Приподнявшись на локте, он внимательно осмотрел свое будущее жилище, затем велел подать ему гарпун и, отделив деревянную рукоятку, бережно уложил в гроб стальное лезвие вместе с одним из весел Старбекова вельбота.
Потом попросил, чтобы туда же бросили десятка два морских сухарей, в головах поставили флягу с пресной водой, а вместо подушки положили кусок свернутой парусины.
Когда все это было сделано, Квикег пожелал, чтобы его перенесли в его последнее пристанище, говоря, что хочет лично проверить, достаточно ли удобно ему будет там после смерти. Несколько минут он лежал в своем гробу без движения, затем велел достать из мешка маленького черного бога Йоджо, которого поставил себе на грудь, после чего скрестил руки и приказал закрыть гроб ("Задраить люк", как он выразился). Крышку закрыли, несколько секунд в гробу было тихо, потом оттуда раздался глухой голос: "Хорошая гроб, удобная, можно обратно на койка".
Но не успели еще Квикега вынуть из гроба, как таившийся неподалеку Пип с тамбурином в руке прокрался поближе и, всхлипывая, опустился на колени.
- Кула ты собрался плыть, Квикег? - сказал он. - Куда увезет тебя эта пирога? Может быть, ты случайно окажешься у берегов моей милой родины? Не выполнишь ли ты тогда моей просьбы? Разыщи там мальчика, по имени Пип. Он раньше служил на китобойце "Пекод", но уже давно куда-то скрылся. Я думаю, что сейчас он там, на Антильских островах, где растут водяные лилии и всегда шумит прибой. Если ты встретишь там маленького Пипа, то утешь его. Он, наверное, горько плачет. Ведь он потерял свой тамбурин. Я нашел его здесь. Вот он. Риг-а-диг, диг-диг… Ты выполнишь мою просьбу, Квикег, да? Ну, теперь умирай, я буду отбивать тебе похоронный марш… Риг-а-диг, диг-диг… Умирает герой Квикег, умирает славный герой Квикег!.. Риг-а-диг, диг-диг… А Пип умер трусом. Со страху он выпрыгнул из вельбота. Я б ни за что не стал бить в тамбурин на его похоронах, потому что он не был героем, как Квикег, потому что он выпрыгнул из вельбота. Позор ему! Позор!..
Пипа прогнали, а Квикега перенесли на койку. Но теперь, полностью приготовившись к смерти, уложив в свой гроб все необходимое и примерившись к нему, Квикег неожиданно пошел на поправку. Выздоравливал он с невероятной быстротой, и уже два дня спустя грелся на солнышке, удивляя кока своим фантастическим аппетитом, а еще через день, выйдя на палубу, потянулся, зевнул и, вспрыгнув на нос своего вельбота, поднял гарпун и объявил, что готов к бою.
А гроб свой превратил в сундук: переложил в него все свои вещи из парусинового мешка и долго украшал крышку непонятными символами и знаками, пытаясь повторить на дерезе замысловатую татуировку своего тела.
Глава пятьдесят шестая
Гарпун Ахава
Мы проскользнули мимо островов Баши и вышли в Тихий океан. Предвидя скорое начало горячей промысловой поры, наш старый кузнец Перт, отковав скобы и болты для ноги Ахава, не убрал в трюм свой горн, а оставил его на палубе возле фок-мачты. К нему теперь то и дело обращались рулевые, гарпунщики, гребцы - каждому нужно было починить, заменить или наладить что-нибудь из обширного китобойного хозяйства. Окружив горн, они ожидали своей очереди, держа в руках фленшерные лопаты, гарпуны, остроги, и ревниво следили за работой перепачканного сажей кузнеца.
Вот с всклокоченной бородой, в переднике из жесткой акульей кожи Перт стоит между горном и наковальней, и удары его тяжелого молота звучат торжественно и неторопливо. К нему подходит мрачный Ахав. Он стоит и смотрит, как кузнец выхватывает из огня раскаленное железо и обрушивает на него молот. Стремительная стая искр разлетается во все стороны.
- Как горячи эти искры, Перт, они отчаянно жгутся; почему же они не обжигают тебя?
