Три жизни Юрия Байды - Арсентьев Иван Арсентьевич 15 стр.


Коржевский поговорил с Афанасьевым, тот позвал Юрася, велел проводить командира ближе к селу. Пошли втроем. Юрась вел известной ему по недавнему рейду тропкой. Заросли оборвались впереди, за бороздчатым картофельным полем, в километре от них начиналась улица, но в темноте ее не было видно. Коржевский долго шарил облупленным биноклем по околице, присматривался к погосту, чуть сереющему на пригорке, ворчал:

- Все ночи были хоть иголки собирай, а как воевать - тьма могильная… Ты местность хорошо знаешь? - спросил Афанасьева.

- Вырос здесь… А что?

- Поскольку пушечки у нас нет, придется тебе лично, Илья Иванович, заняться тем местом, - показал Коржевский на кладбищенский бугор. - В первую очередь - дзотами У них круговая оборона, как уверяет наш лихой разведчик Байда, - иронически проговорил Коржевский. - Ты уж держи его у себя под рукой.

Атака была назначена на шесть ноль-ноль. Начало робко светать. Стало уже видно смутные очертания ячеек и окопов. Отряд, растекаясь, постепенно огибал село подковой. Юрась шагал впереди взвода Афанасьева. Прошли по водомоине оврага, залегли. Афанасьев взобрался наверх. В плащ-палатке, похожий на нахохлившегося грача, он, словно клювом, поводил туда-сюда вороненым стволом ручного пулемета, - это была условная команда ползти по-пластунски, рассредоточиваясь: дальше открытое место.

Ползли по сухой похолодевшей земле. Шуршала жухлая трава. Кладбищенский бугор все ближе. Взвод охватывал его с трех сторон. Вдруг грянул выстрел. Люди, прислушиваясь, застыли. Афанасьев взглянул на часы и, как было условлено, махнул рукой, но его плохо видели. Он продвинулся вперед еще. Чуть слышно звякнула, ударившись о что-то твердое, сошка пулемета. Юрась замер. Затем на всякий случай вынул из кармана две гранаты, взял обе в одну руку, вставил запалы. Прополз с десяток метров, залег в неглубокой, вымытой дождями канавке. Прямо перед ним где-то - рукой подать - окопы, но их по-прежнему не видно. "Доброшу ли гранату?" - подумал Юрась. Уверенности не было. Подползти б поближе, но Афанасьев приказал не шевелиться.

Не шевелился, лежал, слушал, задерживая дыхание: как бы не упустить начало атаки. И прозевал. Увидел смутные тени партизан, которые беззвучно, без единого выстрела, вскочив с земли, неслись к укрепленному бугру. Юрась тоже вскочил и помчался вперед, кого-то догоняя. Впереди, справа, слева захлопали выстрелы, послышались отрывистые крики, возгласы. Из темноты возникли светлячки, пронеслись рядом с головой: фашисты били из пулеметов трассирующими. В селе взметнулась ракета. Она еще мерцала в небе, когда рядом, как показалось Юрасю, ослепляя, резанул длинной очередью невидимый пулемет. И тут же брызнули осколки вражеской гранаты. Слева кто-то пронзительно взвыл. Юрась упал. Он лежал, вдавливаясь в ложбинку, и в руке держал гранаты. Вот он размахнулся одной на частые взблески. Взрыв - и пулемет умолк. На несколько секунд. Потом пули снова посыпались возле головы, отбрасывая в лицо комочки земли. Еще полетела граната. Ухнул взрыв, а пулемет строчит, проклятый, хоть бы что!

Юрася затрясло. Затрясло не от страха перед этим неуязвимым, словно заговоренным пулеметом. Его охватила ярость от непонимания происходящего. Прижав к плечу приклад, Юрась раз за разом палил по красноватому языку, что высовывался из амбразуры дзота.

Тем временем остальные взводы партизан вышли на противоположную сторону села и заняли исходные позиции. В селе начался пожар, по небу пошли желтовато-коптящие отблески.

Афанасьев послал связного к Коржевскому с просьбой ударить по укрепленному бугру с тыла, но связной как в воду канул: то ли убило, то ли заблудился. Фланговый огонь дзота по-прежнему не давал партизанам поднять голову. Максим дернул за рукав Юрася; безуспешно гвоздившего по амбразуре:

- Эй! Побереги патроны!

