- Если об этом говорите вы сами, то я не могу не верить, - ответил он. - Как я рад! Вы знаете царицу, вы знаете Джиннистан, вы знаете великий, удивительно простой и все же такой емкий закон этой страны. Этим вы поможете нам еще больше, чем Атапаска и Алгонка, с которыми вы познакомились. Они знают, кто вы?
- Нет. Я умолчал об этом. Мы были миссис и мистер Бартон, и все.
Тут его лицо снова озарилось радостью.
- Как будет счастлив Тателла-Сата, мой любимый учитель, когда откроется, что Олд Шеттерхэнд хочет того же, что и он сам! Вы были желанны, но вас боялись, мистер Бартон.
- Почему?
- Потому что Тателла-Сата знает вас только по вашей славе; он не знает вашей сути. Он боится, что вы поддержите план возведения памятника - роскошного творения поверхностного зодчего. Ваш голос очень весом. Он знает это, знаем это и мы все. И если вы поддержите тщеславие и хвастовство, то нас вместо возрождения ждет гибель. Душа нашей нации, нашей расы, пробудилась. Она тянется к свету, начинает оживать. Она хочет ощущать себя как одно целое. Все благоразумное стремится к упоительному чувству единения. Теперь посмотрите на сиу, юта, кайова и команчей. Они берутся за оружие, но не против белых, а против самих себя, против своих собственных душ. Их души, едва пробудившись, готовы навсегда погубить себя. Почему?
Он собирался ответить сам, но Душенька вставила:
- А почему Олд Шурхэнд, Апаначка, их сыновья и их единомышленники оскорбляют национальное чувство этих племен? Почему они собираются оказать вождю апачей беспримерную честь?!
Индеец бросил удивленный взгляд на нее, потом на меня, словно не поверил своим ушам.
- Как сказала миссис Бартон? - переспросил он. - Она назвала эту честь "беспримерной"?
- Да, - кивнула Душенька.
- И он ее недостоин?
- Думаю, что да.
- Вы любите нашего Виннету, миссис Бартон? Уважаете ли его?
Лицо юноши посуровело. Та же серьезность появилась и на лице моей жены. Она ответила:
- Я люблю его, уважаю, как никого другого, помимо мужа!
- И все же говорите, что все это незаслуженно?
Он медленно встал. Душенька тоже. Я тоже поднялся, понимая, что наступил кульминационный момент. Я был в три раза старше молодого человека, но это не значило, что в три раза умнее. Он олицетворял собой не только начинающееся в индейских племенах движение, именуемое "Молодое поколение", но судьбу всей индейской расы. Он пробыл четыре года у белых, что принесло, похоже, богатые плоды. Он знал Атапаску и Алгонку. Он переписывался со знаменитым Ваконом. Он был учеником и, несомненно, любимцем Тателла-Саты, а значит, последователем моего Виннету. Тут мне, пожалуй, высовываться не стоило. Несмотря на его молодость, духовно мы стояли на одной ступени. Вот почему я поспешил ответить вместо жены:
- Именно потому, что мы его так же любим и уважаем, я не потерплю, чтобы его высмеивали потомки. Как бы ни был огромен памятник, высот Виннету камню никогда не достичь. А тот, кто возводит помпезный монумент, - тот не возвышает человека, а унижает его. Он позорит его, вместо того чтобы чествовать. Виннету не был ни ученым, ни артистом, ни героем баталий, ни королем. Он не обладал никакими официальными титулами. Зачем какой-то монумент? Зачем такой редкий и дорогостоящий? Такой кричащий? Чем заслужил наш несравненный, благородный друг такое оскорбление? Я ни в коем случае не унижаю его, утверждая, что он не стал ни ученым, ни артистом, ни королем, ни еще кем-либо - ведь он был больше, чем все они, вместе взятые! Он был Человеком - он был первым индейцем, в ком пробудилась от мертвого сна душа его расы. В нем она родилась заново. Потому он и должен быть только душой! К дьяволу все эти монументы! Он жил в нашем сердце - там и останется. Только неразумный может думать, что вырвет его из наших сердец и обратит в металл и камень. Ему суждено жить