- Потому что я весь обожжен, капитан Ахав.
- Что это ты ковал, Перт?
- Перековывал старый гарпун. Он был весь в рубцах и зазубринах.
- И ты можешь снова сделать его гладким и острым?
- Да, сэр, могу.
- Ты, верно, можешь разгладить любой рубец и убрать любую зазубрину, каким бы твердым ни был металл, так, кузнец?
- Да, сэр, могу разгладить все рубцы, кроме одного.
- Взгляни сюда, кузнец, - сказал Ахав и горестно провел ладонью по своему иссеченному морщинами лбу. - Ах, если бы ты мог стереть мои морщины и разгладить этот рубец? С какой радостью я лег бы под самый тяжелый твой молот…
- О нет, сэр! Я сказал, что могу разгладить все рубцы, кроме одного: кроме такого.
- Он врезался мне в самую кость, кузнец. Весь мой череп в рубцах. Их разгладить могу лишь я. И для этого мне нужен такой гарпун, чтобы и тысячи дьяволов не могли его затупить. Можешь ты выковать такой гарпун?
- Могу, сэр.
- Ну так живей, за дело! Живей! Живей! Я сам буду раздувать тебе пламя.
Скоро гарпун был готов, и оставалось только закалить его. Перт пододвинул к горну кадку с водой.
- Нет, нет, никакой воды! - воскликнул Ахав. - Тут нужна закалка посерьезнее. Тэштиго! Квикег, Дэггу! Сюда, гарпунщики! Согласны дать мне свою кровь, чтобы закалить в ней гарпун для Белого Кита?
И выхватив у Перта клещи, он поднял над головой рас-каленный гарпун.
Гарпунщики молча кивнули. Они выхватили ножи, и горячая кровь заструилась в чашу.
- Крещу тебя не во имя бога, а во имя дьявола! - вскричал Ахав, и смертоносная сталь с шипеньем погрузилась в кровь.
Так закален был гарпун Ахава.
В раструб гарпуна вогнали шест, Ахав взял в руки свое оружие и хмуро зашагал на шканцы. Костяная нога и ореховый шест мертво стучали по доскам палубы.
Глава пятьдесят седьмая
Счастливчик "Холостяк" возвращается домой
Теперь мы находились почти в самом центре промыслового района, и охотничий азарт охватил всю команду "Пекода". Матросы целыми сутками не выходили из вельботов, до полного изнеможения преследуя китов. Но результаты охоты пока еще были невелики.
Однажды мы встретили нантакетский китобоец "Холостяк", на котором уже закупорили последнюю бочку масла и задраили переполненный трюм. Празднично разукрасив свой корабль, счаст-ливые китобои возвращались домой.
Это было действительно веселое зрелище. Дозорные на мачтах повязали свои шляпы длинными красными лентами, развевавшимися по ветру. На вантах трепетали флажки и вымпелы. К бушприту хвастливые китобои подвесили громадную челюсть кашалота. Бочки и бочонки со спермацетом были установлены всюду, где только возможно.
Впоследствии мы узнали, что "Холостяку" сопутствовала редкостная удача, тем более удивительная, что другие китобойцы, промышлявшие в этих же водах, целыми месяцами не могли добыть ни одного кита. А на "Холостяке" не только раздавали запасы говядины и сухарей, чтобы освободить место для спермацета, но еще и выменивали у встречных пустые бочки, и, наполнив их спермацетом, устанавливали в каютах, так как на палубе уже места не было. Говорили даже, что матросы законопатили и просмолили свои сундуки и налили в них спермацет, что стюард заткнул носик кофейника, чтобы хранить в нем спермацет, а кок заполнил спермацетом котел, так что не в чем было варить суп, а гарпунщики налили спермацет в раструбы своих гарпунов, и что вообще на судне спермацетом было заполнено все, кроме карманов капитанских штанов, которые он оставил пустыми, чтобы было куда засовывать руки в минуты особенного самодовольства и благодушия.