Юрась повернулся к нему:

- Почему не атакуем дзот?

- Дзот? - Максим зло сплюнул. - Та-а-а-ктик… Дурная смерть - не заслуга.

От слов Максима петушиный задор в Юрасе погас. Что-то надо было придумать, но ничего на ум не шло. У Юрася не было ни профессионального военного умения, ни боевого опыта, которым обладал тот же десантник Максим.

Наконец приполз связной. Афанасьев выслушал его, скривил недовольно губы, крикнул:

- Байду ко мне!

Команда дошла по цепи до Юрася. Пластаясь по земле, он приблизился к командиру взвода.

- Вот что, давай задворками или… в общем, на ту сторону кладбища, надо брать дзот с тыла. Мы отвлечем их огонь на себя, а ты постарайся бросить связку гранат в амбразуру, иначе нас всех здесь перемолотят. На вот… - протянул он связку противотанковых. - Нет, возьми еще одну. С тобой пойдет… Варухин. Идите!

Варухин посмотрел удивленно на Афанасьева, на Юрася, сопнул носом и, когда вражеский пулемет на несколько секунд умолк, вскочил вслед за Юрасем. Они, пригибаясь, помчались к хатам. Их слепило огнем пожара, над головой свистели пули, стрельба усиливалась. Во дворах села ни души, тихо. Побежали огородами, через пустырь к сгоревшее нефтебазе, чернеющей уродливым нагромождением металла на багровом фоне горящих хат.

- Давай туда! - показал Юрась.

Неожиданно над головами партизан тонкой струйкой взвизгнули пули. Оба повалились на землю, спрятали головы. Стрельба прекратилась. Юрась чуть приподнялся, понял: бьют с того бугра, где кладбище, где дзот. У них, видать, круговой обстрел.

- Устроились, гады!.. - прокричал Юрась Варухину. - Давай перебежками к тем железякам, за ними укроемся. По одному, давай…

- Ты что, ошалел? Кинжальный огонь!

Юрась, не слушая, вскочил, метнулся к наваленным как попало бочкам. По нему пальнули. Он присел среди железного лома. Пули оглушительно били по металлу, хотелось заткнуть уши. От бочки перед носом Юрася что-то отскочило и задымилось на жирной земле, остро запахло нефтью. Вдруг он засмеялся и нетерпеливо замахал Варухину. Тот рывком пересек опасное пространство, тяжело упал рядом. В уголках сжатых губ - засохшая пена, глаз за стеклами очков не видно.

- Сейчас мы им подкинем! - оскалился Юрась и потянул к себе бочку с широкой горловиной. - Давай сыпь! - показал он.

Варухин не понял зачем, но что нужно делать, понял. Принялся рыхлить тесаком землю, бросать в бочку. Юрась рыл попавшимся под руку обломком железа, наскребал землю в шапку, вываливал в бочку, кидал туда же битый кирпич и все, что попадало под руку. Работали, дрожа от нетерпения, поеживались, когда пули взвизгивали возле головы. Из горловины показалась земля, Юрась утрамбовал ее ногой, добавил еще, смахнул со лба капли пота, спросил Варухина:

- Понял?

Тот кивнул утвердительно. Юрась надел винтовку на ремень, шевельнул плечами, попробовал, ладно ли, кивнул напарнику:

- Держи гранаты, а я…

Они присели на корточки и вытолкнули набитую землей бочку из-за укрытия. Подпирая плечом, руками, Юрась покатил ее в сторону дзота. Варухин семенил рядом на корточках, как утка. Вражеский пулемет ошалело лупил, но черный цилиндр неуклонно приближался. Немцы поняли замысел партизан. Бока бочки были сплошь покрыты пробоинами, из отверстий несло смрадом, от раскаленных пуль дымилась земля. Чем ближе к амбразуре, тем жестче удары, тем тяжелее толкать бочку-щит - начался скат кладбища. Варухин полз рядом, подталкивая бочку плечом. Пулемет сек ее в упор. Вдруг грохот точно обрезало: тишина.

