Клим с жадностью схватил лепешку, откусил половину и чуть было тотчас же не выплюнул - такая горечь опалила рот.
А Потапов жевал свою лепешку с таким аппетитом, словно это и впрямь был пышный ноздреватый блин из первосортной пшеничной муки.
Морщась от горечи, Клим съел две лепешки. Острое ощущение голода притупилось, и он протянулся было за третьей, но Потапов остановил его:
- Хватит, милок! Закиру оставь...
И не только лепешки из кедровой коры пришлось есть в кажущиеся бесконечными, долгие зимние месяцы. Потапов научил товарищей, как готовить из прожаренных кедровых шишек запеканку, и даже студень, сваренный из оленьего мха.
И все он делал не торопясь, с шутками-прибаутками, будто всю жизнь только этим и занимался.
- Сегодня, братки, как-нибудь, а завтра будем с блинами, - улыбался он то Закиру, то Климу - всем вместе им бывать не приходилось: кто-то из них всегда был на границе у Большой зарубки.
3
С час, наверное, если не больше, добирался Клим от "Пятачка-ветродуя" до площадки "Здравствуй и; прощай". Хорошо еще, что днем не было очередного снегопада.
Откинув полог, прикрывавший вход в чум, он прополз внутрь. Пахнуло теплом, в нос ударил перемешанный с дымом запах мяса. Только сейчас окончательно поверилось, что сержант сказал правду.
Закир сидел у окруженного земляным валиком пылающего очага, обхватив руками колени, тихонько раскачивайся. Над очагом висел котелок, в котором бурлил суп, распространяя дразнящий, самый лучший, самый желанный в мире аромат.
Сбросив движением плеча автомат, скинув шапку-ушанку, торопливо стянув меховые рукавицы, Клим пробормотал словно в лихорадке:
- Барана убили?
- Отдыхай, дорогой, кушай, пожалуйста! - заговорил Закир, помогая товарищу снять полушубок.
В отблесках колеблющегося пламени на лице Закира еще резче обозначились обтянутые загорелой, обветренной кожей скулы, впадины на висках и на лбу выше надбровных дуг, ввалившиеся щеки.
- Эх, соли нет!..
Снедаемый нетерпением, обжигая дрожащие пальцы, Клим налил в алюминиевую тарелку супу, поддев вилкой, извлек из котелка большую кость с куском дымящегося мяса.
- Ну и баран, целый бык!
- Кушай, пожалуйста! - повторил Закир, взял отпотевший автомат товарища, начал обтирать его тряпочкой.
- Вы... вы... - догадавшись вдруг, Клим бросил мясо обратно в котелок. - Вы достали из ущелья Зорьку? Это же конина!
- Совсем ребенок стал, - спокойно сказал Закир. - Ай, какой ребенок! Зачем кричишь? - Он достал из вещевого мешка спичечную коробочку, открыл ее: - Бери, пожалуйста! - и высыпал на ладонь притихшего Клима щепотку соли.
- У тебя осталась соль?
- Зачем торопиться? Много соли ешь, кровь жидкая станет, совсем как вода. Кушай, пожалуйста! Конина бик яши, хорошо!
И в самом деле: к чему терзаться, что они съедят то, что осталось от Зорьки? Ведь они не убивали ее, она сама разбилась. И как это Федор и Закир умудрились достать ее со дна пропасти?
Пересилив себя, Клим отхлебнул жиденького горячего бульона. Давным-давно не пробовал ничего более вкусного! Он с жадностью опорожнил тарелку; почти не жуя, давясь, проглотил порядочный кусок жилистого, жесткого мяса - не молода уже была работяга Зорька, - с наслаждением обсосал кость. Вовек не испытывал он чувства такой блаженной сытости, такой полноты в желудке...
Клим разулся, растянулся на лежанке. Хорошо! Не такая уж плохая штука жизнь! Эх, написать бы когда-нибудь картину "Заслон у Большой зарубки". Пограничника, стоящего в яркий солнечный день над суровыми, сверкающими горами на "Пятачке-ветродуе". У пограничника - вдохновенное, гордое и смелое лицо...
