Мы обнаружили доказательство их древности. То тут, то там твердый камень крошился, вместе с кусочками породы отпадали и части рисунков. Образовавшиеся выбоины не были свежими: время выровняло их цвет с общим фоном скалы, а для этого требовался очень долгий срок.
Какой бы цели ни служили эти рисунки, она наверняка была важной: ведь, чтобы нанести изображения так высоко, художник не мог обойтись без специальных лестниц. Может быть, эти рисунки были частью ритуальной церемонии, связанной с охотой: индеец рисовал животных, которых хотел добыть, а потом закреплял свое намерение отпечатками ладони. Только в одном случае животное, какая-то птица, было изображено мертвым. Мы не нашли ни одного рисунка раненого зверя. Такие рисунки нередко попадаются среди палеолитической живописи в пещерах Франции. Целый час мы с Чарльзом фотографировали изображения, наспех соорудив из стволов молодых деревьев лестницу, чтобы добраться до верхних рисунков.
Когда я, наконец, спустился с лестницы, то заметил, что с вершины скалы на валун падает вода. Этот валун был покрыт густым слоем влажного мха. Меня одолевала такая жажда, что я бросился к нему, оторвал кусок мха и впился в него, высасывая темно-коричневую воду пополам с песком. Увидев меня за этим занятием, Кинг Джордж скрылся за скалой и через пять минут явился с сообщением, что он нашел воду. Я последовал за ним, перебираясь через огромные глыбы, отколовшиеся от основания скалы. Через сотню метров показалась широкая трещина, рассекавшая поверхность утеса. У земли она расширялась и превращалась в небольшую пещерку, на дне которой был глубокий черный бассейн, полный воды. У задней стенки грота в бассейн низвергался поток, но, куда вода уходила, видно не было. Этот поток, бьющий прямо из камня и устремляющийся в бездонный, никогда не переполняющийся бассейн, производил такое сильное впечатление, что на мгновение я забыл о жажде. Несомненно, вид этого грота должен был сильно действовать на первобытный разум, а вся скала - обладать магической силой в сознании древних обитателей этих лесов. Мне вспомнились гроты древних греков, куда бросали жертвенные предметы, дабы смягчить гнев богов, и я опустил руку в надежде нащупать там каменный топор. Но колодец был глубок, и лишь с краю мне удалось достать дно. Там не было ничего, кроме гравия. Опустив палку, я определил, что глубина колодца была более полутора метров.
Утолив жажду, я вернулся и рассказал Чарльзу об увиденном. Мы уселись и стали размышлять о том, что могли означать все эти рисунки и есть ли какая-нибудь связь между ними и гротом. Солнце между тем уже спряталось за гребнем утеса, и изображения лишились эффектной подсветки. Если мы хотели провести сегодняшнюю ночь в лагере, нам нужно было возвращаться немедленно.
Глава 4. Ленивцы и змеи
Долго бродить по лесу еще не значит много видеть. Наши знания тропиков были скудны и опыт мал, поэтому мы решили пополнить то и другое с помощью индейцев и наняли двух акавайо, работавших на станции, сопровождать нас в экскурсиях. Их острые глаза быстрее наших замечали мелких животных, они знали лес, как свой дом, и могли сказать нам, что вот к этому дереву, усыпанному цветами, скорее всего, прилетят колибри, а к тому, увешанному плодами, наверняка устремится стая попугаев или отряд обезьян.
Но первый большой успех пришел к нам благодаря Джеку. Мы бродили по лесу недалеко от самолетной площадки. Пробиваясь сквозь заросли колючих лиан, мы остановились передохнуть под мощным деревом. С его ветвей высоко над нами неподвижно свисали толстые перекрученные лианы. Если бы мы, обладая машиной времени, могли превратить годы роста лиан в минуты, то увидели бы, как, крутясь и извиваясь, они мертвой хваткой сжимают самих себя и деревья, на которых они висят. Джек взглянул на эти кущи.
- Есть там что-то или мне чудится? - спросил он как бы невзначай.