Юрась выглянул осторожно: не собираются ли немцы в него самого запустить гранату? Людей не видно, а шагах в двадцати зияет амбразура дзота. Протянул руку назад, шевельнул пальцами. Варухин сунул ему связку гранат. Юрась размахнулся, бросил. Что-то звякнуло, и грохот встряхнул бочку. Комья земли саданули по спине Юрася. Он вскочил, протер запорошенные глаза и одним махом перепрыгнул через окоп, распластался. Из умолкнувшего дзота тянулся вонючий дым, в дыму что-то качалось. Присмотрелся - шмайссер. Отброшенный взрывом, он повис на колючей проволоке. Юрась сорвал его, клацнул затвором, пустил очередь вдоль окопа. Стрельба усилилась, стреляют со всех сторон. Юрась растерялся: куда наступать? Где свои? Где противник? Наконец слева, приглушенная пальбой, донеслась команда:

- Впер-р-ред! Впер-р-ред!

Юрась бросился вдоль окопа, споткнулся обо что-то, едва удержался на ногах. Успел заметить: на дне окопа кучей лежали гранаты с длинными деревянными ручками. Схватил одну, пригибаясь побежал дальше. Поворот, и - бац! - в него врезался фриц. Стукнулись грудь в грудь и, точно бильярдные шары, - в разные стороны. Юрась потерял равновесие, упал навзничь, фриц уткнулся в стену окопа, растопыря руки и обалдело тараща глаза на Юрася. Его рот хватал воздух. В глазах Юрася пошли круги, не зажившая рана на голове давала о себе знать, а солдат, дрожа отвисшей челюстью, уже поднимал автомат к груди Юрася, но выстрелить не успел. Юрась что было сил бросил в него гранату с деревянной ручкой и попал ему в голову. Немец зашатался. Юрась быстро вскочил, выхватил из рук оглушенного врага оружие, толкнул прикладом в спину.

- Форвертс! Форвертс! - крикнул запомнившиеся со школы слова и погнал впереди себя как живой щит. Немец бежал впритруску, нелепо размахивая длинными руками и вытирая на ходу кровь с лица. Послышалась русская команда, по голосу Юрась узнал Афанасьева и понял: кладбищенская высота с дзотами - в руках партизан.

- Хальт! - крикнул он пленному. Тот остановился, вобрал голову в плечи. Шея его побагровела, складка кожи опустилась на воротник. Только сейчас Юрась разглядел, что это офицер. Показался Варухин, за его спиной висел шмайссер. На вопросительный взгляд Юрася он самодовольно ответил:

- Трофей!..

Быстро пробежала разгоряченная Васса, через плечо у нее - сумка с красным крестом. Наткнулась на партизан, обрадованно заулыбалась. Вдруг увидела немецкого офицера, подалась испуганно назад: это был первый враг, с которым она встретилась так близко.

Юрась посмотрел на фляжку, висевшую на ремешке у Вассы на боку, вытер тыльной стороной ладони пересохшие губы. Васса заметила его взгляд, поспешно отвернула пробку, протянула ему фляжку. Он сделал три больших глотка, потряс посудиной, повернулся к Варухину: не хочет ли он попить? Тот отказался. Юрась вернул посудину Вассе, поблагодарил. Васса радостно сказала:

- А Рачихина Буда наша!

Юрась отрицательно покачал головой. По ту сторону села все еще раздавались выстрелы. Откуда-то сверху спрыгнул Афанасьев, и тут же из боковой ячейки окопа возник Купчак. Офицер с опухшим окровавленным лицом смотрел исподлобья на окружающих. Купчак спросил раздельно:

- Кто такой? Из какой части?

Офицер, шевеля распухшими губами, что-то промычал. Варухин, стоявший ближе всех, разобрал его бормотанье, перевел:

- Я есть честный немецкий офицер, бандитам не отвечаю…

- А-а! Ну тогда расстреляйте честного убийцу! - приказал Купчак, мрачнея.

- С удовольствием, - ответил Варухин и увел офицера.

Наступило утро, стали отчетливей видны серые кровли хат, дым от пожара, небо, рябое от туч, похожее на рачихинобудскую площадь в буграх и ухабинах - только что не опутано колючей проволокой…

Возле кузни Куприяна сидел на колоде Коржевский, поблизости стояли связные, постепенно к ним стали стекаться партизаны, еще не остывшие от боя. Командиры взводов докладывали Коржевскому и торопливо удалялись, озабоченные делами.

