Мы поспешили к "Хронометру". Из Тикси прибыла радиограмма, что к "Малыгину" уже вышел буксирный пароход "Леваневский", которому было приказано спасать баржи каравана. "Хронометр" же на вызовы больше не отвечал. Это усиливало беспокойство за его судьбу, и мы старались возможно скорее добраться до мыса Борхая.
Узкая полоска низменного мыса открылась лишь на рассвете 21 сентября. У песчаной косы кипели белые буруны. Среди них можно было разобрать какое-то маленькое черное пятнышко.
Подошли поближе. Теперь уже было ясно, что это пятнышко и есть "Хронометр". Судно находилось в самом жалком состоянии. Повернутое лагом и выброшенное на песок, оно лежало на берегу, тяжело накренившись на борг. Позади суетились люди, перебравшиеся на сухую землю.
"Хронометру" теперь ничем уже нельзя было помочь, тем более что "Садко" не мог подойти к нему ближе чем на 4 мили из-за мелководья. Но оставить на произвол судьбы его экипаж мы не имели никакого права, и "Садко" остался у берега ждать, пока волнение уляжется настолько, что катером и шлюпками удастся снять людей.
Назавтра мы сделали несколько таких попыток, но безрезультатно. И только к вечеру катер и вельбот добрались до берега и приняли 23 иззябших, мокрых и голодных моряка.
Когда катер с вельботом на буксире подходил к "Садко", мы с изумлением обнаружили, что, кроме людей, на них находились четвероногие мохнатые пассажиры. Видимо, моряки "Хронометра" успели спасти корабельных псов., Когда же катер подошел ближе, наше изумление удвоилось: рядом с маленькими щенками сидел крохотный белый медвежонок, ростом не больше дворовой собаки. Словно соображая всю серьезность происходившего вокруг, медвежонок вел себя очень смирно, как и подобает спасенному пассажиру.
Через несколько минут все объяснилось. Медвежонок, пойманный во время охоты, принадлежал одному из научных работников, находившихся на "Хронометре". Звали медвежонка Машкой, и было ему отроду всего месяца три. Хозяин подарил Машку нам в знак благодарности за спасение.
К этому забавному мохнатому существу я вернусь еще не раз. Тогда же нам было не до медвежонка. Нас опять звал на помощь "Малыгин", который пробивался в тяжелых льдах к застрявшему моторному боту "Ленсовет". Пароходы, проведенные им сквозь льды, уже ушли в Тикси.
Десять часов затратили мы на продвижение к "Малыгину". За мысом Северо-Восточным нам пришлось повернуть обратно, так как с "Малыгина" передали:
"Подошли к "Ленсовету". Поле начало разрушаться. Полагаю, что "Садко" может следовать по назначению..."
Четверо суток находились мы в спасательном рейсе. Только во второй половине дня 24 сентября "Садко" вернулся в Тикси, где нас ждало большое общество. Словно в заправском порту, здесь высился лес мачт и труб. На рейде стояли "Беломорканал", "Кингисепп", "Искра", "Молотов", "Ванцетти". Отправив на берег команду "Хронометра", "Садко" присоединился к этой компании, А немного погодя в порт вошел "Малыгин". Он лихо развернулся и стал рядом с нами.
Семь кораблей собралось одновременно в этом далеком уголке Арктики, который еще не так давно вообще был малообитаемым местом.
Это внушительное зрелище невольно радовало глаз. Но в то же время возникали и новые заботы: где найти топливо для всех семи кораблей?
Время было позднее. В спокойных бухтах уже началось образование молодого льда. Еще немного, и он должен был окрепнуть. Между тем мы все еще никак не могли расстаться с Тикси.
После дележа остатков топлива на нашу долю пришлось всего 150 тонн угля. С таким голодным пайком трудно было рассчитывать на успешную борьбу с крепнущими льдами.