во мне, в нас, в вас, в душе его народа, которая обрела в нем сознание того, что для обреченной на гибель нации существует один-единственный путь спасения - великий закон Джиннистана! Он мог бы выставлять себя героем, но отказался от этого, поскольку знал, что это только ускорит конец его народа. Он проповедовал мир и, куда бы ни приходил, везде нес его с собой. Он был ангелом-хранителем всех своих. Ангелом любого человека, который встречался ему, будь то друг или враг - все равно. Когда душа его народа пробудилась в нем, именно она и дала ему силы для возврата к закону ангела-хранителя, исчезнувшего однажды вместе с душой последнего великого древнеиндейского властителя, к которому приходили посланцы царицы Мариме. А значит, Виннету по душе был его прямым потомком. Поняли ли вы это, красные братья? Вы поняли, что вы дети, которым суждено погибнуть только из-за нежелания перестать ими быть? Поняли, что, вы заснули детьми только для того, чтобы после тяжелого сна теперь пробудиться мужами? Вы поняли, что если каждый из вас не станет Человеком, вы погибнете навсегда? А знаете ли вы, что такое Человек? Личность, вершащая свои дела, не вступая в сделки с собственной совестью? Личность, осознающая свою цель и всем нутром стремящаяся к ней? Не только! Вы поняли, чем можно искупить вину за междоусобную борьбу и истребление больших и малых индейских народов и народностей? За это чудовищное самоубийство? А осознали ли вы, что алчность бледнолицых и жажда ими крови и земли лишь бич в руках Великого Мудрого Маниту, удары которого должны пробудить вас ото сна? Что вы можете искупить свой грех только любовью, что во всем виновата ваша ненависть? Что Небо ваших предков погибло, как только красным людям стало наплевать друг на друга? И что это Небо приблизится к Земле лишь тогда, когда каждый красный человек будет стремиться стать ангелом своих братьев, как в те времена, когда царица Мариме еще не отказалась от вас?
Я говорил довольно долго, будто вокруг находилась целая толпа слушателей. В письме Виннету было сказано, что его пульс забьется в моем сердце уже с сегодняшнего дня, и вот первое подтверждение: эти мысли и слова сами пришли мне на ум - в обыденной обстановке я предпочел бы оставить их при себе. Молодой Орел стоял передо мной, ловя каждое мое слово. Я видел, что он удивлен услышанным. Едва я закончил последнюю фразу, как последовал вопрос:
- Скажите, мистер Бартон, вы еще не были у Тателла-Саты?
- Никогда, - ответил я.
- Вы что-нибудь читали из его большого собрания сочинений?
- Ничего. Ни одной книги я не видел и еще меньше прочитал.
- Странно, очень странно! Ведь Виннету не мог с вами не поделиться…
- Чем?
- Мыслями, которые вы только что облекли в слова.
- У каждого человека свой образ мыслей. Я не пользуюсь чужими. Вопросы, которые я вам задал, тоже мои. Ваше право отвечать на них или нет.
- Охотно отвечу. Не только словом, но и делом. Вы спросили меня, дошло ли до нас понимание?! Возможно, не все, но многое! Вот доказательство. - Он указал на двенадцатиконечную звезду на своей груди и продолжал: - Миссис Бартон желает знать, что это значит, и я отвечу - это значит, что мы готовы искупить прошлое. Мы больше не хотим ненавидеть, мы хотим любить! Мы постараемся стать достойными потерянного Рая. Следовательно, закон Джиннистана у нас снова должен вступить в силу. Мы стремимся обрести внутреннюю связь и больше не быть разобщенными. Мы хотим сплотиться так крепко, чтобы никакая сила не смогла нас разобщить! У нас нет ни одного повелителя, который мог бы нам приказать, а потому мы приказываем себе сами. Я был первым, кого учитель Тателла-Сата назвал "Виннету". Вскоре таких стало десять, потом - двадцать, пятьдесят, сто. Теперь их исчисляют тысячами!
- Почему вы называете себя "Виннету"? - спросила Душенька.