Я ничего такого не видел. Джек стал "наводить" мой взгляд, и, в конце концов, я заметил то, на что смотрел он: какую-то серую округлость, висевшую вверх тормашками на лиане. Это был ленивец.
Ленивцы не способны на быстрое движение. Во всяком случае, нам нечего было опасаться, что это существо вдруг взметнется и за две секунды исчезнет в недоступной высоте крон. У нас было достаточно времени, чтобы договориться, что Чарльзу полагается снимать операцию поимки, что Джеку его недавнее падение, еще ощущавшееся его ребрами, дает право воздержаться от напряжений и что поэтому лезть на дерево и спускать это загадочное существо предстоит мне.
Подъем был несложным благодаря густо свисающим лианам. Ленивец заметил мое приближение и медленно, с отчаянием принялся ползти, перебирая лапами, вверх по лиане. Двигался он так, что мне не стоило никакого труда догнать его, и я настиг беглеца примерно в двенадцати метрах от земли.
Ленивец, оказавшийся размером с крупную овчарку, висел вниз головой и изучал меня с выражением невыразимой скорби на волосатой физиономии. Он медленно открыл рот, демонстрируя черные, лишенные эмали зубы, и совершил все, на что был способен, чтобы напугать меня, а именно издал свой самый могучий крик - слабое бронхиальное сопение. Я протянул руку, и в ответ на это ленивец сделал медленный и неуклюжий выпад передней лапой в мою сторону. Я отодвинул руку, а мой противник слабо мигнул, удивившись, что ему не удалось поразить меня.
Не добившись успеха в двух попытках активной защиты, ленивец сосредоточил теперь все силы на том, чтобы как можно крепче уцепиться за лиану. Отодрать его было нелегко, ибо мое собственное положение оказалось до некоторой степени ненадежным. Держась одной рукой за лиану, я другой попытался отцепить от нее ленивца. С великим трудом мне удалось разжать острые, как ятаган, когти на одной лапе, но, когда я принялся за другую, ленивец с разумной неторопливостью, способной взбесить кого угодно, вернул освобожденной ноге утраченную опору. Невозможно было справиться одновременно больше чем с одной конечностью этого существа. Я действовал таким манером минут пять, не получая существенной помощи от Джека и Чарльза, которые снизу подавали мне не слишком приличные советы. Было совершенно очевидно, что такая однорукая схватка могла продолжаться до бесконечности.
В процессе борьбы у меня возникла идея. Рядом со мной свисала тонкая перекрученная лиана, которую индейцы называли "бабулин хребет". Я крикнул Джеку, чтобы он обрезал ее у земли. Затем, подтянув к себе освободившийся конец, я подвесил его рядом с ленивцем и стал отдирать его лапы от его собственной лианы. Мой соперник был настолько поглощен решимостью хвататься за все, что было в пределах его досягаемости, что постепенно, конечность за конечностью, мне удалось перецепить его на нужную лиану. Выполнив этот маневр, я медленно спустил лиану и благодарно прильнувшего к ней ленивца прямо в объятия Джека, а затем спустился сам.
- Ну не прелесть ли? - обратился я к своим друзьям.- И не такой, как у нас в зоопарке. Это другой вид.
- Да, действительно,- согласился Джек с какой-то мрачной интонацией,- в Лондоне у нас двухпалый ленивец. Он там прекрасно себя чувствует вот уже несколько лет, лопает яблоки, салат и морковь. А этот - трехпалый. И знаешь, почему ты не видел его в Лондоне? По одной простой причине: он ест цекропию, и только ее. В здешних лесах этой цекропии полно, а в Лондоне ее не найдешь.
Было ясно, что ленивца придется отпустить. Но прежде чем расстаться с ним, мы решили подержать его несколько дней, чтобы понаблюдать за ним и поснимать. Мы принесли его к дому и положили на землю у подножия одинокого мангового дерева. Ленивец, можно сказать, неотделим от дерева. Движения без древесной опоры стоят ему сверхъестественных усилий. Ноги у нашего пленника неуклюже выворачивались. С огромным напряжением, изгибаясь всем телом, ему, наконец, удалось дотащиться до ствола. Тут он мигом преобразился, изящно взобрался наверх, где и подвесился на одной из ветвей.