В голове роились мысли о зимовке, о долгой разлуке с семьей. В одну из таких трудных минут я случайно нашел на самом дне чемодана маленький незнакомый сверточек. Из свертка выпала плитка шоколада и листок бумаги, исписанный знакомым, родным почерком.
Этот наивный, искренний дар взволновал и ободрил меня. Из Тикси в этот день улетел на юг последний самолет, и я
отправил с ним письмо в Москву. Старался писать бодрее и веселее, говорил о близкой встрече, хотя сам-то я уже не был в ней уверен.
Вечером - еще одна неожиданная радость. В дверь каюты постучали, и знакомый негромкий голос спросил:
- Можно?
Через мгновенье передо мной стоил Андрей Георгиевич Ефремов, мой сослуживец по ледоколу "Красин", на которой мы плавали около двух лет. Спокойный, в высшей степени деловитый и исполнительный штурман, Андрей Георгиевич пользовался на "Красине" всеобщим уважением. Его мягкий, немного усталый взор замечал малейшую неисправность. Без шума, без крика он брался за дело, работал неторопливо, методично и не успокаивался да тех пор, пока все не было в полном порядке.
Я был очень обрадован нежданной встречей. Оказывается, в эту навигацию Андрею Георгиевичу поручили руководство практикой студентов на пароходе "Малыгин", и мы только случайно не встретились с ним еще на Диксоне.
Мы долго беседовали. Вспоминали "Красина", походы на остров Геральд, на остров Врангеля, на Чукотку. С уважением говорили о нашем общем учителе - отважном капитане Белоусове. Вспоминали Владивосток, его зеленые сады, его голубые бухты, подернутые сероватой дымкой, Орлиное гнездо и десятки других живописных уголков, с которыми оба так свыклись за годы работы в Приморье.
Чтобы поднять настроение, мы старались убедить друг друга, что завтра или послезавтра и "Садко", и "Малыгин" пойдут на восток, и что через две недели мы встретимся со старыми друзьями на солнечных улицах Владивостока.
Но утром 27 сентября прибыл неожиданный приказ: "Садко" идти на запад в помощь ледоколу "Ленин", "Малыгину" идти к "Красину", совместно с ним бункероваться с угольщика и затем тоже пробиваться на запад.
Итак, остаемся на зимовку
Из Тикси мы ушли ночью, на четырнадцатые сутки после прихода туда. Было холодно и темно. Огни заполярного порта быстро растаяли в тумане, и только мерное дыхание машины да шорох и звон ледяных игл напоминали о том, что мы не стоим на месте, а движемся вперед.
Все происходило так, как и следовало ожидать. Мороз крепчал. С каждым часом на воде появлялось все больше и больше ледяного сала. Темно-свинцовый налет его затягивал все более обширные пространства, уничтожая на воде ветровую рябь. Теперь вокруг расстилалась угрюмая и безрадостная в своем необычайном спокойствии водяная пустыня, подернутая ледяным муаром.
На рассвете 29 сентября, перевалив через 74-ю параллель, мы вошли в молодой блинчатый лед. Небо посветлело, - близились сплошные поля. Вокруг на воде покачивались белесые кружочки. С каждой пройденной нами милей этих ледяных блинов становилось все больше. Вскоре мы шли уже среди смерзающихся кусков молодого льда, по краям которых тянулись аккуратные валики, - казалось, будто море покрыто гигантским рыбачьим неводом.
К полудню "Садко" уже вынужден был пробиваться крупнобитым льдом. Теперь мы двигались медленно, лавируя и выискивая разводья. Никто не радовался встрече с ледяными полями, как ни красивы они были.
Невольно вспоминалось испытанное правило китобоев: "Суда, не успевшие выйти из старых льдов до начала нового замерзания, обречены на зимовку".
Только наша новая пассажирка - перешедшая с "Хронометра" юная медведица Машка - была довольна. Теперь она со своим другом корабельным щенком Нордиком все время проводила на корме, любуясь бело-голубой равниной, расстилавшейся по сторонам, - видимо, после кораблекрушения льды ей казались более надежными и привлекательными, чем вода...
