- Скоро узнаешь.
- Не сомневаюсь… В последний раз нечто подобное я узнал, увидев вокруг себя полдесятка наемных убийц, а в предпоследний - когда очутился в подвале инквизиции.
- Я вас, сеньор Бальбоа, считала юношей отважным и мужественным … - сказала она и, резко сменив тон, спросила: - Ты что же - не доверяешь мне?
Я задумался. Вот так и поступает дьявол, мелькнуло у меня в голове. Он играет с людьми. Дергает за струны тщеславия, вожделения, страха. Добирается до самого сердца. Сказано ведь в Писании: "Все это дам Тебе, если падши поклонишься мне…" Дьявол - умен, ему даже нет необходимости лгать.
- Разумеется, не доверяю.
И тотчас услышал - она тихо засмеялась, потянув к себе полу плата, и с необыкновенной нежностью произнесла:
- Дурачок.
И поцеловала меня еще раз. Или, говоря точнее, мы с ней поцеловались - да не один раз, а много; и моя рука, обхватив ее плечи и не встречая сопротивления, бережно заскользила по ее шее, потом мягко проникла под бархат колета, отыскав девические груди. Губы мои щекотал тихий смех Анхелики, которая то податливо льнула ко мне, то - когда вожделение чересчур ударяло мне в голову - слегка отстранялась. И, клянусь вам, господа, чем хотите - если бы в ту минуту запылал передо мной огонь геенны, без малейших колебаний пошел бы я следом за Анхеликой туда, куда соизволила бы она повести меня, и, обнажив шпагу, защищал бы ее хоть от самого Люцифера. И рискнул бы даже - хотя чем уж тут рисковать - навеки погубить свою душу.
Внезапно она отпрянула. На улице показался один из тех, за кем мы следили. Я откинул назад плащ, приподнялся, чтобы лучше видеть. Человек стоял неподвижно, будто караулил или поджидал кого-то. Постоял - и начал прохаживаться из стороны в сторону, так что я испугался, как бы он не обнаружил нас. Но вот он устремил взгляд в глубину улицы. Я посмотрел туда же и увидел мужской силуэт - шляпа, плащ, шпага. Он приближался, держась середины мостовой, словно опасаясь тонувших во мраке стен, и чем ближе подступал к этому самому караульщику, тем медленней становились его шаги. Вот наконец эти двое сошлись. Что-то знакомое почудилось мне в походке и повадке вновь прибывшего, а особенно - движение, которым он откинул полу плаща, высвобождая рукоять шпаги. Цепляясь за каменную опору портика, я подался вперед, всмотрелся. И в лунном свете к неописуемому своему изумлению узнал капитана Алатристе.
Закутанный в плащ едва ли не до полей шляпы человек, который стоял посреди улицы, не обнаруживал ни малейшего намерения уступить дорогу или хоть сдвинуться с места. Так что Диего Алатристе, замедляя шаги перед тем, кто не давал ему пройти, закинул левую полу плаща за плечо, нащупал пальцами навершие эфеса. Отдал должное тому, что держится незнакомец на удивление спокойно и, главное, молчит. Если он пришел сюда один, то либо смел до безрассудства, либо в совершенстве знает свое ремесло, либо кое-что припас под плащом - пистолет, например. Впрочем, может быть и то, и другое, и третье разом. Нет, он не один, подумал капитан, где-то тут поблизости - еще люди, и это самое скверное. Вопрос в том, его ли поджидает незнакомец или кого еще. Впрочем, встреча у этого дома да в такой час отметает все сомнения. Но это не Гонсало Москатель - мясник выше ростом, шире в плечах, Да и притом не из тех, кто справляется со своими неприятностями сам. Может быть, наемный клинок? Но в какие же выси занесся этот головорез, если, зная, с кем придется иметь дело, решил справиться с Алатристе в одиночку?
- Нижайше прошу вашу милость, - промолвил меж тем предмет капитановых размышлений, - немного погодить. Дальше вам нельзя.