- Автомат почисти, - вернул Клима с "небес на землю" голос Закира. - Сержант придет, проверять будет, ругать будет.
- Пришлось встать, почистить автомат, а заодно уж и пряжку ремня, и пуговицы на гимнастерке, и звездочку на шапке. Потапов все проверит, везде углядит.
Долго ли еще они будут жить здесь, в снежном плену? Впереди еще половина января, февраль, март, половина, а может быть, и весь апрель! Закир говорит, что раньше весны новый мост едва ли построят. Наверное, на заставе давно решили, что они погибли. Возможно, так и написали маме, а если и не написали, то что она думает, бедная, не получая от него писем?
Невеселые мысли теснились в голове. Что это за жизнь, если ты, человек, сознательное существо, царь природы, каждый час, каждую минуту только одного и хочешь: есть, есть, есть? А ведь кто-то где-то смеется сейчас; кто-то где-то читает стихи, слушает оперу; кто-то где-то целует любимую... На заставе, наверное, сейчас смотрят какую-нибудь кинокартину...
- В шахматы будешь играть? - спросил Закир.
- Не хочу, - буркнул Клим.
- А как думаешь, кто победил в матче - Смыслов или Ботвинник? - снова спросил Закир. Он был заядлый шахматист и довольно сносно вырезал фигуры из корня арчи.
- Надоел ты мне со своими шахматами! - с досадой поморщился Клим. - Не все ли тебе равно, кто победил, - важно, что чемпионом будет наш, советский гражданин.
- Почему все равно? - удивился Закир. - Я за Смыслова болею, хочу, чтобы Смыслов был чемпионом.
Ничего, ровным счетом ничего не знали Клим, Закир и Федор о том, что происходит в большом, огромном мире! Возможно, в Корее снова началась война: Ли Сын Ман, эта американская марионетка, грозился пойти в новый поход на север. Возможно, во время великого противостояния Марса ученые выяснили, есть ли на Марсе жизнь. Возможно, Михаил Шолохов закончил уже роман "Они сражались за Родину".
И, наверное, к Октябрьской годовщине пустили Горьковокую гидростанцию, и новое Волжское море разлилось чуть ли не до Ярославля; наверное...
Ничего не было известно здесь, в снежном плену у Большой зарубки... У зимовщиков на полярных станциях есть радио, а они трое живут, как снежные робинзоны, самые настоящие робинзоны...
Высокая скала загораживала чум от ветра, тяга была плохой, и дым от очага ел глаза, першило в горле.
Клим забылся, наконец, что-то несвязно бормоча и вскрикивая во сне, и не слышал, как Османов ушел сменить Потапова.
Федор разбудил Клима как обычно, в семь утра. Они вылезли из чума в одних гимнастерках, умылись
снегом.
- На зарядку становись! - скомандовал Потапов.
- Не могу я, - отказался Клим. - Какая там еще зарядка! Словно пудовые гири привязаны к рукам и ногам.
- А ты полегоньку, полегоньку, - настойчиво сказал Федор. - Иначе совсем раскиснешь...
Вернувшись в чум, они позавтракали остатками вчерашнего ужина, выпили по кружке горячего хвойного отвара из кедровых ветвей. Отвар был горек, как хина, но, как ни противились было поначалу Клим и Закир, Потапов заставлял их ежедневно поглощать по три кружки этого горького пойла.
- Или хотите подхватить цингу? - недобро усмехался Федор. - Хотите, чтобы у вас распухли десны и вывалились зубы? В хвое, братцы мои, содержится витамин С...
Потапов был неистощим, каждый день придумывая какое-нибудь новое дело. По восемь часов в сутки каждый из них стоял на часах на "Пятачке-ветродуе". Это было утомительно для них, истощенных, всегда почти голодных, но Федор не считался с усталостью.
- Что толку для организма в том, что мы стоим на одном месте? - говорил он. - Организму нужно движение, без движения мышцы станут хуже тряпок. Тебя устраивает, чтобы ты был мешком, набитым костями? - ощупывал он жидкие бицепсы Клима.
