатеста будто выбирал, куда нанести удар, но потом обогнул капитана и устремился к Филиппу.
На этот раз властелин Старого и Нового Света отступил на шаг. Капитан заметил в его голубых глазах беспокойство - ну, наконец-то! - и августейший лик с оттопыренной габсбургской губой на этот раз чуть дрогнул в ожидании неминуемого удара. Да уж, понял Алатристе, нелегко сохранить невозмутимость, когда черными глазами Малатесты совсем в упор глядит на тебя смерть. Но все же того выигранного мгновенья, когда он предугадал замысел, хватило - сталь звонко лязгнула о сталь, отбив выпад, казавшийся роковым. Клинок итальянца скользнул вдоль лезвия капитановой шпаги, совсем немного не дотянувшись до царственного горла.
-Porca Madonna! - выругался Малатеста.
Потом повернулся и с непостижимой стремительностью исчез меж деревьев.
Я наблюдал за этим издали, сознавая свою беспомощность, потому что все произошло так стремительно, что и "Отче наш" до половины не дочитаешь. Но когда Малатеста кинулся бежать, а капитан повернулся к королю удостовериться, что он не ранен, я, разбрызгивая лужи, со шпагой в руке помчался вдогонку за итальянцем, пригнувшись и прикрываясь от стегавших по лицу веток. Расстояние сокращалось - я был юн и легок на ногу, так что вскоре стал настигать его. Он вдруг обернулся, увидел, что я один, и остановился, с трудом переводя дыхание. Дождь хлестал так свирепо, что грязь у меня под ногами, казалось, вскипала.
- Погоди-ка малость, - сказал Малатеста, для вящей убедительности подкрепив свои слова движением руки со шпагой.
Я в нерешительности замедлил шаги. Быть может, капитан последовал за мной, но в настоящую минуту мы с итальянцем были наедине.
- Хватит на сегодня, - прибавил он.
И снова двинулся прочь - спиной вперед, не сводя с меня глаз. Тут я заметил, что он прихрамывает и, когда наступает на правую ногу, морщится от боли. То ли его ранило, то ли ушибся, когда бежал по лесу. Он промок насквозь, был очень грязен и смертельно утомлен. Шляпа где-то слетела, длинные мокрые волосы слиплись на лбу и щеках. Я подумал, что усталость и хромота уравняют наши возможности.
- Не стоит… - проговорил Малатеста, угадывая мои мысли.
И проковылял еще немного. Чертовски болела спина, но боевой задор был весь при мне. Я сделал шаг, потом другой. Итальянец покачал головой, как бы укоризненно. Потом улыбнулся, немного отступил, сдерживая гримасу боли, и стал в позицию. Кончики наших клинков соприкоснулись. Я был предельно осторожен и искал способ как-нибудь подобраться к нему. Он, старый пес, ограничивался только защитой. Но даже и так, не предпринимая ответных атак, Малатеста владел оружием несравненно лучше меня, и мы оба это знали. Однако я был как во хмелю, глух к доводам рассудка и помнил только одно: он - передо мной, а у меня в руке - шпага.
Вот он приоткрылся, словно бы ненамеренно, но, почувствовав подвох, я не атаковал, а, держа шпагу так, что чашка приходилась на уровень глаз, чуть пошевеливал локтем из стороны в сторону и искал брешь в его обороне - истинную брешь, а не ловушку. Дождь все лил, я старался не поскользнуться, памятуя, что это равносильно гибели.
- Э-э, мальчуган, ты стал благоразумен.
Малатеста улыбался, но я знал - он дразнит меня, так сказать, выманивает из норки. И потому не поддавался. Время от времени, не сводя с него глаз, рукой, державшей кинжал, я смахивал дождевые капли со лба.
За спиной у меня послышался голос, выкрикивавший мое имя. Капитан. Я отозвался. Из-под прилипших прядей глаза итальянца быстро перекатились справа налево и обратно. Он искал выход. И тогда я стрелой кинулся на него.