- А есть что-нибудь любимее и лучше? Разве Виннету не был образцом выполнения наших заповедей? А самое главное: разве имена Виннету и Олд Шеттерхэнда не стали притчей во языцех? Символами дружбы и человеколюбия, готовности помочь и пожертвовать собой? Существовали ли с тех пор, как создай этот мир, более искренние и верные друзья, чем эти двое? Мы не сделали ничего особенного. Мы просто основали клан, новый клан, каких всегда у красных людей были тысячи и которые есть до сих пор. Но одна особенность: каждый член клана обязан быть ангелом-хранителем другого - всю жизнь до самой смерти. Можно было бы назвать этот клан Кланом ангелов-хранителей, но мы назвали его кланом Виннету, потому что это звучит скромнее. Мы сделали правильный выбор, и до сего дня память о лучшем из лучших вождей апачей живет в нас. Но мы не уклоняемся от истины. Наш клан будет единственным памятником, который поставит ему раса. Нет лучшего и более правдивого! Гигант из золота и мрамора, царящий вместе с горами над землями и народами, стал бы ложью, высокомерием. Именно нашим высокомерием и нашей ложью, а не Виннету! Он никогда не лгал, он всегда был скромен. В этом мы должны равняться на него. Ему суждено стать нашей душой. И тогда он окажется выше самой высокой горной вершины! А потому он больше и величественнее, чем любая колоссальная статуя, которую хотят поставить ему маленькие людишки! Я счастлив услышать, что Олд Шеттерхэнд того же мнения. Я хочу, чтобы Тателла-Сата узнал это как можно скорее. Вы позволите дать ему знать, выслав гонца?
- С удовольствием, но кто будет этим посланцем? - спросил я.
- Никто из нас. Я позову его.
Индеец отвернулся от огня на юг, приложил руки ко рту и громко прокричал: "Вин-не-ту!" Тотчас откуда-то издали до нас донеслись похожие звуки.
- Это эхо? - спросила Душенька.
- Нет, - ответил Молодой Орел. - Это ответ "Виннету".
Стояла ночь. Мерцали звезды. В их свете мы увидели, как к нашему костру медленно приблизилась какая-то фигура. Человек был облачен в точно такой же кожаный костюм, как и Виннету. Волосы его были собраны в пучок и свисали на спину. Оружия у незнакомца не было. Он остановился перед нами. Свет костра упал на его лицо, и мы увидели, что мужчине около сорока лет.
- Ты покровитель Наггит-циль? - спросил Молодой Орел.
- Да, - ответил незнакомец.
- Вышли гонца к Тателла-Сате. Пусть он сообщит, что Молодой Орел вернулся и выполнил его поручение. Пусть он скажет ему еще, что Олд Шеттерхэнд здесь и что он нашел наследство Виннету. И пусть он скажет ему вот что: в борьбе против памятника он может положиться на Олд Шеттерхэнда как на самого себя.
Все это, естественно, произносилось на языке апачей. Затем Молодой Орел сделал приветственный жест рукой, после чего незнакомец удалился, не сказав больше ни слова.
- Как странно! - произнесла Душенька, жаждавшая разъяснений.
- Не странно, а, наоборот, очень даже легко объяснимо, - возразил юноша. - У Тателла-Саты, то есть у горы Виннету, вы познакомитесь с нашим кланом и все поймете.
- Разве мы не имеем права узнать обо всем сейчас? - искренне удивилась она.
- Я возвращаюсь домой, а потому не располагаю точными сведениями. Хотя я и поддерживал связь с горой Виннету, но только в особо важных случаях.
Все это время Энтерсы не вмешивались в разговор, поэтому голос Гарримана прозвучал полной неожиданностью:
- Это меня очень интересует! Нельзя ли хотя бы узнать, имеют ли право белые стать членами клана Виннету?
Повернувшись к нему, индеец ответил:
- Он создавался только для индейцев, но идея включить в него белых близка к его основной цели. Мы хотим, чтобы любовь, к которой мы стремимся, объединила не только нас. но и все человечество.
- Можете ли вы запретить нам основать свой собственный клан Виннету?