И они работали. Заготовляли впрок топливо, лазая по скалам, сбрасывали с площадки "Здравствуй и прощай" в пропасть снег, расчищали тропу к леднику, укрепляли камнями откос, вырубали из слежавшегося твёрдого как лед снега кирпичи и выкладывали из них барьер над ущельем.
Котелки и тарелки у них всегда сверкали, каждую неделю стиралось белье и до блеска начищались пуговицы и пряжки ремней.
Пуговицы... Надолго запомнились Климу солдатские пуговицы!
Как-то он колол дрова для очага и потерял пуговицу от гимнастерки.
- Степы-растрепы мы, а не пограничники! - сердито, почти зло бросил Потапов. Он сразу, едва Клим успел забраться в чум, заметил, что у того не хватает третьей пуговицы сверху.
Долго копался Клим в снегу, на морозе, пока не нашел ту злосчастную пуговицу.
Хорошо еще, что у него не росли пока усы и борода, а только юношеский пушок чернел, над верхней губой, а то и ему, как Закиру, пришлось бы через день бриться. Сам Потапов брился каждодневно.
В первые недели Клима раздражали, даже возмущали "выдумки" сержанта. Казалось просто-напросто несправедливым, что Потапов не разрешает им вволю отдохнуть и выспаться. Кто дал ему такое право?
- Больше семи часов спят только старики и лежебоки, - непререкаемо изрекал сержант.
Однако постепенно Клим втянулся в заведенный Потаповым распорядок, привык к нему, и работа, бывшая вначале в тягость, представлявшаяся бессмысленной, воспринимаемая как. проявление упрямства и едва ли не самодурства Потапова, стала привычной, даже необходимой - в работе быстрее бежало время. К тому же Клим чувствовал, что и в самом деле мышцы его стали куда крепче, и то, что вчера еще казалось непосильным, выматывающим, сегодня не представляло уже такой трудности.
Если бы не этот проклятый разреженный воздух, если бы не почти постоянное ощущение голода...
А сержант Потапов, мало того, что все они охраняли- Большую зарубку и занимались физическим трудом, ввел ежедневный учебный час. Еще в конце октября он сказал:
- С первого ноября станем заниматься боевой подготовкой.
Поочередно, то с Закиром, то с Климом, он повторял на память устав пограничной службы, изучал оружие и добился того, что оба они с завязанными глазами разбирали и собирали автоматы и пистолет. Проложив в снегу контрольную лыжню, сержант сам "нарушал" ее различными способами и требовал, чтобы Клим и Закир точно и быстро определяли, когда именно прошел "нарушитель", как он шел, к каким уловкам прибегал, запутывая и маскируя свои следы. Нарушители... Какие нарушители границы могут быть сейчас здесь, в заваленных снегами горах? Кто сюда пойдет? Зачем?
Клим недоумевал, он просто-напросто не мог понять сержанта Потапова: дети они, что ли, чтобы играть сейчас в нарушителей? Почему бы им не попытаться самим пробраться к заставе? Однажды он так прямо и сказал Потапову.
- Прибудет смена, тогда и уйдем, - нахмурился Потапов.
- Не пройти им, нам сверху легче спуститься, - попытался настаивать Клим.
- Как это не пройти? Пройдут! Да ты знаешь, о нас не только старший лейтенант Ерохин тревожится, - о нас и в отряде и в округе беспокоятся!
4
В один из вечеров, когда Потапов ушел в заслон к Большой зарубке, Клим и Закир сидели в чуме у очага. Климу было тоскливо, и он тихонько запел:
То не ветер ветку клонит,
Не дубравушка шумит, -
То мое сердечко стонет,
Как осенний лист, дрожит.
Закир вскочил:
- Перестань!
- Почему это?
- Перестань, говорю! - разгорячился Османов. - Зачем сердцем плачешь? Совсем плохо!
- Круглые сутки петь буду! - вскипел Клим. - Понимаешь? Круглые сутки! - И тотчас подумал: "А ведь Закир прав, и без того тяжело на душе!"
- Ну ладно, ладно, остынь, - через силу улыбнулся он.
Закир покачал головой.
