Руг Меровлад владел роскошным палаццо в самом центре Медиолана, в ста шагах от императорского дворца. Пордака прикинул в уме, в какую сумму обошлось расторопному префекту столь роскошное сооружение, и тихо ужаснулся. Меровлад был не просто богат, а богат чудовищно. Вот вам и варвар. У светлейшего Пордаки, прирожденного римлянина, не набралось бы и десятой доли состояния, нажитого на римской службе комитом Меровладом. Укол зависти, который Пордака почувствовал, поднимаясь по мраморной лестнице, украшенной статуями римских богов, все-таки не помешал ему достойно ответить на приветственный жест руга. Хозяин не только встретил гостя у входа в атриум, но и дружески обнял его. Проголодавшийся Пордака с удовлетворением отметил, что комит Меровлад уже накрыл для дорогого гостя стол и вовсе не собирается держать его у порога, подобно епископу Амвросию. При всем своем неоднозначном отношении к варварам Пордака не отрицал едва ли не главного их достоинства: умения как принять гостя, так и проводить его, обласкав подарками и почестями. Это была не первая встреча светлейшего Пордаки с сиятельным Меровладом, но в прошлый раз он всего лишь сопровождал патрикия Руфина, а ныне выступал как вполне самостоятельная фигура, имеющая соответствующий вес и влияние. И руг не только понял это, но и сумел донести свое понимание до польщенного пышным приемом Пордаки.
– В Риме недовольны действиями императора Грациана, – сразу же взял быка за рога Меровлад. – Его реформы затронули интересы слишком многих людей, и не только в религиозной сфере.
– У божественного Грациана плохие советчики, – поморщился Пордака, вспоминая встречу с Амвросием. – Ему не следовало обижать жрецов. И уж тем более не следовало выносить из стен сената алтарь Победы.
– К сожалению, дело не ограничилось запретами, – вздохнул Меровлад. – Начались конфискации. Причем изымались не только сокровища и земли храмов, но и личное достояние жрецов. Согласись, светлейший Пордака, такого не было никогда. Фламин Юпитера Паулин вынужден был искать убежища в землях венедов, я сам переправил его туда.
– И где он находится сейчас?
– По моим сведениям – в Галлии. В свите дукса Максима.
В принципе это был неплохой ход со стороны префекта Меровлада. Связав мятежного дукса с обиженными жрецами языческих богов, руг становился едва ли не единственным защитником христианской веры в западных землях империи. Но это только в случае поражения и гибели Грациана. И, видимо, далеко не глупый император Феодосий это понял, а потому и отправил корректора Пордаку именно к Меровладу. Дело было, разумеется, не в самом Пордаке, а в функции, которую он выполнял. Феодосий давал понять, что в создавшейся ситуации он готов поддержать умеренных христиан, стоявших за спиной префекта Италии, и тем самым снизить накал закипающих страстей. Видимо, епископ Амвросий, возглавлявший фанатично настроенных поборников веры, это понял раньше Пордаки. И его пренебрежительное, чтобы не сказать враждебное, отношение к посланцу Феодосия объяснялось именно этим.
– Я слышал, что рекс Оттон Балт умер в Константинополе? – осторожно полюбопытствовал Меровлад.
– Его отравили, – вздохнул Пордака. – Причем сделали это готы. Рексы Правита и Гайана далеко не случайно были обласканы императором Феодосием. А когда сторонники Оттона попытались разоблачить отравителей, их просто убили прямо на глазах у императора.
– Гайана – это тот самый комит, который прибыл с тобой в Медиолан?
– Редкостный негодяй, – поделился своей печалью Пордака. – Я думаю, ближники императора приставили его ко мне с одной целью: следить за каждым моим шагом и по возможности устранить.
– Почему?
– Я слишком много знаю, сиятельный Меровлад, и это не может не тревожить высокопоставленных чиновников в свите Феодосия.
– Иными словами, светлейший Пордака, ты уже созрел для того, чтобы сменить место жительства?
– Я родился в Риме, – сказал корректор, пристально глядя в глаза собеседника. – И доживать остаток дней хотел бы в родном городе.
– И что же мешает исполнению твоего желания, светлейший Пордака?
– Бедность, сиятельный Меровлад, – горько усмехнулся корректор. – Император Феодосий был настолько добр, что вдвое повысил мне жалование. Увы, так сильные мира сего оценили заслуги человека, спасшего Рим от готского нашествия.
– Я тебе сочувствую, Пордака, – сразу же проникся печалями гостя префект претория Меровлад. – Более того, готов помочь.
– Мне ведь много не надо, – пояснил корректор. – Место в сенате и достойное обеспечение на старости лет.
– Место в сенате я тебе гарантирую, – кивнул Меровлад. – А вот что касается денег, то их нужно заработать.
– А о какой сумме идет речь, префект? – насторожился Пордака.