Алатристе удивился: хотя незнакомец прикрывал рот плащом, приглушенный голос его звучал все же достаточно внятно, чтобы оценить учтивую манеру и тон человека хорошо воспитанного.
- А кто это меня не пускает? - осведомился капитан.
- Тот, кто имеет право.
Это он зря, подумал Алатристе, проведя двумя пальцами по усам, а затем взялся за массивную бронзовую пряжку своего пояса. Продолжать беседу не было никакого смысла. Вопрос лишь в том, в большой ли компании явился сюда этот хлыщ. Капитан, не поворачивая головы, быстро скосил глаза налево и направо. Что-то во всем этом было не совсем обычное.
- Ладно, к делу, - сказал он, вытягивая из ножен шпагу.
Закутанный не шевельнулся - даже не распахнул плащ. Он стоял неподвижно и смотрел, как мягко играет лунный свет на лезвии обнаженного клинка.
- Я не хочу с вами драться.
Ага, он изменил обращение. То "ваша милость", то просто "вы". Чтобы так лезть на рожон, надобно очень хорошо знать Алатристе, либо повредиться в рассудке.
- Это почему же?
- Мне это не пристало.
Алатристе поднял шпагу и наставил ее на незнакомца.
- Хватит канителиться! Шпагу наголо!
Увидев клинок в непосредственной близости от своей груди, незнакомец все же отступил на шаг и распахнул плащ. Лицо его было затенено широким полем шляпы, однако оружие оказалось на виду. Капитан ошибся: не пистолет оказался под плащом, а два пистолета. Колет же, судя по всему, был двойным, то есть, собственно говоря, не колет, а дублет. Эспадачины таких не носят. Сосунок, подумал Алатристе, куколка моя нарядная, удалец недоделанный, куда ж ты лезешь, вот только возьмись за рукоять, всажу тебе под кадык пять дюймов стали, "мама" сказать не успеешь.
- Я не стану с тобой драться.
Ах, теперь уже с "тобой"! Это облегчает дело. Сам напрашивается. Он мне тычет, а я его ткну. Святое дело - приколоть наглеца, хоть мне и кажется, что его голос я когда-то слышал. Но если даже мы с ним встречались, это не дает ему права встревать в мои ночные дела, а стало быть, не спасет его шкуру. Ладно, нечего тянуть. Пора кончать.
Капитан надвинул шляпу ниже, отстегнул пряжку плаща, дав ему соскользнуть наземь. Сделал шаг вперед, левой рукой обнажив кинжал и не сводя глаз с пистолетов противника. Тот отступил еще немного и вдруг проворчал:
- Чтоб тебя черти взяли, Алатристе! Все никак не узнаешь?
Сказано было с высокомерным раздражением. Голос теперь звучал яснее, и капитан вроде бы признал его. По крайней мере, засомневался и удержал руку, уже готовую нанести разящий удар.
- Ваше сиятельство?!
- Оно самое.
Граф де Гуадальмедина собственной персоной стоял перед Алатристе, и тот, еще не успев спрятать в ножны шпагу и кинжал, попробовал осмыслить это неожиданное появление.
- А какого дьявола оно здесь забыло? - осведомился он наконец.
- Не хотел, чтобы ты осложнил себе жизнь. Вот, значит, к чему клонил тогда дон Франсиско, молча продолжал размышлять Алатристе. Теперь все ясно. И очень погано, разрази меня гром. Вот же несчастная судьба: как ни велик мир, а сойтись на узкой дорожке пришлось страшно сказать с кем. И вдобавок Гуадальмедина затесался. Посредничек. Сводник чертов.
- О моей жизни мне и заботиться.
- Тебе и твоим друзьям.
- Так почему же мне нельзя пройти?
- Почему, не могу сказать. Нельзя - и все.
Алатристе раздумчиво покачал головой, перевел взгляд на кинжал и шпагу. Мы - то, что мы есть, подумалось ему. Репутация обязывает. Она у нас одна.
- Меня ждут, - сказал он.