- Ай-ай, ты барс, настоящий барс. Я думал, с Волги тихий человек приехал. Зачем кричишь? Нехорошо!
Закир замолчал. Клим с любопытством посмотрел на товарища: "О чем он сейчас думает? О доме, о родных?"
Османов был неразговорчив, в его скупых суждениях Клима всегда удивляла какая-то, как ему казалось, не по возрасту холодная рассудительность. Клим мечтал стать художником и не раз рассказывал друзьям о своей мечте, а кем хочет стать Закир?
- О чем, Закир, думаешь? Османов помешал палкой в очаге.
- Большая дума есть. Совсем большая! - глаза его заблестели. - Машину хочу сделать, замечательную машину: идет нарушитель, подошел к границе, а наш товарищ начальник старший лейтенант Ерохин все видит. Сидит на заставе и все видит. Скоро думает, куда Закира послать, куда тебя послать. Телевизор такой хочу придумать!
- Как же ты такую машину сейчас сделаешь? - усмехнулся Клим.
- Зачем сейчас? Учиться буду, для другого товарища старшего лейтенанта Ерохина машина будет работать, другой Закир в горы пойдет.
Османов опять замолчал, и было слышно, как потрескивают в огне кедровые ветки.
- А потом обязательно другую машину сделаю, - мечтательно произнес Закир, - чтобы арык копала машина.
- Велосипед изобретешь? - снова усмехнулся Клим. - Это же экскаватор!
- Зачем экскаватор? - пожал плечами Закир. - Совсем другую машину хочу сделать. Быстро идет, землю копает, дамбу делает - все сразу. У меня тут эта машина, - постучал он пальцем по голове. - Всю машину вижу. Вот о чем думаю. Народу хорошо будет.
Османов подбросил веток в очаг.
- А ты жалобную песню поешь. Зачем? Ты плачешь, я плачу, какая польза? Про машину думай, про свою картину думай, про хорошую жизнь думай.
Сдвинув черные брови, Закир сосредоточенно смотрел на огонь, а Клим словно впервые увидел товарища и не нашелся, что ответить.
- У тебя какая картина там? - показал вдруг Османов на лоб Клима. - Какую картину хочешь рисовать?
- Я хочу написать Волгу. Широкая-широкая Волга, много-много воды, и чайки над волнами, - в тон Закиру ответил Клим. - А за Волгой леса в синей дымке...
- А пароход будет? - перебил Османов.
- Может быть, будет и пароход...
- Зачем "может быть"? Обязательно пароход нарисуй. Пароход плывет, баржу ведет. Зачем пустая вода?!
Клим не успел ответить: одна за другой прогремели автоматные очереди - сигнал тревоги.
5
Два человека с трудом тащили вверх по склону какую-то тяжелую ношу. За плечами у них туго набитые рюкзаки и короткие горные лыжи.
Подъем становился все круче, и один из мужчин передал свой рюкзак другому и взвалил ношу на спину.
Потапов уже больше часа наблюдал за ними.
Наступили сумерки, и трудно было разглядеть все как следует. Что это за люди? Зачем они лезут к Большой зарубке, к перевальной точке через хребет, по которому идет граница?
Первым на "Пятачок-ветродуй" вскарабкался высокий мужчина. Тропа, протоптанная пограничниками, проходила у самой скалы, ограничивающей площадку с востока, и в полутьме неизвестный не заметил ее. Он, тяжело дыша, сел, прислонился спиной к камню, за которым притаился Потапов, и зачерпнув рукавицей пригоршню снега, стал жадно его глотать. Минут двадцать спустя на площадку вскарабкался и второй мужчина. Теперь Потапов рассмотрел, что он тащил на спине третьего человека. Положив его на снег, второй незнакомец повалился рядом...
Выбежав из ущелья на "Пятачок-ветродуй", Клим и Закир увидели на фоне неба силуэт Потапова, наставившего автомат на двух неизвестных мужчин, поднявших вверх руки.
Ничто не могло сильнее поразить Клима, чем неожиданное появление у Большой зарубки людей, - настолько он был убежден, что зимой сюда не сможет добраться ни один человек.