Корабль-счастливчик приблизился к мрачному "Пекоду", и мы услышали варварский шум и гулкие удары, а немного спустя разглядели толпу матросов, окруживших огромные котлы салотопки, превращенные в барабаны. На котлы была натянута кожа с брюха черного дельфина, и весельчаки дружно колотили по ней кулаками, извлекая грохочущие дикарские звуки, под которые на шканцах плясали офицеры и гарпунщики с темнокожими девицами, сбежавшими с Полинезийских островов. Капитан "Холостяка" - властелин и повелитель всего этого веселья - гордо высился на приподнятой части шканцев с бутылкой и стаканом в руках.
Ахав тоже стоял на шканцах своего корабля. И когда корабли поравнялись, один - ликующая благодарность за то, что было, другой - тяжелое предчувствие того, что
будет - то оба капитана олицетворяли глубочайший контраст этой сцены.
- Давай сюда, старик! К нам! Выпьем за удачу! - кричал веселый капитан "Холостяка", потрясая бутылкой.
- Не видел ты Белого Кита? - проскрипел в ответ ему мрачный Ахав.
- Видеть не приходилось, а слышать случалось, да только я в него не верю. Иди сюда!
- Плыви себе! - ответил Ахав. - Что-то больно ты весел. Никто из команды не погиб?
- А, ерунда! Всего лишь двое черномазых! Но что ж ты, старина, стоишь? Иди к нам, у нас весело. Трюмы полны, и мы возвращаемся домой.
- А у меня трюмы пусты и я иду из дому, так что нам не по пути, - еще мрачнее сказал Ахав и крикнул матросам: - На баке! Ставь все паруса! Руль на ветер!
И корабли разошлись. "Холостяк" весело и легко несся к дому, подгоняемый попутным ветром, а "Пекод" шел навстречу ветру, мрачно и упрямо пробиваясь к своей гибели.
Глава пятьдесят восьмая
Ночной разговор
В жизни часто бывает, что стоит нам встретить баловня судьбы, как мы и сами, хотя нам только что смертельно не везло, чувствуем порыв стремительного ветра, который наполняет наши совсем было поникшие паруса. Так, видно, получилось и с "Пекодом". Уже через день после свидания с "Холостяком" было замечено стадо китов и четыре из них убиты, причем одного убил сам Ахав.
Еще до наступления сумерек три подбитых кита были пришвартованы к борту "Пекода", а четвертого ветер отнес так далеко, что до утра его пришлось оставить в море, и команде, добывшей этого кашалота, предстояло провести подле него всю ночь. Это была команда Ахава.
В дыхало мертвого кита воткнули сигнальный шест. Привязанный к нему фонарь бросал тревожные мерцающие блики на черную лоснящуюся спину туши и потемневшие морские волны, которые с тихим плеском омывали мертвого кита, словно береговую скалу уснувшего острова.
В вельботе Ахава все спали. Только Федалла, сидевший на носу, поджав под себя ноги, следил за хищной игрой акул, кружащихся возле гигантского трупа, то и дело задевая хвостами борта лодки.
Вдруг Ахав вздрогнул и очнулся от дремоты. Прямо против себя во тьме он различил фигуру Федаллы.
- Опять мне снился этот сон, - сказал Ахав.
- Про катафалк? - спросил Федалла. - Ведь я же говорил тебе, старик, что у тебя не будет ни катафалка, ни гроба.
- Я знаю, - ответил Ахав. - Какой катафалк, когда я умру в море!
- Но я говорил тебе, что прежде чем умереть, ты еще увидишь два катафалка, - сказал Федалла. - К одному из них не прикасалась рука столяра. Другой сделан из леса, выросшего в Америке.
- Так, так, - усмехнулся Ахав. - Занятная это будет картина: катафалк с плюмажем плывет по океану, а за ним бегут плакальщицы-волны. Ха! Не скоро мы, должно быть, такое увидим!
- Верь или не верь мне, старик, но ты не умрешь, пока не увидишь этого.
- А ты, Федалла?
- А я отправлюсь впереди тебя твоим лоцманом.
- И чтобы повести меня за собой на тот свет, ты сначала пойдешь туда сам, разузнать дорогу? Так, кажется, ты говорил?