Вызволенных детей-заложников определили временно в просторную хату сельской управы. Женщины топили печи, грели в чугунах воду - мыть ребят. Во дворе Васса перевязывала захваченных в плен раненых немецких солдат. За ними пришел партизан, повел на допрос.

После командирского совещания объявили дневку. В селе выставили посты, по дорогам выслали дозоры, партизан развели по дворам. Из труб домов и бань повалил дым. Афанасьев никого не приглашал к себе, но получилось как-то само по себе, что и командир и комиссар оказались в его доме. Подошли взводные, уселись за стол. Озабоченный дед Адам со здоровенной, как амбарная книга, тетрадью в руках шепнул что-то парнишке из хозвзвода. Тот выскочил во двор и тут же вернулся с ведром, поставил его перед Коржевским. По Хате поплыл острый хмельной душок.

- Вот видите, какой у нас интендант? Нашел даже чем ржавчину в горле прочистить… - похвалил Коржевский, вытирая рушником руки.

Дед Адам усмехнулся, как всегда, одними глазами.

- Какую прикажете порцию?

- Какую? - переспросил Коржевский. - А такую: у кого боевых заслуг больше, тому и порция больше… Прямая пропорция, так сказать…

- Ага… Понятно…

Командиры засмеялись. Парнишка из хозвзвода зачерпнул из другого ведра старинной медной кружкой воды и, ставя на стол, предостерег:

- Разбавляйте побольше, а то страх какой крепкий…

- Тю на тебя, хлопец! В лесу и так спасенья нету от сырости…

- Э! Что-то мало ты налил, хочешь, чтоб глаза у меня провалились?

- На еще. Трескай! Может, они у тебя повылазят от жадности!

Комвзвода опрокинул полстакана, крякнул, покачал головой удивленно:

- Отчего так? Бывало, мороз градусов шесть всего-навсего, а за уши дерет - спасу нет! Тут же все девяносто шесть, а глотка хоть бы что!

- Она у тебя луженая…

- Лишь бы не худая!

Скоро командиров, разморенных трудной бессонной ночью, разомлевших от еды и хмельного, стала одолевать дремота. Самый раз всхрапнуть бы часок-другой, да некогда - У каждого дел невпроворот. Все занялись своими делами, кроме, пожалуй, связных да Варухина. Эти сидели у крыльца, бездельничая. Очки Варухина поблескивали, в тонких губах зажата дымящая цигарка. Он рассказывал, как воевал против дзота. Теперь командир взвода к нему не придерется, и насчет экипировки тоже все в порядке, сапоги во какие! Офицерские! В бою добыл. Другие таких нет ни у кого.

Во время разглагольствований Варухина во дворе появился Юрась, рядом с ним шагал человек лет сорока с котомкой за плечами и чемоданчиком в руке. Он был костляв и тощ. Подошли к крыльцу, где сидели связные, загораживая дорогу.

- Ты гляди! - воскликнул один. - Мумия никак!

- Байда, где ты ее выкопал?

- Это он в местной кунсткамере реквизировал.

- Никак мощи святого Попандопуло…

- Остряки… - бросил мимоходом Юрась, поняв, что партизаны приняли его спутника за фашистского прихвостня. Зайдя в избу, доложил:

- Товарищ командир отряда, радиотехник Лущилин доставлен по вашему приказанию!

- Ты смотри! - воскликнул Коржевский, затем с упреком - радиотехнику: - Что ж это вы, уважаемый? Кругом война, а вы зарылись кротом и моя хата с краю? А кто ж воевать будет?

- Я отвоевался еще до войны… - ответил тот хмуро.

- Как же это?

- Так… - Скулы радиотехника покрылись яркими пятнами. - Теперь уж недолго осталось…

Купчак понял и, чтоб изменить неприятный разговор, направленный Коржевским не в ту сторону, сказал:

- Нам, товарищ Лущилин, очень нужен сейчас человек, чтобы в технике понимал, то есть радист.

- Да уж ясно, что не тракторист.

- Ну и как вы на это смотрите?

Лущилин пожал костлявыми плечами, водрузил на стол видавший виды чемоданчик, спросил:

- Где она?