– Я оценил голову одного человека, очень мешающего мне, в миллион денариев, – пояснил Меровлад. – На третью часть этой суммы ты можешь рассчитывать, корректор.
Деньги были немалые. Да что там говорить, это были очень большие деньги. Правда, и риск был велик. Корректор Пордака мог нажить злейшего врага в лице императора Феодосия и потерять даже то незавидное, в общем-то, положение, которое он достиг тяжкими трудами. С другой стороны, время поджимало. Пордаке уже перевалило за пятьдесят, возраст, что ни говори, почтенный. И вряд ли в будущем ему представится еще один шанс одним махом поправить свои финансовые дела и обеспечить себе безбедную старость. А если и представится, то, скорее всего, уже не хватит сил, чтобы ухватить за хвост птицу удачи.
– Что я должен сделать? – спросил севшим от волнения голосом Пордака.
– Супруга императора Грациана решила навестить своего мужа в Лионе, – пояснил Меровлад. – Епископ Амвросий ищет почтенного человека, который доставил бы его благочестивую воспитанницу к мужу, изнывающему от страсти. И таким человеком мог бы стать ты, светлейший Пордака.
– Ты хочешь поймать большую рыбину на наживку? – быстро сообразил корректор.
– Именно так, – кивнул руг. – Я пошлю с тобой своего сына Стилихона, он сведет тебя с нужными людьми.
Предприятие было дерзким и рискованным, зато оно позволяло разрешить коллизию, возникшую в западной части империи, практически бескровно. Пордака чувствовал себя почти что благодетелем. К тому же у него появилась отличная возможность избавиться от комита Гайаны, который слишком много знал об убийстве рекса Оттона Балта и имел неосторожность намекнуть Пордаке во время очередного возлияния, что готов поделиться своими знаниями с патрикием Руфином и Придияром Гастом. Конечно, это была всего лишь пьяная болтовня, но Гайана был слишком крупным негодяем, чтобы от его слов просто так отмахиваться.
Епископ Амвросий сам обратился с просьбой к корректору Пордаке, для чего вновь пригласил его во дворец. В этот раз Амвросий держался куда любезнее и даже угостил императорского посланца вином из личных запасов. Здесь же он представил гостю красивую молодую женщину, сумевшую покорить сердце императора Грациана. Императрица Евпраксия глянула на Пордаку большими васильковыми глазами, но не затронула ни единой струны в его очерствевшем сердце. Зато жеребец Гайана, взятый в этот раз Пордакой в епископский дворец, сразу же забил копытом, чем вызвал беспокойство Амвросия. Пордака зло ткнул гота в бок локтем, призывая к порядку.
– У меня под рукой только сто гвардейцев императора, – тяжко вздохнул Амвросий. – Но этого слишком мало, чтобы в нынешнее неспокойное время обеспечить безопасность императрицы на дорогах.
– Не сомневайся, монсеньор, мы доставим сиятельную Евпраксию ее мужу в целости и сохранности, – заверил епископа Пордака.
– А чем закончился твой разговор, корректор, с префектом претория Меровладом? – спросил подозрительный Амвросий.
– Сиятельный Меровлад по поручению божественного Валентиниана уже готовит легионы в помощь императору Грациану.
– Вот как? – удивился Амвросий. – Честно скажу – не ожидал.
– Я убедил упрямого префекта, что ссора с Феодосием вряд ли пойдет на пользу юному Валентиниану. И если сейчас Феодосий не имеет возможности перебросить легионы в западную часть империи, то так будет не всегда. И что через год ситуация может измениться. Как видишь, Меровлад, внял моим увещеваниям.
– И это все?
– Не совсем, монсеньор. Феодосий заверил Меровлада и императрицу Юстину, что возьмет под свое покровительство юного Валентиниана и не позволит никому лишить его императорского сана и власти.
В данном случае Пордака не кривил душой: такие гарантии Феодосий действительно дал Валентиниану письменно, и корректор собственноручно вручил его послание императрице Юстине. Другое дело, что на Меровлада обещания Феодосия произвели гораздо меньше впечатления, чем на Юстину. Но об этом епископу Амвросию знать было не обязательно.
Большую дорожную карету, в которой ехала императрица Евпраксия и три сопровождавших ее почтенные матроны, Пордака распорядился поместить в центр обоза. Сто гвардейцев на холеных конях окружали плотным кольцом драгоценную повозку. Готы комита Гайаны трусили как впереди, так и позади обоза. Сам корректор держался вблизи кареты вместе с сыном комита Меровлада, трибуном Стилихоном. Трибун был молод, беспечен и насмешлив. Он очень быстро сошелся с рексом Гайаной, и они на пару стали потешаться и над сотником гвардейцев Модестом, и над почтенными матронами, и даже над светлейшим Пордакой. Но главным объектом их внимания сделались рабыни и служанки, приставленные к императрице. Корректору даже пришлось напомнить комиту Гайане о служебных обязанностях, поскольку именно на него была возложена главная задача по обеспечению безопасности высокопоставленной особы.
Гайана предостережению Пордаки внял и разослал дозорных по округе. По словам сотника Модеста, путешествие до Лиона, даже учитывая не слишком большую скорость передвижения, не должно было занять больше десяти дней. Благо римская дорога, проложенная еще во времена императора Марка Аврелия, находилась в прекрасном состоянии. Повозки легко катили по выложенному булыжниками и утоптанному тысячами ног полотну. Дороги были, пожалуй, главной гордостью Римской империи. На их строительство выделялись огромные деньги, но вряд ли нашелся бы в обитаемом мире человек, который сказал бы, что эти средства были выброшены на ветер. Дорога позволяли путешественнику без особых проблем добраться до самой отдаленной провинции империи в любое время года. Не говоря уже о переброске войск. Пешие римские легионы с такой стремительностью перемещались из одной провинции империи в другую, что это ставило в тупик даже конных варваров, воображавших себя хозяевами положения. Увы, в последнее время варвары научились использовать эти дороги в своих целях и стали с легкостью проникать в глубь империи, куда прежде попадали только в качестве рабов.
Впрочем, сотник Модест опасался не столько варваров, сколько богоудов. В последние годы беглые рабы все чаще сбивались в разбойничьи шайки и не только бесчинствовали на дорогах, но, случалось, захватывали целые города. А у империи, занятой защитой своих приграничных провинций, не хватало сил, чтобы навести порядок в сердце своих владений. Богоуды уже бесчинствовали в окрестностях Медиолана и Рима. Пордака проникся беспокойством сотника Модеста и несколько раз во время долгого пути отправлялся обозреть окрестности в сопровождении трибуна Стилихона и его лихих клибонариев. Пока что обоз никто не потревожил. Тысяча готов были надежной гарантией безопасности императрицы. Проблемы возникали только во время остановок, ибо ни один постоялый двор не мог вместить такого количества людей. Впрочем, ко всему привыкшие готы и не нуждались в крыше над головой. Главной заботой корректора Пордаки и сотника Модеста было обеспечения мало-мальски приличных условий для императрицы Евпраксии и сопровождавших ее матрон. К счастью, до сих пор им это удавалось.
До Лиона оставался всего один дневной переход, когда трибун Стилихон узнал от одного подвернувшегося под руку торговца, что в окрестностях города появились варвары. Торговец шел с небольшим обозом из Лиона в Медиолан и был почти до икоты напуган дорожным приключением.
– А ты уверен, что это варвары, а не богоуды? – спросил торговца Модест.
– Так ведь они в броне и сплошь увешаны оружием, – развел руками торговец. – У богоудов такое редко увидишь.
– А почему они не отобрали у тебя товар?
– Кто ж их знает, – вздохнул торговец. – Осмотрели подводы, посмеялись и отстали.
– Ждут, видимо, кого-то, – предположил трибун Стилихон.
– Уж не нас ли? – забеспокоился Модест.
Ситуация складывалась непростая. Это вынужден был признать не только корректор Пордака, но и легкомысленный комит Гайана. По словам торговца, варваров насчитывалось несколько сотен. Конечно, готы могли отбить случайный наскок, но любая стычка, пусть даже и пустяковая, таила в себе угрозу для императрицы.
– Божественный Грациан не простит ни мне, ни вам, если с его супругой случится несчастье, – предостерег своих спутников Модест. – Варваров может оказаться не сотня, а несколько тысяч.
– И что ты предлагаешь? – рассердился комит Гайана. – Поворачивать назад? Или торчать в этой захолустной деревушке? Неужели ты думаешь, что стены постоялого двора будут надежной защитой для императрицы?
– Я не исключаю, что легионы дукса Максима уже осадили Лион, – нахмурился сотник. – В этом случае нам не прорваться к городу.
– Это вряд ли, – возразил осторожному гвардейцу Стилихон. – Смотрите, сколько повозок на дороге, и все они едут из Лиона.
Трибун оказался прав. Никто из возниц, перехваченных на дороге, не подтвердил слов торговца. Ни варваров, ни легионеров дукса Максима они не видели. Дорога на Лион была свободной. Тем не менее светлейший Пордака, дабы успокоить и себя, и сотника Модеста, решил отправить посланца к Грациану.
– Если император сочтет, что дорога небезопасна, он либо вышлет навстречу своей супруге клибонариев, либо сам ее встретит, сняв тем самым с нас ответственность за возможный инцидент.
