- А ты мне и дед и отец! - ответил радостно мальчик, снимая с ног деда потрепанные тростниковые сандалии. - Вот и вода здесь - я вымою твои ноги, - предложил он.
- Спасибо, мой друг, - вздохнул Аблиукну.
- Не будем печалиться, дедушка Аблиукну. Лучше поужинаем и сыграем на дудке Аплая. Хорошо сыграем, так, чтобы нам весело стало!
- На это я всегда согласен, - улыбнулся Аблиукну. - Я люблю песни молодости. Когда я слышу звуки свирели, забываю все горести, сразу молодею.
Разговаривая с дедом, быстрый и ловкий Таннау принес кувшин молока, сушеного винограда и свежих лепешек. Они поднялись на крышу дома и там, на мягкой войлочной циновке, под звездами, ужинали, прислушиваясь к вечерним голосам.
Вот звякнула колокольчиком корова в хлеву. Залаяла собака у соседа. Промчалась, цокая копытами, лошадь с запоздалым путником. И всем этим голосам неумолчно вторил ручей.
- Хорошо поет наш ручей! - заметил Аблиукну. - По вечерам его песня особенно звонка и приятна.
- Запоем вместе с ним под свирель, дедушка…
Но в это время где-то вдали запели девушки. Их чистые, звонкие голоса были так свежи и приятны… Аблиукну вытащил из рукава свою бронзовую дудку, и переливчатая свирель слилась с голосами девушек. Таннау запел вместе с ними, и дед заметил, что голос внука окреп и не уступал голосам девушек. На соседних крышах появились люди. Вечерняя прохлада и запахи душистого сена располагали к отдыху и покою, а что может украсить отдых лучше хорошей песни!
Аблиукну был польщен царским заказом, но в то же время очень взволнован. Его мучил страх, что птица, задуманная на ножнах кинжала, не получится такой, какой она должна быть. И вдруг старику пришла в голову прекрасная мысль: а нет ли такой заморской птицы в садах дворца? Кто-то из слуг рассказывал Аблиукну, что в царском дворце удивительный сад, а в том саду заморские птицы, каких никогда никто не видывал в Урарту.
- Хорошее я дело задумал, - сказал дед внуку, когда они проснулись на рассвете. - Не будем никаких птиц придумывать. Попросимся в царский сад и посмотрим там птиц заморских. Их и нарисуем на табличке. Тогда уж и работа будет хороша.
- И меня возьмешь с собой? - обрадовался Таннау и закружился вокруг деда в радостной пляске.
- Вместе пойдем, - согласился дед. - Надо ведь запомнить все краски, чтобы потом камнями разукрасить. А где мне, старому, все запомнить! Это уж твое дело, молодое!
Было еще рано, когда дед с внуком собрались в путь. До царского дворца надо было идти полдня. Как ни мудрили, а все же взяли с собой серого, чтобы мог дед на нем доехать, когда устанет.
- Да он у нас крепкий - двоих повезет! - утешал себя Аблиукну, собирая осла в дорогу.
- Что же я, злодей какой, чтобы мучить осла? - удивился Таннау. - Разве ты не заметил, что я никогда не сажусь позади тебя на сером?
- А я думал, что это от озорства, - улыбнулся Аблиукну. - Дед говорит - садись, а ты хочешь сделать наоборот. Так всегда делают внуки, когда малы и глупы. А если это от жалости к животному, то честь тебе и хвала. Доброе сердце вложил Халд в тело моего внука!
- А ты видел, когда он это сделал? - спросил Таннау, лукаво улыбаясь.
Аблиукну очень верил в могущество Халда. А Таннау, как ни старался, не мог понять, в чем сила этого бога. Он не столько верил ему, сколько боялся его мести и, чтобы умилостивить страшное божество, молился перед сном.
Захватив с собой сырую глиняную табличку и острую бронзовую палочку, дед и внук отправились во дворец.
Позади Таннау плелся на привязи серый ослик, помахивая хвостом. Серый не любил утруждать себя и предпочитал выходить на прогулку без поклажи. Таннау давно уже заметил эту слабость своего ослика и тайком от деда часто таскал на себе тяжести, а осла вел на привязи без поклажи.
Было ясное осеннее утро, такое солнечное и бодрое, что душа ликовала и радовалась, сама не зная чему. Впереди сверкала снежной вершиной святая гора Эритиа. Казалось, что она приблизилась к городу Тейшебаини, - так ясно были видны все складки на ее склонах, все вмятины на снежной шапке. Любуясь священной горой, Аблиукну вспомнил старинное сказание о том, как горные пастухи вот таким же ясным, солнечным утром увидели на вершине этой горы бога Халда в золотом венце из солнечных лучей.
- И что же сделал Халд, стоя на вершине священной горы? - спросил Таннау.