Но в эти часы было не до шуток. Льды с каждым часом становились все более мощными и труднопроходимыми.
Среди мертвой ледяной пустыни за 74-й параллелью мы встретили 29 сентября стоявший у перемычки сплоченного старого льда пароход "Кузнецкстрой". Это судно находилось в трудном, чтобы не сказать отчаянном, положении. Оказывается, с ним целую пятидневку возился ледокольный пароход "Седов", тщетно старавшийся вытащить его на чистую воду.
Из этих попыток ничего не вышло. У самого "Седова" был поврежден винт. Обоим пароходам не хватало топлива. Пока "Седов" пытался вывести "Кузнецкстрой" изо льдов, оба судна попали в дрейф, и их понесло на север. 23 сентября эти пароходы испытали сжатие, а через три дня "Седов" вынужден был оставить своего тяжеловесного спутника и самостоятельно пробиваться к каравану "Ленина": два парохода в этом караване потерпели аварию, и "Седову" предложили взять их на буксир.
"Кузнецкстрой" попытался пробиться на восток, но льды остановили его. Надо было помочь ему выбраться из этой пустыни.
Не теряя времени, "Садко" сколол лед вокруг парохода, пробил торосистую перемычку, протянувшуюся с юго-востока на северо-запад, и повел "Кузнецкстрой" к проливу Санникова. Двигались медленно, в густом тумане. Наконец поздним вечером 30 сентября мы вышли на чистую воду в районе острова Столбового и отпустили "Кузнецкстрой". Теперь он мог уйти во Владивосток.
Я долго провожал взглядом этот транспорт, мысленно рассчитывая, на какой день плавания он доберется до Тихого океана.
Можно было бы послать с ним письмо: в Москву. Но что я написал бы в этом письме? Мы не могли теперь сказать ничего определенного не только о завтрашнем дне, но даже о ближайшем часе.
"Садко" простоял до полуночи на месте, выжидая, не понадобится ли снова помощь "Кузнецкстрою". Когда же выяснилось, что он продвигается вполне свободно, не встречая льдов, мы повернули на обратный курс: нас настойчиво звали на помощь каравану "Левина", 3 октября ночью было проведено по радиотелефону совещание командиров "Ермака", "Ленина", "Садко" и "Седова". Капитан "Седова" Д. И. Швецов сообщил, что после того, как его корабль расстался с "Кузнецкстроем", он попал в тяжелые льды и самостоятельно выбраться из них не может. Борясь со льдами, "Седов" повредил еще одну лопасть винта, и ее пришлось менять.
Нам предложили немедленно отправиться на помощь "Седову" и вместе с ним пробиться к каравану "Ленина", чтобы взять на буксир аварийные суда.
С рассветом мы двинулись на выручку "Седову". Падал густой снег. Видимость сократилась до предела. Ртуть в термометре упала до минус 10 градусов.
Когда снегопад несколько ослабел, открылось безрадостное зрелище. Вокруг "Садко", насколько можно было охватить взглядом, расстилались льды. Среди бурых и грязных, обтаявших за лето торосов, оставшихся от прошлогодних полей, сверкали молодые голубоватые глыбы.
В разводьях вода дымилась, быстро покрываясь кристаллами льда. То и дело налегал сырой и плотный туман, грязные клочья которого беспрерывно носились из конца в конец над мелким морем. Последние птицы покидали Арктику, и их тревожные крики бередили душу.
В 11 часов утра на 76°47',3 северной широты и 117°00' восточной долготы мы увидели, наконец, "Седова". Его тонкая, высокая труба извергала клубы дыма. Можно было безошибочно сказать, что машина "Седова" работает полным ходом. Но он почти не двигался с места.
"Садко", выглядевший значительно скромнее большого, высокобортного "Седова", обладал более мощной машиной и лучшими ледокольными качествами. Поэтому мы довольно быстро разбили перемычку и соединились с кораблем, с которым теперь нам не суждено было расставаться.