- Этого не может запретить никто.
- Имеет ли право член клана сам выбирать себе покровителя?
- Нет. Можно лишь сообщить о своем желании, и, если это возможно, оно будет удовлетворено. Если бы каждый поступал так, скоро появилось бы много людей, имеющих одних и тех же покровителей, в то время как другие не имели бы их вовсе. Защищать всеобщего любимца не заслуга. Быть ангелом ненавистного или даже всеми презираемого - вот тяжкий и тернистый путь к истинной гуманности.
- А о покровителе и его опекаемом объявляют публично?
- Нет. Это тайна. Никогда защищаемый не знает своего защитника. Но сведения о том и другом записываются. Каждый покровитель носит имя опекаемого на внутренней стороне звезды, на груди. После его смерти звезду отделяют от одежды и выясняют, чьим ангелом был ее обладатель.
- Отлично! Пусть и у меня посмотрят.
- У тебя? - удивился его брат.
- Да, у меня! - ответил Гарриман совершенно серьезно.
Тут Зебулон рассмеялся и спросил:
- Разве ты тоже "Виннету", да еще замаскировавшийся?
- Нет, но я хочу им стать.
- Не смеши! Думаешь, что именно тебя допустят в клан как первого белого?
- Нет. Об этом я и не мечтаю. Но, несмотря ни на что, я буду "Виннету*. Все это мне по душе, и даже очень. Раз мне невозможно стать красным "Виннету", я буду белым.
- Как?
- Очень просто. Я буду основателем клана Виннету для белых.
- Когда?
- Сегодня, здесь, сейчас!
- Безумец! - Зебулон пренебрежительно махнул рукой, но Гарриман не обиделся.
- Смейся сколько хочешь! Я сделаю это. Я должен, должен! Да и тебе, пожалуй, придется.
- Мне? И в голову не придет.
- Придет или нет - это не главное. Я тоже не сам придумал. Все случилось помимо воли. А если такое происходит, то нужно подчиняться. Итак, сейчас я учреждаю клан Виннету для белых. Буду ли я первым и единственным членом клана - это не столь важно. Смешно это или нет - тоже. Но я хочу, чтобы вступил хотя бы еще один - ты, Зебулон!
- Об этом не может быть и речи! - быстро отреагировал тот.
- Но я настаиваю, и ты увидишь, что тебе придется это сделать. Миссис Бартон, полагаю, у вас с собой швейные принадлежности?
- Конечно, - ответила Душенька.
- Прошу иглу и катушку хороших черных ниток. И ножницы.
- Все это у вас будет, - ответила она и направилась в палатку.
- А вы, мистер Бартон, - писатель, - продолжал он, обращаясь ко мне. - Значит, у вас должны быть перо и чернила.
- Письменные принадлежности со мной, - ответил я
- Тогда прошу, дайте мне перо и несколько капель чернил. Бумага у меня есть.
- Моя жена принесет и то и другое.
- Зачем тебе чернила и перо? - удивился Зебулон.
- Написать имена тех, кого я хочу защищать.
- Глупость, самая настоящая глупость! Ты и мне не скажешь, кто они?
- Нет! Никто не должен этого знать. А ты - тем более.
После того как Душенька все принесла, Гарриман вырезал из шкурки съеденного зайца маленькую двенадцатиконечную звезду, с которой он с помощью острого ножа соскоблил шерсть. Потом отрезал кусочек бумаги и, положив его на колено, вывел задуманное имя.
Шить он не умел совершенно. Уже после нескольких стежков ему пришлось отпороть звезду от пиджака в начать все сначала. Так повторилось несколько раз.
- Будто само провидение против меня… - ворчал он. - Но я добьюсь своего.
Тут моя жена не выдержала:
- Позвольте мне! Пожалуй, я справлюсь лучше и быстрее.
- Вы в самом деле хотите мне помочь, миссис Бартон? Как это приятно! Только пожалуйста, не поднимайте бумагу и не читайте, что там написано!
Она приложила бумагу к указанному месту на лацкане пиджака, прикрыла сверху звездой и начала пришивать.