Альваро де ла Марка был невозмутим. Капитан знал, что граф очень недурно управляется со шпагой - крепко стоит на ногах, обладает должным проворством, ведет бой хладнокровно и с оттенком щегольского пренебрежения к противнику, как в последнее время вошло в моду у испанской знати. Тем не менее с Алатристе ему не справиться. Хотя… Ночное время и слепой случай могут уравнять шансы. А два пистолета - тем более.
- Место занято, - раздельно проговорил Гуадальмедина.
- Желаю сам в этом убедиться.
- Сначала тебе придется меня убить. Или мне - тебя.
Это прозвучало без вызова или угрозы, а как нечто вполне очевидное. Очевидное и неизбежное. Сказано было негромко и дружески-доверительно. Графу тоже ведь из себя не выпрыгнуть: доброе имя - свое и чужое - жизни дороже.
Алатристе произнес прежним тоном:
- Не нарывались бы вы, ваше сиятельство, на неприятности.
И сделал шаг вперед. Граф остался на месте - шпага в ножнах, пистолеты крест-накрест за поясом. Без сомнения, он умеет ими пользоваться всего несколько месяцев назад, в Севилье, Алатристе имел удовольствие видеть, как он, не говоря худого слова, в упор застрелил альгвасила.
- Ведь это всего лишь женщина, - настойчиво, проникновенно, по-свойски, сказал Гуадальмедина. - Таких в Мадриде сотни… Ну, надо ли губить свою жизнь из-за какой-то актриски?
- Да кто б ни была, - помолчав, ответил капитан, - не только в ней дело.
Гуадальмедина, словно заранее зная ответ, тяжело вздохнул. Потом обнажил шпагу и стал в позицию, левую руку сместив к поясу. Алатристе - делать нечего - поднял клинки, отчетливо сознавая, что после этого движения земля будет гореть у него под ногами.
Увидев, как незнакомец - издалека не разглядеть было его лица, которое он наконец-то открыл - выхватил шпагу, я сделал шаг вперед, но цепкие руки Анхелики удержали меня.
- Это не наше дело, - шепнула она. Обернувшись, я взглянул на нее так, словно она внезапно лишилась рассудка.
- Что ты такое говоришь?! Там… там - капитан Алатристе!
Она совершенно не удивилась и не ослабила хватку.
- И ты хочешь, чтобы он узнал, как мы за ним следим?
Мой порыв немного угас. В самом деле, что я скажу своему хозяину, если он спросит, зачем я оказался здесь в такую глухую пору?
- Если объявишься, то выдашь меня, - продолжала она. - Твой друг Салотристе… или как его там? - вполне способен уладить свои дела сам.
Да что же это происходит? - ошалело спрашивал я себя. Что здесь творится? И какое отношение имеем мы с капитаном ко всему этому? При чем тут Анхелика де Алькесар?
- И потом, ты же не можешь оставить меня одну…
В голове у меня был полнейший туман. Анхелика крепко вцепилась в мою руку и была так близко, что я чувствовал на лице тепло ее дыхания. Я терзался стыдом за то, что не кинулся на выручку Алатристе, но ведь бросить Анхелику или выдать ее присутствие тоже невозможно. Это - позор. Меня так и обдало жаром. Не сводя глаз с улицы, я прижался пылающим лбом к холодному камню. Когда этот закутанный в плащ человек выходил из таверны, за поясом у него я разглядел пистолеты. Будь ты хоть лучший в мире фехтовальщик, но от пущенной в упор пули не увернешься.
- Я должен идти.
- Не вздумай.
Теперь в голосе ее звучала уже не мольба, а предупреждение, но мысли мои были уже там, на улице, где противники, неподвижно постояв с обнаженными клинками в руках, наконец шагнули друг к другу и скрестили оружие. Вырвавшись из рук Анхелики, я выхватил шпагу и поспешил на помощь капитану.