Седовцы обрадовались этой встрече: они могли идти в кильватере за "Садко". Не теряя времени, двинулись дальше, на соединение с "Лениным". Однако уже к вечеру пришлось остановиться: путь на запад был закрыт.
Наутро мы возобновили попытки выбраться изо льдов, двигаясь на юго-юго-восток. Но вскоре опять кораблю пришлось остановиться.
С рассветом 6 октября "Садко" по собственной инициативе отправился на ледовую разведку. Хотелось разведать восточную кромку мощного ледового барьера, по ту сторону которого беспомощно застыл караван ледокола "Ленин".
Мы шли, ломая молодой лед, толщина которого уже достигала 10-15 сантиметров. Среди этого молодого льда то и дело встречались поясины старого, недоступного для ледокольного парохода. И их приходилось обходить. Надо льдами по-прежнему висел густой туман.
Двое суток блуждали мы вдоль барьера, отделявшего нас от каравана "Ленина", тщетно пытаясь отыскать в нем хотя бы малейшую лазейку. Только в одном месте удалось обнаружить среди старых торосистых гряд тянувшееся на запад до самого горизонта поле ровного льда, засыпанного снегом. Но он оказался настолько прочным и вязким, что после трех ударов, сделанных с разгона, удалось продвинуться всего на полкорпуса. Пришлось отказаться от попытки пробиться на запад, отойти к "Седову" и снова остановиться в ожидании, пока к нам не подойдет мощный ледокол.
Результаты разведки были следующим образом сформулированы в донесении:
"Барьер тяжелого смерзшегося льда, разделивший ледокольные пароходы "Садко" и "Седов" с караваном ледокола "Ленин", по-видимому, образовался из прибрежной полосы льда, которая во время навигации держалась около берега Прончищева. Ветры западной половины, действовавшие в последнее время, отогнали эту полосу от берега. Своим южным концом она соединилась со льдом, который во время навигации наблюдался в юго-западной части моря Лаптевым, на востоке от острова Б. Бегичев, распространяясь в Оленекском заливе и дальше на восток. Своим северным концом ледяной барьер соединился ото льдом, продрейфовавшим через пролив Вилыкицкого из Карского моря. По мере того как этот барьер отходил от берега Прончищева, между ним и землей образовывался молодой лед, на который я вышел "Ленин" со своим караваном..."
Таким образом, караван ледокола "Ленин" попал в своеобразный капкан, из которого не было выхода: дорога на запад была забита льдами, скопившимися в проливе Вилькицкого, а дорогу на восток преграждал замкнувшийся кольцом барьер матерого льда. В такое позднее время года и в столь сложной ледовой обстановке нечего было и думать о проводке через барьер вышедших из строя судов ледокольными пароходами. Хорошо, если бы "Ленину" удалось провести на восток хотя бы часть наиболее крепких торговых судов, оставив остальные на зимовку в устье одной из рек. Нам же надо было как можно скорее уходить во Владивосток, пока это было возможно. Никакой помощи "Ленину" ни "Садко", ни "Седов" оказать не могли.
9 октября с востока подошел "Малыгин". Он пришвартовался к борту "Седова". Началась перегрузка угля.
К утру 15 октября молодой лед достиг толщины 29 сантиметров. В 9 часов 20 минут корабли отошли на 3 мили к востоку и остановились. На другой день попытки пробиться на восток были возобновлены. Но в этот раз прошли и того меньше - всего 0,6 мили. Стоял туман, льды крепли.
Было решено начать поход на восток с рассветом следующего дня. Возглавить это движение должен был "Малыгин", обладавший большим запасом угля и большей осадкой.
* * *
В девятом часу утра 17 октября наш соединенный караван двинулся к Новой Сибири. Но каждая миля давалась с неимоверными трудностями.
Сейчас, когда вспоминаешь эти далекие дни, трудно отделить их друг от друга, - они все как бы слились в один большой и трудный день.