- И еще, старик, запомни вот что, - промолвил Федалла, и глаза его зажглись в темноте, как у кошки. - Лишь петля принесет тебе смерть.
- Ты хочешь сказать, виселица? В таком случае я бес-смертен! - Ахав расхохотался. - Бессмертен на суше и на море!
И оба сразу замолчали, и долго сидели, не произнося ни слова.
Глава пятьдесят девятая
Разбитый квадрант
"Пекод" приближался к экватору. Каждый день незадолго до полудня Ахав с квадрантом в руках забирался на нос своего вельбота, подвешенного на шканцах, готовясь определить наше местонахождение.
Летние дни здесь, вблизи Японии - это ликующее торжество лучезарного света. Ослепительное солнце пылает на раскаленном безоблачном небе, и в этом немеркнущем сиянии мир беспредельно обнажен. Квадрант Ахава был снабжен цветными стеклами, иначе солнечное пламя выжгло бы ему глаза.
Всецело поглощенный ожиданием того момента, когда солнце займет на небе должное положение, капитан сидел в вельботе, слегка покачивающемся в лад с кораблем. А под ним, на палубе, стоял коленопреклоненный Федалла, так же, как и Ахав, устремив лицо к солнцу; только веки его были полуопущены и от этого его лицо казалось лицом мертвеца.
Наконец нужные измерения были сделаны, на костяной ноге, как на бумаге, произведены расчеты, и местоположение корабля определено.
Ахав снова поднял голову к солнцу.
- Ты великий маяк и искуснейший лоцман, - сказал он. - Ты точно указываешь мне, в какой точке земного шара я нахожусь сегодня. Но можешь ли ты хотя бы примерно указать, где я буду завтра? Или где сейчас находится Моби Дик?
Затем он перевел взгляд на свой квадрант и, задумчиво перебирая его мудреные приспособления, забормотал:
- Дурацкая побрякушка! Люди гордятся тобой, твоей непогрешимой точностью. Но что ты можешь? Ни один инструмент, сделанный рукой человека, никакой научный расчет не предскажут мне моей судьбы. Ничтожная забава капитанов и адмиралов! - И он швырнул квадрант на палубу. - Я не стану больше доверять тебе, прокладывая курс своей жизни. Лаг и компас поведут меня в море и укажут, где я нахожусь.
Незамеченный Ахавом Федалла поднялся с колен и молча скользнул прочь. Матросы, напуганные выходкой капитана, столпились на баке, Ахав увидел их, отшвырнул ногой обломки инструмента и вдруг вскричал:
- К брасам! Руль к ветру! Смена галса!
В тот же миг реи пронеслись над палубой, судно сделало резкий поворот и три высокие мачты грациозно качнулись в воздухе.
Глава шестидесятая
Буря
Только что небо было ясным и безоблачным и ослепительно сверкали мирные воды океана, как вдруг, будто бомба разорвалась над мирным городом, налетел страшнейший из штормов - тайфун. К вечеру с "Пекода" сорвало все паруса, море ревело и бесновалось, небо раскалывалось под ударами молний, и сверкающие вспышки выхватывали из темноты дрожащие голые мачты с обрывками парусины и беспомощный корабль, то вздымающийся на гребни пенистых валов, то падающий между ними в бездну.
Старбек, ухватившись за ванту, стоял на шканцах и всякий раз, как вспыхивала молния, задирал голову кверху, пытаясь разглядеть, какой еще новый урон нанесен перепутанным снастям. Стабб и Фласк командовали матросами, которые подтягивали и закрепляли вельботы. Но усилия их были тщетны. Громадная волна, разбившись о борт кренящегося судна, налетела на вельбот Ахава, подтянутый под самые шлюп-балки, и проломила его днище.
- Плохо дело, мистер Старбек! - крикнул веселый Стабб. - Но море есть море, с ним не поспоришь. Мы с вами развлекаемся по-своему, а оно - по-своему. Верно поется в старой матросской песне (поет):
Эх, веселый нынче шторм,
Размахался кит хвостом.
Волны катят за китом,-
Ай да славный старикан -
Наш бездонный шаловливый океан!