- Говорят, что он потребовал большую жертву, - ответил Аблиукну. - Жертву принесли, и Халд проявил милость. В том году много народилось ягнят, и все они выжили и пополнили стада.
В полдень Аблиукну и Таннау достигли ограды дворца. За ограду их не пустили, и Аблиукну решил ждать, когда у ворот появится Иштаги. Слуги говорили, что наместник как раз в полдень объезжает поля и виноградники, где идет сбор урожая.
Им недолго пришлось ждать. Вскоре ворота раскрылись, и с пронзительным ржанием вылетел резвый, в серых яблоках жеребец. Аблиукну кинулся к всаднику и попросил его остановиться. Иштаги, сидя на лошади, выслушал старика и тут же распорядился провести его в сад.
- Мне не нужно твоего рисунка на глиняной табличке, - сказал он Аблиукну. - Я знаю твое мастерство и верю, что ты сумеешь сделать ножны еще лучше, чем у царя скифского. А птицу заморскую ты увидишь в саду. Ее привез нам гонец от правителя дальней земли, которая лежит в стороне, где солнце восходит.
Иштаги ускакал, а слуга повел старика и внука в царский сад.
- Вот так чудо! - воскликнул Таннау, увидев диковинную птицу. - Неужто перья такие пестрые?
Старик уселся на траву и стал зарисовывать птицу.
- Но краски как запомнить? - сокрушался он. - Трудно мне стало, глаза непокорные, - говорил он Таннау. - Каких только камней не потребуется, чтобы царственную птицу украсить!
Таннау все приглядывался и повторял про себя:
- Пурпурные перья, а вот голубые, синие и совсем золотые… Тут и черные и желтые камни потребуются, - говорил он деду, рассматривая пышный хвост и нарядные крылья птицы.
- Давай-ка знаки сделаем на табличке, чтобы краски повторить в камнях! - сказал с волнением дед. - Когда природа такое чудо сотворила, то и нас, быть может, осенит умение.
Долго любовались они удивительной птицей, волшебными цветами и деревьями, каких не было нигде в Урарту.
- Поистине чудо-сад! - восхищался Аблиукну. - Но для кого он сделан, когда пуст дворец? Кроме Иштаги, здесь, наверно, никто и не живет.
- Есть здесь живое существо! - воскликнул удивленный Таннау. - Посмотри, дедушка, что делает этот мальчик, сидящий на дереве.
Аблиукну повернулся в сторону, куда указал Таннау, и увидел на дереве черную лохматую голову и злые навыкате глаза. Из-за зелени ветвей каждый раз протягивалась рука и швыряла в птиц камни. Мальчик был неловок, и камни летели мимо.
- Зачем ты бьешь птиц? - воскликнул удивленный Таннау. - Они никому не сделали зла и так красивы!
- А ты молчи! - ответил мальчик. - Это мой сад. Я могу и тебя избить камнями. Ты ничтожен, а я царский слуга. - И с этими словами мальчик снова швырнул камень и угодил в крыло птице.
- Уйдем отсюда, Таннау. Видимо, это сын Иштаги. Нам здесь больше ничего не надо. В этом саду водятся злые духи. Не ищи здесь добра…
Таннау молча пошел за дедом. Вслед им полетели камни.
- Боги жестоко наказали Иштаги, подарив ему такого скверного сына, - говорил Аблиукну. - Он еще мал, а так жесток, что готов уничтожить все живое. Никогда этот ребенок не встретит улыбки. Люди, увидев его, будут сторониться, как сторонятся чудовищ.
- Ты говоришь, что Иштаги наказан. Почему? - спросил Таннау. - Может быть, он обидел злых духов? Как ты думаешь, дедушка?
- Он обижает бедных людей, - ответил мрачно дед. - Он жесток с рабами, которые строили дворец, сооружали канал плодородия, создали прекрасные сады и виноградники. По всему Тейшебаини из уст в уста передаются страшные истории о его зверином сердце.
- А почему он к тебе добр, дедушка?
- А потому, что я ему нужен. Он боится Русы, которому тоже нужен мой труд. Вот почему он добр к нам, Таннау! Его доброта - это доброта волка.
- Не будем трудиться на Иштаги! - предложил Таннау. - Зачем нам делать красивые вещи для злодея?
- Мы должны их делать для царя Русы, - ответил Аблиукну. - Но даже если бы пришлось работать и на Иштаги, все равно никуда от них не уйдешь. Я тоже предлагал отцу Аплаю не делать золотых щитов для деда нашего царя - он был злой человек, в нем тоже жили злые духи.
- И что же сказал тебе Аплай?
- Он сказал, что на то воля богов, - ответил Аблиукну. - А мы, бедные люди, должны жить, как велят боги.