У ленивца, казалось, все так или иначе было приспособлено для жизни вверх тормашками. Его серая косматая шерсть вместо того, чтобы лежать в направлении от спины к животу, как у всех нормальных зверей, расходилась пробором вдоль брюха и спускалась к хребту. Лапы приспособились для висения до такой степени, что на них совершенно нельзя было найти ладони: когти-крючки торчали прямо из волосатой культи.
Когда висишь на макушке дерева, нуждаешься, очевидно, в широком обзоре, и пожалуйста - у ленивца длинная шея, на которой голова может вращаться почти по полному кругу. Шейный отдел его позвоночника - буквально мечта биолога, потому что у трехпалого ленивца девять шейных позвонков, в то время как почти у всех млекопитающих, от мышки до жирафа,- только семь. Так и хочется считать, что и это - специальное приспособление для жизни в перевернутом состоянии. Но к несчастью для теоретиков, у двухпалого ленивца, живущего совершенно так же, как и его трехпалый собрат, и не хуже его распоряжающегося своей шеей, шейных позвонков только шесть, то есть на один меньше, чем почти у всех остальных млекопитающих.
На третий день мы заметили нашего ленивца за попыткой слизнуть что-то на собственном бедре, для чего ему пришлось здорово изогнуть свою удивительную шею. Заинтересовавшись, мы подошли ближе и с изумлением обнаружили, что он лелеет крошечного детеныша, еще мокрого, появившегося на свет, должно быть, всего несколько минут назад.
Полагают, что в шерсти ленивца развиваются микроскопические водоросли, придающие ей зеленовато-коричневый защитный оттенок, что чрезвычайно важно для безопасности этого зверя. Но вот перед нами новорожденный малыш, в его шерстке, конечно, не успел еще развиться собственный сад, однако мы видим, что он совершенно того же цвета, что и мать. В самом деле, когда детеныш подсох, нам стоило большого труда разглядеть его. Уютно устроившись в густой шерсти матери, он периодически отправлялся путешествовать вдоль ее огромного тела в поисках сосков.
Два дня мы наблюдали за этой парой, любуясь тем, как мать нежно облизывает свое дитя. Время от времени она отдирала от ветки одну лапу, чтобы понянчить свою крошку. Роды, по-видимому, лишили ее аппетита, и она перестала обращать внимание на листья цекропии, которые мы привязали к ее дереву. Боясь, как бы голодовка не повредила нашим питомцам, мы отнесли их обратно в лес. Там мы подвесили мамашу на лиану, и она немедленно полезла вверх, унося на себе детеныша, который щурился на нас из-за ее плеча.
Когда через час мы вернулись посмотреть, все ли в порядке, ленивцев нигде не было видно.
Вскоре после того, как мы расстались с ленивцами, Биллу и Дафни Сеггар пришлось покинуть нас, доверху нагрузив свою лодку всякими товарами. На самолетной площадке в Имбаймадаи оставалась еще внушительная груда добра, и Кеннету на следующий день предстояло вернуться на лодке и забрать очередную партию. Джек решил ближайшие несколько дней посвятить отлову животных в окрестностях нашей базы. Остальным на месте не сиделось. В наш будущий фильм планировалось вставить что-нибудь из повседневной жизни индейской деревни, а так как бензин полагалось экономить, мы, по совету Билла, решили отправиться вверх по реке вместе с Кеннетом, высадиться в одной из деревень и пожить там некоторое время.
Билл в первую очередь направлялся в деревню Уаиламепу.
- Это недалеко отсюда,- сказал он,- вверх по Како, притоку Мазаруни. Там есть некий Кларенс, толковый молодой парень; он одно время работал у меня на станции и неплохо наловчился говорить по-английски.
- Кларенс? - переспросил я.- Довольно странное имя для индейца акавайо.