В ответ на лаконичный вопрос Коржевский послал связного к телеге, на которой привезли портативную рацию. Юрась, спросив разрешения, удалился, а дед Адам открыл свою "амбарную книгу" и принялся перечислять командиру количество учтенных трофеев: десять пар лошадей, походная кухня, четыре исправных пулемета, сорок винтовок, шесть автоматов, три с лишним сотни гранат и много артиллерийских снарядов. Их еще считают. А вот обмундирования, к сожалению, нет. Ни единого комплекта. Есть десять тюков шерстяных одеял, припасли завоеватели на зиму. Блицкриг блицкригом, а запас, как говорится, не колет…

Вечером на общем построении отряда объявили приказ о создании нового подразделения - саперного. Командиром его назначался лучший специалист в этой области - Афанасьев. Разведкой вместо него предстояло командовать бывшему десантнику сержанту Максиму Костылеву.

Забот у каждого прибавилось, и только химинструктор Варухин по-прежнему находился не у дел. Эх, как он обрадовался, что наконец-то избавится от зануды Афанасьева, но… мечты, мечты! Словно в насмешку, его опять оставили под его началом.

Ночь прошла спокойно. Партизаны расположились в деревенских хатах, храпели на теплых печах после бани, и только Лущилин в доме сельской управы корпел над неисправной рацией. Уставший, он к утру закончил ее ремонт. Выпил две кружки молока, принесенного сердобольной Вассой, явился к Коржевскому, доложил:

- Кажется, хозяйство работает как будто нормально…

- Мать честная! Сколько оговорок! - воскликнул, смеясь, Купчак.

Коржевский стукнул обрадованно ладонью по столу:

- Так за дело, Эраст Матвеевич!

- За какое дело? - не понял тот.

- Налаживайте связь. Сейчас как раз наше время подходит, с десяти часов по московскому, - продолжал Коржевский. - Вот позывные, а вот приготовленная шифровка. Действуйте!

- Позвольте! - поднял руки Лущилин. - Вы что, смеетесь? Я радиотехник, понимаете? Техник, а не оператор. Ключом не владею.

- Азбукой Морзе, что ли?

Лущилин поморщился от столь откровенного проявления дремучей темноты, застонал беспомощно:

- Да при чем здесь азбука? Для операторской работы мало знать точки-тире, нужны практика, скорость, ритм. Да что там! Чего не умею, того не умею. В общем, увольте.

- Уж если вы не умеете, то мы и вовсе ни бум-бум! Нам хоть как-нибудь, Эраст Матвеевич, а? Ну, помогите, дорогой, вот так нужно!.. Кроме вас, некому.

- Ну поймите же вы… - взмолился тот, но Коржевский не дал ему говорить, взял за рукав, дернул повелительно:

- Надо! - И еще раз повторил твердо: - Надо, Эраст Матвеевич!

Лущилин громко высморкался, спрятал в карман синий, пахнущий канифолью платок и сложил руки на груди крест-накрест. Всем своим видом он как бы отстранялся от ответственности: мол, я вынужден подчиниться, но последствия - на вашей совести. Медленно повернулся, пошел к зданию управы. Коржевский подмигнул присутствующим, накинул полушубок, пошел следом. За ним потянулись Купчак и еще несколько командиров, заинтересовавшихся, что получится из этой затеи.

В нужное время Лущилин вошел в связь, но записать ничего не успел. Попросил повторить сызнова и как можно медленней! Там, на центральной, прекрасно поняли его просьбу, но, вероятно, подумали о радисте что-то нехорошее и, вместо того чтобы помочь бедному, нарочно затрещали зуммером как из скорострельного пулемета! Лущилин повернулся к Коржевскому, развел в досаде руками: говорил же вам!

- Ничего, ничего… - сказал тот, пожевав кончик бороды. - Действуйте смелей, передавайте шифровку. Лишь бы они приняли ее.

Лущилин, выпятив от напряжения губы, долго выстукивал ключом, водя пальцем по длинной колонке цифр. Командиры вперились взглядом в мигающий зеленый глазок индикатора, молчали.

Последняя цифра отбита, руки Лущилина опустились на сухие колени. Стало тихо. Слышны лишь свист передатчика да голоса с улицы, приглушенные стенами.

Назад Дальше