Прямо в небо пена бьет -
Это эль из кружки пьет
Толстый пьяный кашалот,-
Ай да славный старикан -
Наш бездонный шаловливый океан!
Кораблю конец придет -
Кит и глазом не моргнет,
Будет плыть по-прежнему вперед.
Ай да славный старикан -
Наш бездонный шаловливый океан!
- Замолчи, Стабб! - вскричал Старбек. - Достаточно того, что поет тайфун. А ты держи свои песни про себя, я и так знаю, что ты храбрый человек.
- Кто вам сказал, что я храбрый? Я потому и пою, что хочу заглушить свой страх. И еще вот что я вам скажу, мистер Старбек: есть только один способ заставить меня замолчать - это перерезать мне глотку. Но и тогда я еще спою напоследок.
- Безумец! - воскликнул Старбек, - неужели ты не понимаешь, что все это значит? - Он схватил Стабба за плечо и вытянул руку навстречу урагану. - Смотри! Шторм идет как раз оттуда, куда стремится капитан. Ведь именно сегодня, разбив квадрант, Ахав взял этот курс. Теперь взгляни на его вельбот - ты видишь, где он проломлен? Как раз там, где место капитана. Неужели и этих предзнаменований недостаточно?
Опять сверкнула зловещая молния, и вслед за ней мрак сгустился еще больше. Чей-то голос раздался возле Стар- бека, но новый грозовой залп, грянувший с неба, заглушил его.
- Кто здесь? - спросил Старбек.
- Это я, старый Громобой! - ответил Ахав, ощупью пробираясь вдоль борта.
Одна за другой изломанные пики молний вонзались в воду.
Подобно тому, как на суше ставят на высоких колокольнях и башнях громоотводы, чтобы отвести в землю удары молний, так и на море некоторые суда несут громоотводы на своих мачтах. В ясную погоду нижние концы громоотводов поднимают на палубу, а во время грозы сбрасывают в воду.
- Громоотводы за борт, живо! - приказал Старбек матросам.
- Не надо! - крикнул Ахав. - Будь что будет! Играем честно: мне не нужно преимущество!
- Взгляните наверх! - воскликнул Старбек. - Огни святого Эльма!
Все три мачты "Пекода" были увенчаны огненными языками, словно три гигантских свечи. Мертвенно бледные огни горели и на концах реев.
В этот момент Стаббу, пытавшемуся спасти свой вельбот, прижало тросом руку.
- К черту эту лодку! Пропади она пропадом! К дьяволу! - заорал он, но вдруг заметил огни, и голос его совершенно переменился. - Святой Эльм! Смилуйся над нами!
Ругань на корабле - дело самое обычное. Моряки поминают и бога и дьявола и в штиль и в бурю. Но никто не отпустит крепкого словца, если Святой Эльм отметил корабль своим огненным перстом.
Покуда горело на мачтах это мертвенное сияние, на палубе все молчали. Словно околдованные, стояли матросы на баке, теснее прижимаясь друг к другу, и глаза их, освещенные призрачным светом, мерцали, как далекие звезды. Неподвижный Дэггу, огромный черный негр, казался сгустком ночного мрака, застывшим в грозном ожидании чуда. Тэштиго разинул от удивления рот, и акульи зубы его сверкали, будто и они светились в насыщенной электричеством атмосфере. А таинственные знаки, вытатуированные на широкой груди Квикега, озаренные сверхъестественным светом, горели синим пламенем преисподней.
Наконец сияние стало меркнуть, и вскоре весь корабль снова погрузился в непроницаемую ночную мглу. Но не успели люди прийти в себя, как вновь на верхушках мачт увидели белое пламя, еще более таинственное и зловещее, чем прежде.
- Святой Эльм, смилуйся над нами! - опять воскликнул Стабб.
Теперь Ахав стоял у подножия грот-мачты, а возле него опустился на колени Федалла, его неотступный оруженосец.
- Глядите, люди! - сказал Ахав. - Запомните этот божественный свет. Он освещает мне путь к Моби Дику. Подайте мне конец громоотвода. Я хочу почувствовать пульс грозы. Вот так. Теперь наши сердца бьются в унисон.