- Видите ли, среди здешних индейцев в свое время бытовала вера в "аллилуйю", некий искаженный вариант христианства, возникший на юге Гайаны в начале девятнадцатого века. Но миссионеры, приверженцы секты адвентистов седьмого дня, наставили жителей Уаиламепу на путь истинный, окрестив их европейскими именами. Конечно,- продолжал Билл,- индейцы еще употребляют между собой свои старые имена, но вряд ли они пожелают сообщить их вам.
Он засмеялся.
- Похоже, они умудрились не без пользы для себя соединить свою старую веру с новой, миссионерской и, смотря по обстоятельствам, прибегают то к одной, то к другой. Например, адвентисты учат, что кроликов есть не годится. Кроликов здесь, как вы понимаете, нет, но некоторым образом его напоминает другой крупный грызун - лабба. А мясо лаббы, как назло, всегда было любимым блюдом индейцев, и запрет на него стал для них большим ударом. Рассказывают, как однажды миссионер зашел к одному из своих новообращенных индейцев, когда тот жарил на огне лаббу, и стал обвинять его в тяжком грехе.
- Да это не лабба,- оправдывался индеец,- это рыба.
- Что ты мне чепуху несешь? - рассердился миссионер.- У какой это рыбы могут быть два таких здоровенных передних зуба?
- Нет, сэр! - возразил индеец.- Помнишь, когда ты первый раз пришел наша деревня, ты сказал: мой индейский имя - плохой имя, и ты брызнул на меня вода и сказал: мой имя теперь Джон. Вот, сэр, я иду сегодня в лесу, я вижу лабба, я его бах-бах, и, пока он не умер, я полил его водой, и я говорил: лабба - плохой имя, ты - рыба. Вот, сэр, я сейчас рыбу есть.
На следующее утро мы отправились в Уаиламепу с Кеннетом и Кингом Джорджем. Мотор работал превосходно, и через два часа наша лодка подошла к устью Како. Еще пятнадцать минут вверх по Како, и мы заметили, что тропа, тянувшаяся вдоль берега, свернула в лес. На низком сыром берегу лежало несколько лодок. Заглушив мотор, мы выгрузили вещи и направились к деревне.
Деревня представляла собой восемь островерхих, крытых пальмовыми листьями хижин, в беспорядке разбросанных по песчаной поляне. Пол и стены хижин были сделаны из древесной коры. Женщины, на которых были либо замызганные хлопчатобумажные платья европейского покроя, либо не было ничего, кроме традиционных передников, расшитых бусами, разглядывали нас, стоя на пороге своих жилищ. Худосочные цыплята и шелудивые псы то скрывались в хижинах, то выходили наружу, а из-под ног у нас стремглав разбегались крошечные ящерицы.
Кеннет подвел нас к приветливому старику, сидевшему на залитом солнечным светом пороге своего дома. На нем не было ничего, кроме ветхих шортов, которые когда-то были цвета хаки, а теперь представляли собой сплошную заплату.
- Это вождь,- сказал Кеннет и представил нас. Вождь по-английски не говорил, но с помощью Кеннета приветствовал нас и пригласил расположиться в заброшенной хижине на дальнем конце деревни. Когда сюда наведывался миссионер, эта хижина служила церковью. Кинг Джордж тем временем организовал деревенских мальчишек, и те перетащили к церкви весь наш багаж.
Вместе с Кеннетом и Кингом Джорджем мы спустились к реке. Кеннет некоторое время повоевал с мотором, тот, в конце концов, завелся, и лодка рванулась от берега.
- Я возвращаться одна неделя потом! - прокричал Кеннет сквозь рев мотора и скрылся за поворотом.
Почти весь день ушел у нас на распаковку, разбор снаряжения и устройство маленькой кухни возле хижины. Закончив дела, мы отправились бродить по деревне, стараясь не проявлять чрезмерного любопытства: сначала, вероятно, надо было познакомиться с ее обитателями, а потом уже заглядывать в хижины и фотографировать. Во время прогулки мы завели знакомство с Кларенсом, веселым парнем лет двадцати с небольшим. Устроившись в гамаке, Кларенс был поглощен плетением какой-то корзины. Он приветствовал нас с искренним радушием, но дал понять, что в настоящий момент слишком занят и может позволить себе перекинуться с нами лишь парой слов.