Диего Алатристе услышал топот и сказал себе, что Гуадальмедина все-таки пришел сюда не один и подстраховался не только пистолетами, так что ближайшее будущее рисовалось в довольно мрачном свете. Следовало действовать без малейшего промедления, поговорка "поспешишь - людей насмешишь" в данном случае не годилась. Граф пятился, угрожая шпагой и стараясь улучить момент, чтобы взвести курок. Можно было не сомневаться - как взведет, так вскоре и спустит. К счастью для Алатристе, сделать это одной рукой было невозможно, и капитан полоснул шпагой над его головой, принуждая парировать удар и меж тем примериваясь, как бы вывести Гуадальмедину из строя да при этом не убить. Топот за спиной приближался, а с ним и развязка. Сделав финт кинжалом, он притворился, что отступает. Граф, что называется, купился, решил, что столь желанное мгновение пришло, опустил руку со шпагой, чтобы, не выпуская ее, взвести курок - и сейчас же получил в левую руку укол, от которого выронил пистолет, споткнулся и, поминая бога и черта, отлетел назад. Вроде бы не сильно задел, подумал Алатристе, слыша, что Гуадальмедина не стонет, а только бранится. Впрочем, для людей такого сорта это примерно одно и то же. Так или иначе, сводник-граф стремительной тенью, оживляемой блеском клинка, проворно метнулся обратно, и капитан понял, что покуда у него за поясом второй пистолет, добра не жди. Все! - решил он. Гуадальмедина тоже слышал раздающийся в переулке топот, но не воодушевился, а приуныл. Оглянулся, потеряв драгоценное время. А капитан, воспользовавшись этой заминкой, наметанным глазом оценил расстояние между ними, сделал обманное движение, целя противнику между ног и тем самым заставив сбитого с толку графа прикрыться, - и приготовился, уже не заботясь ни о здоровье, ни о жизни его, всадить лезвие, как бог на душу положит.
- Капитан! - крикнул я.
Ибо мне совсем не улыбалось попасть в темноте под горячую руку. Оба противника с воздетыми шпагами обернулись ко мне. Поднял свою шпагу и я, направив ее на неизвестного, и тот, будучи нежданно атакован с тыла, отпрянул в сторону, приготовясь - не сказать, чтоб очень ловко - отбить мой удар.
- Тьфу ты, пропасть! - вскричал он. - Зачем впутываешь мальца в эти дела?
Услышав его голос, я, можно сказать, обратился в соляной столп. Опустил шпагу, всмотрелся и наконец узнал графа Гуадальмедину.
- А и в самом деле, - спросил Алатристе, - ты здесь зачем?
Голос был режущий, как лезвие шпаги, и так же позванивал металлом. Меня вдруг бросило в жар - да так, что рубаха, плотно прилегавшая к телу, вмиг взмокла от пота. Голова пошла кругом.
- Я думал…
- Н-ну?
В смятении чувств я замолчал, не в силах пошевелить языком. Гуадальмедина наблюдал за нами удивленно, чтобы не сказать - оторопело. Сунув шпагу под мышку, он правой рукой ощупывал мякоть левой и морщился от боли.
- Спятил ты, Алатристе, - проговорил он.
Капитан же поднял руку с зажатым в ней кинжалом, как бы требуя время на размышления. Светлые глаза его из-под широкого поля шляпы пронзили меня, как два стальных острия.
- Что ты здесь делаешь?
Теперь я понял, что значит "убийственный тон", и, клянусь вам, господа, несколько оробел.
- За вами шел.
- Зачем?
Сглотнув слюну, я представил, как Анхелика, притаившись под портиком, издали наблюдает за мной. А может быть, она уже ушла?
- Я опасался, что вам подстроят засаду. - Голос мой мало-помалу обрел прежнюю твердость.
- Оба спятили, - веско заключил Гуадальмедина.
Однако в голосе его слышалось явное облегчение. Мой неожиданный приход позволил ему выйти из затруднительного положения, не поступившись честью и сохранив жизнь.
- Нам всем следует помнить о благоразумии, - добавил он.
- Что ваше сиятельство разумеет под благоразумием? - осведомился капитан.
Граф посмотрел на дом, остававшийся темным и безмолвным, и пожал плечами:
- Хватит на сегодня.