- А разве боги велят уводить в рабство? - загорелся вдруг Таннау. - Разве Аплай был скверный человек? Почему его увели в рабство?
- Его увели как раз за то, что он был хороший человек, искусный мастер, - ответил Аблиукну, погладив голову Таннау своей шершавой рукой.
Они подошли к ручью, который весело струился по камешкам. Увидев, как ослик побежал с пригорка, чтобы попить прохладной воды, дед предложил внуку отдохнуть под старым орехом.
- Хороша вода! - восторгался Таннау, окунувшись с головой в ручей. - Я давно не пил такой вкусной, прохладной воды.
- Это вода необыкновенная, - согласился Аблиукну. - Она памятна мне с юности. Я никогда не забуду этого ручья.
- А чем она памятна тебе? Расскажи, дедушка, - попросил мальчик.
- Видишь ли, - ответил задумчиво дед, и его добрые серые глаза подернулись печалью, - вон там, у оврага, ручей был когда-то широк и полноводен, как маленькая река. Я часто ходил сюда купаться. И вот здесь я встретил Таририю. Это было вскоре после того, как ассирийцы увезли Аплая из Мусасира. В наши края не дошло войско Саргона. Я долго ждал отца…
Первое время, когда я остался один, мне казалось, что солнце померкло и вечная ночь опустилась на землю. Я много дней бродил по винограднику голодный и несчастный. Слезы душили меня, мысли путались от горя. Я потерял веру в богов. Я думал: лучше бы и меня взяли вместе с отцом. Так прошло много дней. Ассирийцы давно уже покинули Мусасир, и люди, оставшиеся в живых, вернулись и занялись прежней работой. Не вернулся только Аплай. Мне сказали, что он увезен Саргоном. Так я и не дождался отца и остался один. Не знал, что делать, как жить… Но вот как-то пришел ко мне сосед и предложил сделать ему котел. Бронза у него была. Я взялся за работу. Развел огонь в печи - то была печь Аплая - и стал работать. А вечером пошел к ручью помыться и рубаху выстирать. Только расположился я на камне, смотрю - идет девушка. Стройная, тоненькая, как молоденький кипарис; косы длинные, черные. Несет на плече кувшин и что-то напевает. Я сделал вид, что не вижу ее. Подошла она поближе, увидела меня - умолкла. Набрала воды в кувшин. А потом окликнула:
"Аблиукну!"
Я поднял голову и увидел Таририю, дочь пастуха. Она ранней весной ушла с отцом в горы и теперь только вернулась.
"Таририя, - воскликнул я, - как хорошо, что ты уцелела!"
"А почему ты печален, Аблиукну, почему не слышно твоей веселой свирели?" - спросила она ласково.
"У меня горе большое, Таририя: ассирийцы увели Аплая. Теперь я один". - И я горько заплакал.
"Не печалься, Аблиукну, мы не оставим тебя", - сказала Таририя и так ласково на меня посмотрела.
Мы постояли молча: я с мокрой рубашкой в руках, а Таририя с кувшином воды на плече. А потом она протянула руку ко мне и сказала:
"Дай мне рубашку, Аблиукну, я зашью на ней дыры".
"А как я получу ее, Таририя?"
"Я принесу ее тебе".
"Я буду рад", - сказал я так тихо, что она и не услышала, а только догадалась.
Ее добрые карие глаза засветились теплыми лучами, словно на меня глянули два маленьких солнца.
Утром Таририя принесла мне рубашку и свежих лепешек. Она почистила котлы, помыла кувшины, а когда все привела в порядок, сказала, что будет приходить и приносить лепешки.
"Ты ведь не умеешь их печь?" - спросила она меня.
Я умел печь лепешки, но ответил, что мне не приходилось этого делать.
"А зерно я заработаю и сам на зернотерке размельчу", - сказал я девушке.
Мне хотелось получить побольше пшеничного зерна, очень захотелось помочь Таририи. Я хорошо поработал и быстро сделал котел. А потом разыскал десять незаконченных бронзовых чаш. Я решил их доделать, чтобы получить за них много зерна.
Мои чаши уже были готовы и сверкали как золотые, когда я снова услышал шаги Таририи. Она легко ступала в своих маленьких соломенных сандалиях.
"Как хороши чаши! - воскликнула девушка, входя в дом. - Как они блестят! Ты искусник, Аблиукну! Кому ты их отдашь?"
"Да вот не знаю, кому отдать", - ответил я и покраснел. Меня обрадовала похвала этой хорошей девушки.
"А я придумала, - сказала Таририя, внимательно рассматривая чаши. Она ударяла по ним деревянной палочкой, и чаши отвечали ей разными голосами. - Как они звенят!.. Ты отнеси их богатому купцу, который вчера вернулся из Согдианы. Он привел целый караван верблюдов, и на каждом - тюки всякого добра. Попроси у него зерна пшеничного и еще что-либо - кусок шерсти на рубаху или сандалии из кожи".