- Какая кропотливая работа! Мне бы, конечно, с этим не справиться, - признался Гарриман и после короткой паузы добавил, словно про себя: - Я чувствую себя так, будто подписал себе смертный приговор. И все же на душе легко и хорошо.
Зебулон не отрывал глаз от моей жены. Но его внимание было сосредоточено больше на ее лице, чем на руках. Его пальцы бесцельно теребили заячью шкурку. Вдруг он взял ножницы и, как его брат, вырезал двенадцатиконечную звезду. Проделал он это механически, будто во сне. Затем нерешительно протянул Душеньке звезду:
- Миссис Бартон, пожалуйста, сделайте то же самое и мне!
- Пришить? - спросила она.
- Пришить.
- С бумагой?
- Да. С бумагой и именем. Сейчас я его напишу.
- Вы видите? Разве я не говорил? - вырвалось у Гарримана.
- Молчи! - прикрикнул на него брат. - Я делаю это не по твоему желанию, а потому, что сам этого хочу! Я тоже могу покровительствовать, ясно?
- Но кому? - удивился Гарриман.
- Это моя тайна! Разве ты назвал мне имя? Тебе тоже не узнать мое.
Он схватил перо, бумагу и написал. Дело шло лишь о нескольких буквах, но потратил он довольно много времени. Сколько раз он останавливался. Наконец он закончил, дал чернилам высохнуть, сложил бумажку в несколько раз и подал Душеньке.
Собственно говоря, в поступке братьев не было ничего экстраординарного. Многие посчитали бы его чудачеством. Но мне было не до смеха, поскольку я понял, что ни тот ни другой не могли воспротивиться какому-то внутреннему зову.
Когда Душенька закончила работу, братья снова надели пиджаки. Взгляды смягчились, а лица стали добрее. В конце концов Гарриман рассмеялся. Но Зебулон лишь усмехнулся.
- Знаешь, кто ты теперь? - спросил первый.
- Один из "Виннету", - ответил другой.
- Да. Но ты знаешь, что это означает?
- Теперь я ангел того, другого, которого должен защищать…
- Не только! Об этом я и не говорю - само собой разумеется. Ведь теперь у тебя на груди имя того, кого ты ненавидел лютой ненавистью!
- И у тебя тоже.
- Конечно! Но ты подумал о том, что теперь твоей ненависти пришел конец?
- Ничего я не подумал! - вскипел Зебулон. - Я делаю то, что хочу! Я стал одним из "Виннету", и…
- Нет, вы им не стали, - перебил его Молодой Орел. В первый раз он по собственной воле позволил себе первым обратиться к Зебулону.
- Нет? - переспросил тот. - Разве не все условия выполнены?
- Не все.
- Что еще?
- Клятва!
- Клятва? Нужно поклясться? Но в чем?
- В том, что будете верны вашему долгу защиты до самой смерти. Красным людям не нужна клятва - им достаточно рукопожатия, поскольку оно для них так же свято, как присяга.
- Для нас тоже! - вскричал Гарриман.
- Да, тоже! - повторил Зебулон.
- Тогда вставайте! - приказал им юноша.
Оба подчинились. Он тоже поднялся. В этот момент Папперман бросил в огонь большую смолистую ветку. Пламя взметнулось ввысь. Оно извивалось и билось, как реющий стяг. Всем вдруг показалось, что лес ожил и стал живым существом. Ночные тени деревьев и кустов пришли в движение.
- Протяните руки! - приказал индеец.
Они снова подчинились. Тогда он подошел к ним, положил свои ладони сверху и произнес:
- Повторяйте за мной: быть верными до самой смерти нашим подопечным!
Они повторили.
- Это наша клятва! Повторяйте!
Они повторили.
- Итак! Только теперь вы можете утверждать, что стали "Виннету". Потому что не звезда делает это, а воля. Свою волю вы только что изъявили. Я свидетель. Дайте же мне, свидетелю, ваши руки.
Юноша взял одну правой, другую левой рукой и спросил:
- Вы осознали важность этого момента?
Ответа не прозвучало. Тогда он продолжал: