- Значит, в следующий четверг вечером, - согласился он и прибавил: - Я ставлю половину моего пая, что Дэн убьет вашего Казана, хоть он и полуволк!
Санди медленным взором окинул Казана.
- Там уж увидим, - ответил он и пожал руку Гаркеру. - Я не думаю, чтобы и здесь, и по всему Юкону могла найтись собака, которая могла бы осилить волка.
ГЛАВА XXII
ВМЕШИВАЕТСЯ ПРОФЕССОР МАК-ГИЛЬ
Город Красного Золота уже достаточно созрел для того, чтобы началось ночное разложение нравов. Кое-кто вдребезги проигрался, кое-кто подрался, а всяких питий было достаточно, чтобы постоянно поддерживать возбуждение, хотя присутствие конной полиции и сдерживало все в относительном порядке сравнительно с тем, что происходило всего только в двухстах-трехстах милях далее к северу, в окрестностях Даусона. Развлечение, предложенное Мак-Триггером и Яном Гаркером, было встречено всеобщим благосклонным вниманием. Новость распространилась на двадцать миль вокруг города Красного Золота, и не было во всем городе большего возбуждения, как в полдень и вечером того дня, когда должен был начаться поединок. А оно возрастало все более и более потому, что Казан и громадный Дэн были выставлены напоказ, каждая собака в специально сделанной для нее клетке, - и началась лихорадка: стали биться об заклад. Триста человек, каждый из которых должен был уплатить по пяти долларов только за то, чтобы присутствовать на поединке, оглядывали гладиаторов сквозь жерди клеток. Собака Гаркера представляла собою комбинацию из датской породы и мастифа, выросшую на севере и привыкшую таскать за собою сани. Ставили все больше на нее, по одному и по два против одного. Иногда три против одного. Те же, кто рисковал своими ставками на Казана, были все пожилые люди, жители пустыни, люди, которые всю жизнь свою провели с собаками и которые понимали, что должны были обозначать красные уголки в глазах у Казана. Какой-то старый кутенейский золотопромышленник тихонько сказал другому на ухо:
- Я бы поставил на Казана. Если бы у меня были деньги, то я поставил бы все. Он обойдет Дэна. У Дэна не будет того метода, как у него.
- Но зато у Дэна вес, - возразил с сомнением другой. - Посмотрите на его челюсти и плечи!
- А вы обратите внимание на его толстые ноги, - перебил его кутенейский житель, - на его дряблую шею и неуклюже оттопыренный живот! Нет уж, пожалуйста, прошу вас, послушайтесь меня и не изводите ваши деньги на Дэна!
Другие зрители протиснулись к ним и разделили их. Сперва Казан рычал на все эти чужие лица, собравшиеся вокруг него. Но потом улегся у задней сплошной стенки клетки и стал молча посматривать на них, протянув голову между двух передних лап.
Поединок должен был происходить в помещении у Гаркера, представлявшем собой нечто вроде кафе-ресторана. Столы и стулья из него были вынесены, и в центре самой большой комнаты его, на платформе вышиною в три с половиной фута, была установлена клетка в десять футов в основании. Со всех сторон ее в очень близком от нее расстоянии были устроены места для трехсот человек зрителей. Потолка в клетке не было, и над нею были подвешены две громадные керосиновые лампы с зеркальными рефлекторами.
Было восемь часов, когда Гаркер, Мак-Триггер и еще двое других людей втащили на арену Казана с помощью брусьев, подсунутых под дно его клетки. Громадный Дэн находился уже в клетке, в которой должна была происходить драка. Он стоял, щурясь от яркого света, падавшего на него от рефлекторов. Увидев Казана, он насторожил уши. Казан не оскалил зубов. Даже не проявил ожидавшегося воодушевления. Собаки увидели друг друга только в первый раз, и ропот разочарования пронесся по рядам всех трехсот зрителей.
Дэн не шелохнулся и стоял как вкопанный, когда к нему в клетку вывалили из отдельной клетки Казана. Он не прыгнул, не заворчал. Он посмотрел на Казана вопрошающим, полным сомнения взглядом, который перевел затем на возбужденные, полные ожидания лица нетерпеливых зрителей. Некоторое время и Казан, твердо став на все свои четыре ноги, смотрел на Дэна. Затем он повел плечами и тоже равнодушно стал смотреть на лица зрителей, ожидавших боя не на жизнь, а на смерть. Ядовитый смех пронесся в первых рядах. Усмешки, язвительные улыбки послышались в сторону Мак-Триггера и Гаркера, и раздались сердитые голоса, потребовавшие деньги назад, начался шум все увеличивавшегося неудовольствия. Санди покраснел как рак от разочарования и злобы. На лбу у Гаркера вздулись жилы и стали вдвое толще нормальной величины. Он погрозил публике кулаком и крикнул:
- Погодите! Дайте им разойтись, дурачье!
При этих словах все стихли. Казан обернулся. Посмотрел на громадного Дэна. И Дэн в свою очередь стал смотреть на Казана. Казан сделал шаг вперед. Дэн ощетинил на плечах шерсть и тоже сделал шаг к Казану. Затем, точно одеревенелые, они остановились один против другого на расстоянии в четыре фута. Можно было бы услышать, как муха пролетела в комнате. Стоя около клетки, Санди и Гаркер затаили дыхание. Обе собаки, великолепно сложенные и сильные, оба полуволки, сделавшиеся жертвами человека, дравшиеся на своем веку уже сотни раз и никогда не боявшиеся смерти, теперь стояли и спокойно смотрели один другому в глаза. И никто не мог заметить в их глазах мучительного вопроса. Никто не знал, что в этот трагический момент невидимая рука духа пустыни уже протянулась между ними и что произошло одно из дивных чудес природы. Это было понимание.
Если бы они встретились на воле, в качестве соперников по упряжи, то они сцепились бы между собою и катались бы в мучительных схватках поединка. Но здесь в них вдруг заговорил лишь взаимный призыв к братству. В самую последнюю минуту, когда их отделяло пространство всего только в один фут и когда зрители уже ожидали первой бешеной схватки, великолепный Дэн медленно поднял голову и через спину Казана смотрел на лампы. Гаркер задрожал и стал изрекать проклятия. Теперь глотка Дэна была открыта для Казана. Но между обоими животными уже состоялось безмолвное заключение перемирия. Казан не бросился на него. Он даже отвернулся. И плечом к плечу, полные презрения к смотревшим на них людям, они стояли и сквозь жерди своей тюрьмы смотрели на какое-то одно человечье лицо.
Рев поднялся в толпе - рев гнева, недовольства и угроз. В своей ярости Гаркер выхватил револьвер и направил его на Дэна. И вдруг раздавшийся над всем этим скандалом голос остановил его.
- Стойте! - крикнул этот голос. - Стойте! Именем закона!
В одну минуту водворилось молчание. Все лица обернулись в сторону этого голоса. Два человека встали на стулья в самом заднем ряду. Один из них был сержант северо-западной конной полиции. Это говорил он. Вытянув руку вперед, он водворил молчание и призвал всех к вниманию. На стуле рядом с ним стоял другой человек. Он был тощ, с низкими плечами и бледным, изможденным лицом, небольшого роста человек, вся фигура которого и впалые щеки только говорили о том, что он долгие годы провел почти у самого Северного полюса. Теперь уже заговорил он, в то время как сержант все еще стоял с поднятой рукой.
- Я предлагаю собственникам этих собак пятьсот долларов, - сказал он, - и беру их себе.
Все, находившиеся в этой комнате, слышали это предложение. Гаркер посмотрел на Санди. С минуту они пошептались.
- Это не боевые собаки, - продолжал маленький человек. - Это собаки исключительно ездовые. Я предлагаю за них собственникам пятьсот долларов.
Гаркер поднял руку.
- Идет шестьсот? - спросил он. - Давайте шестьсот и берите собак себе.
Маленький человек помедлил с ответом. Затем кивнул головой.
- Хорошо, - согласился он. - Я даю вам за них шестьсот.
Ропот недовольства пронесся в толпе. Гаркер выбрался на платформу.
- Мы не виноваты, - крикнул он, - если они сами не захотели драться! А если кто из вас желает получить деньги обратно, то они будут выданы вам при выходе. Собаки подвели нас - вот и все! Мы не виноваты!
Маленький человек пробрался между стульями к собакам в сопровождении сержанта полиции. Приложив свое бледное лицо к жердям клетки, он стал осматривать Казана и громадного Дэна.
- Я думаю, что мы будем друзьями, - сказал он, и при этом так тихо, что его могли слышать одни только собаки. - Это довольно высокая цена, но мы наверстаем на покупке смитсоновских. Мне именно и нужно два такие четвероногих друга и именно таких моральных качеств.
И никто не понял, почему Казан и Дэн подошли в своей клетке к самым жердям с той стороны, около которой стоял ученый профессор, достававший в это время банковские билеты и отсчитывавший в пользу Гаркера и Санди Мак-Триггера шестьсот долларов.
ГЛАВА XXIII
ОДНА ВО МРАКЕ
Никогда еще ужас и одиночество слепоты не дали так почувствовать себя Серой волчице, как в те дни, которые последовали за выстрелом в Казана и за пленением его Санди Мак-Триггером. Целые часы она пролежала под кустом вдали от реки, ожидая, что вот-вот он к ней придет. Она верила, что он прибежит к ней, как прибегал уже и тысячи раз перед этим, и она лежала на животе, нюхала воздух и скулила, когда ветер не приносил ей его запаха. День и ночь прошли для нее точно в бесконечном хаосе темноты, но она знала, когда зашло солнце. Она чуяла, что густые, вечерние тени уже потянулись по земле, и поняла, что должны были уже взойти звезды на небе и реки осветиться от сияния луны. Наступала ночь, и, значит, можно было отправиться бродить, и спустя некоторое время, полная беспокойства, она стала делать по равнине небольшие круги и в первый раз позвала к себе Казана. От реки донесся до нее редкий запах дыма и огня, инстинктивно догадалась, что именно этот дым и около него человек отняли у нее Казана. Но кругов она не сокращала и не подходила ближе, чем был ее первый круг. Слепота научила ее ждать. С самого того дня на Солнечной Скале, когда рысь выцарапала ей глаза, Казан ни разу не обманул ее ожиданий. И она три раза позвала его в самом начале ночи. Затем она устроила себе гнездо в прибрежном кустарнике и прождала до рассвета.
Как она узнала, что наступила ночь, так же точно она догадалась, что наступил уже и день. Как только она почувствовала на своей спине теплоту солнца, так тотчас же беспокойство пересилило в ней всю ее осторожность. Потихоньку она отправилась к реке, нюхая воздух и скуля. В воздухе уже не пахло больше дымом, не могла она уловить в нем и запаха человека. По своему же собственному вчерашнему следу она спустилась к песчаной отмели и в чаще густого кустарника, свесившегося над береговым песком, остановилась и стала прислушиваться. Через несколько времени она спустилась ниже и дошла прямо до самого того места, где она с Казаном лакала воду, когда грянул выстрел. И здесь ее нос уперся в песок, который был еще влажен и густо пропитан кровью Казана. Она поняла, что это была кровь именно ее друга, потому что всюду здесь на песке пахло им одним да человеком, который был Санди Мак-Триггером. Она донюхалась и до следа, который остался после всего его тела, когда его волочил Санди по берегу до лодки. Нашла она и то бревно, к которому он был привязан. Набрела она и на палки, которыми в помощь дубине два или три раза колотил Санди раненого Казана. Они были в крови и в шерсти - и Серая волчица тотчас же села на задние лапы, подняла слепую морду к небу, и вдруг из ее горла вырвался крик, который понесся на крыльях южного ветра за целые мили вперед к Казану. Никогда еще не кричала так раньше Серая волчица. Это не был "зов", которым в лунные ночи волки сзывают волков, не был это и охотничий крик; это был вопль волчицы к своему супругу. В нем слышалось оплакивание покойника. И после одного только этого крика Серая волчица забралась обратно в береговые кустарники и там пролежала все время мордой к реке.
Странный ужас напал на нее. Она уже давно привыкла к темноте, но ни одного еще раза она не была во мраке одна. Всегда при ней был ее вожак - Казан. До нее доносилось кудахтанье водяной курочки где-то недалеко, тут же в кустарнике, а ей казалось, что оно было где-то чуть не на том свете. Полевая мышь пробралась в траве у самой ее передней лапы, и она бросилась на нее, но в слепоте вонзила зубы в камень. Плечи у нее дрожали, и вся она трепетала, точно от невыносимого холода. Она пугалась теперь темноты, которая скрывала от нее внешний мир, и она терла себе лапами глаза, точно могла этим открыть их для света. Перед вечером она опять отправилась на равнину. Она вдруг как-то вся для нее переменилась. Она испугала ее, и Серая волчица тотчас опять побежала к реке и там прикорнула под бревном в том самом месте, где лежал Казан. Здесь ей было не так страшно. Запах от Казана все еще здесь держался, и она чуяла его. Целый час она пролежала неподвижно, держа голову на палке, покрытой его кровью и его шерстью. Ночь застала ее все еще здесь. А когда взошла луна и зажглись на небе звезды, то она свернулась калачиком в той самой ямке на песке, которую вырыл для себя Казан.
На рассвете она спустилась к реке, чтобы попить. Она не могла видеть, что день потемнел, как ночь, и что на небе был целый хаос из мрачных туч, предвещавших бурю. Но она чуяла ее наступление по отяжелевшему воздуху и даже могла чувствовать острые вспышки молний, надвигавшихся вместе с густыми тучами с северо-запада. Отдаленные раскаты грома становились все громче, и она заторопилась обратно под бревно. Целые часы буря проревела над ней, и дождь лил как из ведра. А когда все это прекратилось, то она вылезла из своего убежища с таким видом, точно ее избили. Напрасно она искала теперь хоть малейшего запаха после Казана. Даже палка омылась и была теперь чиста. На том месте, где оставалась кровь Казана, теперь лежал чистый песок. Даже на самом бревне не осталось никаких о нем воспоминаний.
До сих пор Серую волчицу угнетал только один страх остаться одинокой в окружавшей ее непроглядной тьме. Теперь, с полудня, к ней пришел еще и голод. Этот самый голод заставил ее расстаться с берегом и отправиться снова бродить по равнине. Несколько раз она чуяла присутствие дичи, и всякий раз дичь ускользала от нее. Даже полевая мышь, которую она загнала под выступивший из-под земли корень и прижала лапой, все-таки убежала из-под самых ее зубов.
Тридцать шесть часов тому назад Казан и Серая волчица оставили недоеденной целую половину своей последней добычи за милю или за две отсюда. И Серая волчица побежала в том направлении. Ей не требовалось зрения, чтобы найти эту добычу. В ней до высшей своей точки было развито то шестое чувство в мире животных, которое называется чувство ориентации, и подобно тому, как почтовый голубь возвращается к себе домой по прямому направлению, и она напрямик бежала через кустарники и болота к тому самому месту, где находилась эта недоеденная добыча. Раньше ее здесь побывал уже песец, и она нашла только одну шерсть да кожу. А то, что оставил песец, растаскали хищные птицы. Так голодная Серая волчица и вернулась обратно к реке ни с чем.
Эту ночь она спала опять на том же самом месте, на котором лежал Казан, и три раза звала его, но не получила ответа. Сильная роса выпала за ночь и еще основательнее уничтожила на песке последние признаки ее друга. На четвертый день ее голод достиг таких размеров, что она стала обгладывать с кустов кору. В этот же день она набрела и на находку. Она лакала воду, когда ее чуткий нос коснулся в воде чего-то гладкого, имевшего отдаленный запах мяса. Это была большая северная речная устрица. Она выгребла ее лапой на берег и понюхала твердую скорлупу. Затем раскусила ее. Никогда она еще не ела более вкусной пищи, как то, что оказалось внутри этой раковины, - и тогда она принялась за ловлю этих устриц. Ей удалось найти их много, и она ела их до тех пор, пока не насытилась. Целых три дня она прожила здесь на берегу. А затем в одну из ночей до нее донесся зов. Она задрожала от странного, нового для нее возбуждения, показавшегося ей неожиданной надеждой, и нервно забегала взад и вперед по узкой полоске берега, ярко освещенного луной, внюхиваясь то в север, то в юг, то в восток, то в запад, точно в легком ночном ветерке хотела по шепоту определить знакомый голос. И то, что вдруг осенило ее, пришло к ней с северо-востока. Там, далеко, по ту сторону Барренса, далеко за северной границей лесов, находился ее дом. Своим диким инстинктом она чуяла, что только там она сможет найти Казана. Этот внутренний зов, который вдруг пробудил ее, пришел к ней не от логовища под валежником на болоте. Он пришел к ней из отдаленного далека, и как молниеносное видение, перед ее слепыми очами вдруг предстала крупная Солнечная Скала и спиральная тропинка, которая вела к ее вершине. Именно там она приобрела эту слепоту. Именно там для нее кончился день и началась вечная ночь. Там же она испытала в первый раз счастье материнства. Природа так зарегистрировала все эти события в ее памяти, что она никогда не могла о них позабыть, и когда она вдруг услышала внутри себя зов, то ей показалось, что он исходил от того самого, залитого солнцем места, где она в последний раз видела свет и жизнь, и где в ночных небесах для нее в последний раз светили звезды и луна.
И она ответила на этот зов. Оставив за собой реку и ее дары, она побежала напрямик навстречу темноте и голоду, больше уже не боясь ни смерти, ни мрака, ни пустоты внешнего мира, который все равно она не могла уже видеть; там, далеко впереди, за двести миль отсюда, она будет чуять и осязать Солнечную Скалу, извилистую тропинку, гнездо между двух больших камней, в котором родились ее первые щенки и… Казана!