"А ведь ты права, Таририя!" - согласился я.
Я пошел к богатому купцу и показал ему свои чаши. Его маленькие словно смазанные маслом глазки так и засверкали.
"Я возьму их, - сказал он. - Говори, что тебе надобно".
Я попросил горшок зерна и шаль заморскую: захотелось мне Таририи принести подарок. Но купец закричал, замахал руками и сказал, что зерно даст, а шали не даст.
"Тогда и чаши не получишь!" - сказал я решительно и собрался унести свое добро.
Когда увидел купец, что я в обиду себя не дам, велел отсыпать мне горшок зерна, а затем принес мне и шаль. Да какую шаль! Точно сотканную из лунных лучей. Никогда я не видел такой красоты!
Словно на крыльях полетел я к дому своему. Таририя уже ждала меня. Когда она увидела эту шаль, так и замерла от восторга. Все отказывалась, не хотела надеть, но я упросил ее. Надела она шаль и еще прекрасней стала.
Мы подружились с Таририей. Целый год она помогала мне, заботилась о моем хозяйстве. То добрым советом поможет, то делом каким. Привык я к ее ласковому голосу, к заботам…
Но вот раз пришла Таририя опечаленная. Долго молчала, только смотрела, как я работал - ручку для кинжала отделывал. А потом сказала, что собрался отец ее на новые пастбища, далеко от наших мест; покидают они свой дом и больше не вернутся сюда. Сердце мое так и замерло…
"Как же быть? - спросил я свою подругу. - Как буду я жить без тебя?"
Таририя молчала. Грустными были ее глаза, никогда я не видел в них такой печали. Что она могла ответить мне?
Я всю ночь не спал, а наутро решил пойти к отцу Таририи и узнать свою судьбу. Надел я чистую рубаху, волосы причесал и пошел. Сердце билось - казалось, не удержишь его в груди. Разные слова я придумывал для разговора с пастухом, а когда перешагнул порог его дома, все из головы выскочило. Как увидел я отца Таририи, так и забыл все умные речи, что ночью придумал. Я сказал только то, что сердце мне подсказало.
"Добрый сосед, - говорю, - ты знаешь отца моего, Аплая. Хороший был он мастер, знаменитый. Я кое-чему у него научился… Оставь мне Таририю! Вместе будем с ней жить, вместе хозяйство вести будем. Через год я накоплю всякого добра и отдам тебе достойный выкуп. Тогда и свадьбу сыграем".
Сказал я это и протянул руку пастуху. Вдруг, думаю, не даст руки, тогда хоть сквозь землю провались. А он подал руку и смотрит на меня с доброй улыбкой. Был он черен и космат, как чудовище, а глаза у него были добрые, как у Таририи.
"Оставлю, если будешь о ней заботиться, - сказал пастух. - Да что вы есть будете? Одну только корову могу дать моей Таририи".
"Вот и хорошо! - сказал я радостно. - Нам ничего не надо. Мы всё добудем своими руками".
Так и было. Сыграли мы свадьбу, и завелось у нас доброе хозяйство.
Зажили мы счастливо и двух дочерей растили - красавицы были, как Таририя. Промчались годы, и дождались мы свадьбы старшей дочери, Шамзи. Потом внук Таннау родился. А Таририя все не старилась… Помню, мне поручили сделать статую богини красоты. Я сделал ее, глядя на мою дорогую подругу. Я не посчитался с тем, что обычай старины требует лепить статуи по готовым слепкам, - не полагается иметь образцом живого человека. Я отступил от обычая, зато статуя получилась такая, какой никто в мое время не смог сделать… А дальше ты знаешь, - сказал Аблиукну и тяжко вздохнул. - Я уже рассказывал не раз. Тебе было меньше трех лет, когда горе свалилось с неба. Все погибли от черной болезни. Каким-то чудом остался ты в живых. А меня она не коснулась, будто я был заколдован… - Аблиукну умолк и долго смотрел в ту сторону, где когда-то встретил Таририю.
Мальчик отвернулся, чтобы не видно было, как его опечалил рассказ деда.
- Но нас двое, - сказал Аблиукну, как бы стряхивая горе и усталость.
Он встал, потянулся и по-юношески быстро взобрался на дерево.
- Ну-ка, наберем орехов! Посмотри, как много их здесь. Вот когда я тебя угощу!
- А я угощу тебя царскими яблоками, - сказал Таннау, вытаскивая из рукава рубахи румяные, сочные яблоки. - Когда я увидел злого мальчишку, я решил, что это сад дьявола и боги не рассердятся, если я нарву яблок для своего деда.
Они посмеялись друг над другом, дед и внук, и пошли домой.