Сотник Модест горячо поддержал корректора. Посланцами к Грациану отрядили комита Гайану и десятника гвардейцев Леонтия, хорошо известного императору. Пордака строго-настрого запретил комиту ввязываться в стычки и приказал в случае малейшей опасности поворачивать назад. Гайана усмехнулся, пожал плечами и, прихватив с собой десяток гвардейцев и сотню готов, рысью помчался по дороге. Когда пыль, поднятая комитом, осела, корректор Пордака отдал приказ к выступлению. Готы вкупе с гвардейцами окружили карету императрицы столь плотным кольцом, что к ней не проскользнули бы не только варвары, но и мыши.
Встреча, которой так опасались, произошла в шести милях от Лиона. К счастью, дозорные заметили конных варваров, идущих на рысях, и вовремя предупредили своих товарищей. По их словам, варваров насчитывалось никак не меньше двух тысяч. Разминутся с ними не было никакой возможности. Решение следовало принимать немедленно, ибо пыль, поднятая копытами чужих коней, уже застилала горизонт.
– Бросайте к черту обоз, – крикнул Пордака гвардейцам. – Сажайте женщин на крупы лошадей и немедленно уходите к лесу. Мы попытаемся их задержать.
Сотник Модест не заставил себя упрашивать и собственноручно выдернул перепуганную императрицу из кареты. Гвардейцы на рысях умчались от места предстоящей битвы, увозя с собой женщин. А готы, по приказу корректора Пордаки, чуть осадили коней назад и ощетинились копьями. К их немалому удивлению, варвары, вместо того чтобы атаковать врага, набросились на беззащитный обоз. В мгновение ока они растрясли все имущество императрицы, а потом, прихватив с собой карету, умчались по направлению к Лиону. Поведение варваров было странным и необъяснимым.
– Скорее всего, они нас просто испугались, – сделал лестное для готов предположение Пордака.
– Жаль карету, – криво усмехнулся Стилихон. – Но думаю, это не самая большая потеря для римлян.
Император Грациан, человек молодой, пылкий и страстно влюбленный, не смог остаться равнодушным к словам комита Гайана. О варварах в Лионе никто не слышал. Сиятельный Сальвиан, совсем недавно произведенный в магистры пехоты, заверил императора, что по меньшей мере на сотню миль в округе никаких варваров нет и быть не может. Комит Гайана, беспрепятственно проделавший остаток пути до Лиона, подержал магистра, заявив, что корректор Пордака просто трусоват от природы, как, впрочем, и все гражданские чиновники, которым варвары мерещатся даже в спальнях их собственных жен. Поскольку молодого императора окружали в основном чины военные, шутка рекса имела успех. Расторопный Гайана понравился Грациану с первого взгляда. К тому же десятник Леонтий, давно ходивший в любимчиках императора, охарактеризовал гота как человека достойного и пользующегося доверием божественного Феодосия и светлейшего Пордаки. Грациан решил лично встретить жену, благо погода, установившаяся на юге Галлии, способствовала приятной прогулке. Магистр Сальвиан выделил императору три сотни клибонариев для сопровождения. А вместе с готами Гайаны и ближниками Грациана свита молодого императора насчитывала более пятисот человек. Божественный Грациан, торопившийся навстречу супруге, расценил хлопоты магистра как чрезмерные, но потом махнул на все рукой и первым вылетел за городские ворота. Жара уже спадала. И никто в свите императора не сомневался, что прогулка выйдет удачной. Комит Дардан и трибун Петроний заспорили о видах на урожай. Оба они владели в Галлии поместьями и очень надеялись, что урожай, в первую очередь винограда, будет собран раньше, чем начнутся военные действия.
– Я полагал, что божественный Феодосий пришлет нам более солидное подкрепление, – покосился на Гайану магистр Сальвиан.
– Насчет поддержки можешь не сомневаться, магистр, – усмехнулся гот. – Феодосий дал понять ругу Меровладу, что будет расценивать его медлительность как измену, и повелел ему немедленно выступить на помощь Грациану.
Грациан первым увидел пыль, клубившуюся на горизонте. Ни у кого из сопровождавших императора не возникло сомнений, что это долгожданный обоз сиятельной Евпраксии. Грациан пришпорил коня и птицей полетел навстречу своему счастью. Гайана, не отстававший от императора, первым опознал карету, окруженную гвардейцами. Готы ехали позади, сверкая на солнце оружием и доспехами. При виде императора и его свиты они издали громкие приветственные крики. Грациан первым подскакал к остановившейся карете и легко спрыгнул на землю. Дверца распахнулась, но вместо любимого лица император вдруг увидел острие меча, нацеленного ему в шею. Удар был столь стремительным, что Грациан не успел ни отшатнуться, ни прикрыться рукой. Комит Гайана и десятник Леонтий с ужасом наблюдали, как император валится навзничь, а из его перерубленного горла хлещет кровь.
– Измена, – крикнул десятник Леонтий и тут же рухнул в дорожную пыль.