Эти слова были достаточно красноречивы. Я с горечью понял, что для него, для графа Альваро де ла Марка, дом на улице Лос-Пелигрос или то, из-за чего произошла стычка, были делом третьестепенным. Они с Диего Алатристе обменялись ударами, и это накладывало на обоих известные обязательства. Раз уж дошло до такой крайности, то схватку можно отсрочить, но ни в коем случае нельзя предать забвению. Дружба - тем более старинная - дружбой, но Гуадальмедина - вельможа, Алатристе же - простой солдат, у которого, кроме шпаги, ничего нет: ему, как гласит поговорка, и мертвым-то упасть некуда. Будь на месте графа другой человек, равный ему по положению, и сумей он подавить вполне естественное желание просто-напросто подослать к капитану полдюжины убийц, после происшествий сегодняшней ночи тот немедленно отправился бы ворочать веслом на галеры или кормить клопов в каталажке. Слава богу, Гуадальмедина был не таков. Не исключено, что он, как и его недавний противник, придерживался старинного правила, что клинок без нужды не вынимают, а без славы не вкладывают, и однажды начатое дело следует продолжить в подходящем месте и в спокойной обстановке, где ни тому, ни другому не надо будет беспокоиться ни о ком, кроме самих себя.
А капитан смотрел на меня, и глаза его мерцали во тьме. Потом очень медленно, словно бы пребывая в задумчивости, спрятал в ножны шпагу и кинжал. Молча переглянулся с Гуадальмединой и положил мне руку на плечо.
- Никогда больше так не делай, - промолвил он хмуро.
Его железные пальцы с такой силой сжали мое Плечо, что мне стало больно. Он наклонился совсем близко, у самых моих глаз оказался орлиный нос над густыми усами, пахнуло таким привычным запахом кожи, вина, железа. Я попытался высвободиться, но он держал крепко.
- Никогда больше не ходи за мной, - повторил он. - Никогда.
И все нутро мое скрутило от стыда и раскаянья.
V
Вино из Эскивиаса
Худо мне стало на следующий день, когда, присев в дверях таверны "У Турка", я наблюдал за капитаном Алатристе. А он расположился за столом, имея перед собой кувшин вина, блюдо со свиной колбасой и книгу - если память мне не изменяет, "Жизнь оруженосца Маркоса де Обрегона" - которую за все утро так и не открыл. Колет его был расстегнут, сорочка распахнута на груди. Он сидел, привалясь к стене спиной, уставив зеленоватые глаза - от солнца они казались еще светлее - в одну точку, находящуюся где-то на улице Толедо. Я старался держаться поодаль, ибо терзался сильнейшим стыдом за свое вчерашнее бессовестное вранье, на которое подвигло меня то удивительное существо, та дама, барышня, девчонка - называйте как хотите, - которая умудрялась кружить мне голову до такой степени, что я сам не сознавал, что делаю. Как раз тогда мы с преподобным Пересом, из уважения к Алатристе принявшим на себя заботу о моем образовании, переводили некое место у Гомера, где Одиссея обольщают своим пением сирены - вот в таком примерно состоянии духа я находился. Ну, стало быть, все утро я старательно избегал встречи с хозяином, благо Каридад беспрестанно гоняла меня туда-сюда с поручениями: то за свечами, то за кремневой галькой, то ей трут понадобился, а потом послала в аптеку Фадрике Кривого за миндальным маслом, по возвращении же велела доставить преподобному корзину со свежевыстиранным бельем. И вот теперь, освободясь и пребывая в праздности, я шатался без дела на углу улиц Толедо и Аркебузы, глазел на катившиеся мимо кареты, на скрипучие телеги, доставлявшие разные товары на Пласа-Майор, на вьючных мулов, на осликов, верно служивших водоносам и оставлявших горы навоза на скверно вымощенной улице, по которой текли струи грязной воды. Временами я поглядывал на капитана и всякий раз видел его в задумчивой неподвижности. Дважды, правда, поднимал он глаза на Каридад, в фартуке и с засученными рукавами сновавшую по своему заведению, и вновь, не произнося ни слова, углублялся в свои думы.