Люди лишились сна и отдыха. Даже педантичный и спокойный старший механик - "Матвей в кубе" - осунулся и как будто немного убавил в весе. Он почти все время проводил в машинном отделении, чутко прислушиваясь к работе механизмов, работавших на пределе своей мощности. Старший машинист Сергей Токарев, с глазами, красными от бессонницы, сам следил за каждым подшипником и каждой масленкой. Коля Розов с перевязанной рукой не вылезал из котельной, подбадривая выбивающихся из сил кочегаров. Пар все время держали "на марке".
Над морем стоял неумолчный лязг, стон и грохот. То "Садко", то "Малыгин" по очереди, то оба вместе набрасывались на ледяные поля и медленно, дрожа от напряжения, вползали на них со скрежетом и звоном. Лед медленно уступал и как бы нехотя отваливался кусок за куском. "Седов" лавировал среди обломков, стараясь не отстать от нас. Но машина у него была слабее, чем у "Садко" и "Малыгина", поэтому "Седов" то и дело застревал. Приходилось возвращаться и скалывать его.
18 октября счастье как будто повернулось к нам лицом. Наступило полнолуние. Приливно-отливные явления, всегда усиливающиеся во время полнолуния и новолуния, вызвали подвижки льдов. Озаренные холодным сиянием ночного светила, ледяные поля искрились и сверкали синеватым блеском. Между ними зияли черные провалы. Работая день и ночь, корабли при свете луны лавировали среди тяжелых полей, стараясь выискать путь от одного разводья к другому.
За сутки мы прошли целых 68 миль. Еще два-три таких перехода, и мы были бы в относительной безопасности. Но это была последняя удача. Начиная с 19 октября, скорость продвижения кораблей начала резко падать. На другой же день застрял во льдах "Малыгин", и "Садко" несколько часов скалывал его. Затем в сжатие попал "Седов".
20 октября механики подсчитали оставшиеся запасы топлива. На "Малыгине" было 210 тонн угля, на "Садко" - 180, на "Седове" - 181. Чтобы сэкономить топливо, остановили судовые динамомашины и перешли на керосиновое освещение.
Сильный снегопад мешал выбирать путь. С каждой милей встречались все более тяжелые торосистые ледяные поля. Наконец 21 октября мы попали в десятибальный лед. На море опустился туман. Термометр показывал 10 градусов ниже нуля. Наблюдалось сжатие и легкое торошение. Почти весь день было темно. Всюду - от капитанского мостика до кубрика и камбуза - говорили о зимовке.
На борту ледокольного парохода "Седов", кроме участников научной экспедиции, находилось много студентов, отбывавших морскую практику, и зимовщиков, снятых с полярных станций. У студентов срывался учебный год. Зимовщики же, пробывшие в Арктике по два года, мечтали о встрече с родными и близкими, о южном солнце, о теплом климате.
За весь день 21 октября караван, забравшись в самую гущу сплоченных льдов, спустился к югу лишь на 10 миль. Почти настолько же льды отнесли нас на северо-восток. Таким образом, мы фактически остались на том же месте.
На другой день с рассветом корабли снова начали пробиваться на юг. Перемычки старого льда "Садко" и "Малыгин" пробивали совместно, работая параллельно в два русла. "Седов" шел в кильватере. Русло беспрерывно зажимало льдом. Кругом на небе сверкали белые отблески, означавшие, что вокруг нас повсюду сплошные ледяные поля.
В 15 часов 50 минут подошли к большой торосистой гряде старого льда, преградившей путь. "Садко" и "Малыгин" снова бросились в совместную атаку на лед. Медленно, метр за метром отвоевывали они путь для "Седова", державшегося в кильватере. Наконец к 18 часам удалось добить перемычку и выйти на большую полынью. Но края прорубленного русла тотчас же сошлись обратно, и "Седов", не успевший проскочить через перемычку, был зажат в ней.