Мельком глянув на подоспевших товарищей, Потапов включил электрофонарь и навел луч на неизвестных. По одежде их трудно было отличить от охотников. Однако Клим разглядел, что самый высокий из них - европеец. Второй - явно монгольский тип. Лицо третьего, лежащего без признаков жизни, скрывал шарф.
"Неужели это нарушители границы?"
- Ему плохо... Сердце, - сказал вдруг по-русски высокий мужчина, кивнув на человека, лежащего на снегу. - Помогите ему.
- Вы нарушили государственную границу Союза Советских Социалистических Республик. Вы задержаны, - отчеканил Потапов.
- Мы заблудились, - ответил высокий. - И, слава богу, набрели на вас... Пистолет в правом кармане, - добавил он. - Вероятно, это вас интересует...
У нарушителей границы оказалась брезентовая палатка, ее поставили на площадке "Здравствуй и прощай" рядом с чумом, накрыли ветвями и обложили снегом; получилось тесное, но довольно теплое жилище.
Распаковав в присутствии задержанных их рюкзаки, Потапов извлек шерстяные одеяла, немного продовольствия, два автоматических пистолета кольт, компас, хронометр, топографические карты Адалая, призматический бинокль и фотоаппарат.
Высокий мужчина, назвавшийся Николаем Сорокиным, сообщил, что они плутали в горах целую неделю. Больной - Ивар Матиссен, ученик знаменитого исследователя Центральной Азии Свена Гедина, хотел пересечь зимой Адалай, а он, Сорокин, живущий в Кашгаре с 1919 года, согласился сопровождать путешественника. Аджан - проводник, оказавшийся, кстати, никудышным. Он совсем запутался в этом дьявольском лабиринте хребтов и ущелий...
- Вы объясните все это на допросе, - перебил Потапов.
Утром больному стало немного легче, и он что-то прошептал Сорокину.
- Господин Матиссен просит, чтобы вы поскорее доставили нас к вашему офицеру, - перевел Сорокин. - Он должен немедля известить свое консульство: там беспокоятся о его судьбе.
- Господину Матиссену придется обождать, - сухо ответил Потапов...
Так началась жизнь вшестером. Теперь Федор, Закир и Клим вынуждены были не только охранять границу, но и сторожить задержанных.
На вторые сутки, умываясь снегом, Сорокин заметил на скале насечки, которые каждый день делал Потапов. Сосчитав их, он тихонько присвистнул:
- Выходит, мы у вас в плену, а вы в плену у гор? Есть с чего запить. Надеюсь, гражданин Потапов, вы вернете нам флягу с коньяком?
- Коньяк останется для медицинских целей.
- Для медицинских? - усмехнулся Сорокин, щелкнув себя по кадыку. - Вы чудак, сержант! Аджан говорит, что если в горах произошел обвал, то отсюда не выбраться до июня. Как вы полагаете?
- Я полагаю, что вам придется сегодня полазить со мной по скалам: нужно нарубить стланцев для костра.
- Не вижу смысла: днем раньше мы сдохнем или днем позже. Впрочем, пожалуй, вы правы: надо бо-роться, бороться, черт побери!
- Летит! - крикнул вдруг Клим.
- В самом деле, это аэроплан, - оживился Сорокин.
Где-то совсем низко над горами кружил самолет, но облака скрывали его от людей, и рокот пропеллера постепенно удалялся и вскоре вовсе затих.
Матиссену становилось все хуже и хуже: он бредил и не мог поднять головы.
- Потапов, вы - здравый человек, вы должны, наконец, понять, что торчать здесь, по меньшей мере, бессмысленно, - говорил Сорокин. - Раз путь на север закрыт, то пойдемте на юг, откуда мы пришли. А если вы намерены отдать здесь богу душу, так при чем тут мы? Отпустите нас. Мы с Аджаном унесем бедного ученого, попытаемся спасти его. Не будьте же так упрямы и жестоки. Ну, что держит вас здесь? Что?
- Долг! - не утерпел Потапов.
- Долг?! - скривился Сорокин. - И много вы должны?..