К вечеру мы вернулись в свою церковь и стали обдумывать планы на ужин.
В дверях появился Кларенс.
- Спокойной ноти,- сказал он с широкой улыбкой.
- Спокойной ночи,- отвечали мы, уже информированные, что так здесь обычно приветствуют по вечерам.
- Я несу вам эти стуки,- сообщил он, кладя на пол три больших ананаса. Затем он уселся на пол, удобно прислонившись к косяку.
- Далеко приехали? Мы подтвердили.
- А засем сюда приехали?
- Наши люди, далеко отсюда, за морем, ничего не знают об акавайо на Мазаруни. Мы привезли с собой всякие штуки, чтобы делать картинки и записывать звуки, а потом показать нашим людям, как вы делаете хлеб из кассавы, как строите лодки и вообще как вы живете.
Кларенс слушал с недоверием.
- Думаес, кто-то там, далеко, хотет знать такие стуки?
- Конечно.
- Ладно, наси люди покасют вам, если вы правда хотите,- сказал Кларенс все еще с некоторым сомнением.- Но вы, позалуста, покази мне все эти стуки вы привосить.
Чарльз вытащил камеру, и Кларенс с восхищением приник к видоискателю. Затем я продемонстрировал ему магнитофон. Эта "стука" потрясла его еще больше.
- Это холосый стуки,- заключил Кларенс со сверкающими энтузиазмом глазами.
- Есть еще одна штука, ради которой мы приехали,- сказал я.- Мы хотим найти разных животных: птиц, змей, вообще все, что здесь водится.
- Ага! - воскликнул Кларенс.- Кинг Дзордз сказал мне про один теловек вы оставлять взад в Камаранге, он мозет поймать змей и совсем не бояться. Правда, такая стука Кинг Дзордз сказал?
- Да,- ответил я,- мой друг ловит все штуки.
- И ты тозе змей ловить? - поинтересовался Кларенс.
- Ну да,- ответил я скромно, не в силах упустить шанс заработать даровой престиж.
Кларенс продолжал развивать эту тему.
- Дазе змея, какая сильно кусать?
- Ну... в общем да.- Мне стало как-то неуютно и не хотелось слишком глубоко вдаваться в обсуждение этого вопроса.
На самом деле все змеиные дела, в том числе и отлов, были в ведении Джека, куратора Отдела рептилий. Мои достижения на этом поприще ограничивались единственной поимкой очень маленького и совершенно безобидного африканского питона.
Наступила долгая пауза.
- Ладно, спокойной ноти,- произнес Кларенс и исчез.
Поужинали мы с Чарльзом консервированными сардинами и одним из принесенных Кларенсом ананасов. Стемнело, мы залегли в гамаки и заснули.
Громкое "Спокойной ноти!" прервало наш сон. Выглянув из гамака, я обнаружил у дверей нашей хижины Кларенса в сопровождении всего населения деревни.
- Вы сказать эти люди, сто вы сказать мне,- потребовал он.
Мы поднялись, повторили рассказ о целях и задачах нашего визита, продемонстрировали всем желающим, как выглядит парафиновая лампа в видоискателе кинокамеры, и прокрутили магнитофон.
- Сейтяс мы все петь,- объявил Кларенс, рассаживая своих соотечественников. Без малейших признаков вдохновения хор затянул продолжительную панихиду, в которой, как мне показалось, прозвучало слово "аллилуйя". Мне вспомнился рассказ Билла.
- Почему вы поете Аллилуйю? Я думал, что все в вашей деревне адвентисты?
- Мы все адвентисты,- пояснил Кларенс непринужденно,- и, бывает, мы все петь песню-адвентисту. Но когда нам сильно-сильно хоросо,- добавил он заговорщически,- мы все петь Аллилуйя.- Он приосанился.
- А теперь мы петь песню-адвентисту, раз вы просить.