Доктор вынул из кармана дверной ключ и отворил двери подъезда. Войдя в сени, он пошарил рукой но подоконникам и скоро нащупал жестяной фонарь с уцелевшим в нем сальным огарком. Он зажег свечу и стал подниматься по лестнице во второй этаж, освещая свой путь мерцающим светом еще не разгоревшегося огарка. Взобравшись по лестнице, он пошел по длинному ряду пустых комнат. Из глубокой тьмы стали постепенно вырисовываться и выделяться различные предметы старинной и тяжелой мебели, когда-то вызолоченной, а теперь покрытой пылью и плесенью, какие-то бесформенные очертания свесившихся с карнизов портьер, оборванные обои и треснувшие квадратики старинного паркета. По временам, свет фонаря падал на край поволоченной рамы, иногда он отражался и вспыхивал цветным огоньком на подвесках разбитой хрустальной люстры, порой освещал небольшие лужицы растаявшего снега, наметенного, во время бывших метелей, в углах комнат и на подоконниках разбитых окон.
Некоторые из комнат, по которым проходил Кощунский, были совершенно лишены мебели, другие были сплошь завалены какими-то пустыми деревянными ящиками. Тут же лежали кучи рогожи и виднелись обрывки каких-то свернувшихся в бессильных изгибах веревок. Иные комнаты, напротив того, имели еще довольно жилой вид, но эти комнаты так мало гармонировали с окружающими их пустотой, запущенностью и безлюдьем, что могли внушить лишь чувство странной робости и невольного смущения.
Впрочем, доктор Кощунский вряд ли мог испытывать эти чувства. Он шел твердой и уверенной походкой, не развлекаясь обстановкой комнат, очевидно, уже несколько ему знакомых. Пройдя целую анфиладу больших и малых гостиных, два зала и несколько комнат неизвестного назначения, он остановился в большой и мрачной комнате, обитой когда-то темно-зеленым сафьяном, от которого теперь остались на стенах лишь небольшие обрывки. Посреди комнаты стоял огромный письменный стол, покрытый влажной пылью и затянутый по углам, образуемым его ножками, густым слоем паутины. По стенам были расставлены книжные шкапы с пустыми полками, на которых кое-где валялось два-три книжных переплета и несколько пожелтевших от времени газетных листов. Разбитое зеркало блестело матовой поверхностью и утратило уже, от времени, свою способность отражать предметы. В одном из углов этого заброшенного кабинета, когда-то роскошного и уютного, были сложены огромные гравюры в тонких рамках черного дерева с разбитыми стеклами; в другом лежала какими-то судьбами попавшая сюда большая вязанка дров; рядом с нею валялось множество бутылок из-под шампанского. Между разнокалиберной мебелью довольно хорошо сохранилось большое кожаное кресло с почти неповрежденной обивкой.
Войдя в эту комнату, Кощунский поставил свой фонарь и положил сак на письменный стол и, после небольшого раздумья, стал устраиваться в ней с видом человека, которому предстоит долгое ожидание и который решился быть терпеливым.
IV
Прежде всего, он приступил к выгрузке своего разнообразного багажа, давая многим вещам немедленное употребление. Сначала он вынул из мешка все свои свечи и целые пачки восковых, фосфорных и так называемых шведских спичек. Свечи он тотчас же зажег и разместил по разным углам комнаты, воткнув их в горлышки шампанских бутылок, освобожденных им из-под вязанки дров. Две свечи он оставил на столе, по стольку же разместил на каждом из двух окон, а остальные поставил на высоких книжных шкапах. Освещение и возможность добыть свет, в случае, если бы он от чего-нибудь мгновенно угас, были, очевидно, его главной заботой. Разложив спички почти во всех углах комнаты, он принялся вынимать из сака книги, письменный прибор, записную тетрадь и, наконец, медикаменты. Вынув склянки с карболовой кислотой в чрезвычайно сильном растворе и несколько других с самыми разнообразными дезинфицирующими жидкостями, он стал, при помощи пульверизатора, опрыскивать этими жидкостями, иногда меняя их, стены и мебель, причем с особенной тщательностью дезинфицировал письменный стол и придвинутое к нему кожаное кресло. Вслед за тем, он разместил на столе сверток магния, термометр Реомюра, банки с нюхательными солями и спиртом, пенал с хинином и горчичники Риголо, которые он приготовил для немедленного употребления, смочив их в небольшой лужице снеговой воды, накопившейся на подоконниках.
Все эти странные приготовления молодой доктор закончил тем, что вынул из кармана и положил на стол свои часы - великолепный, поистине докторский хронометр, и револьвер, оскаливший все шесть стволов и позволявший видеть в своей пасти шесть зарядов крупного калибра. Кроме того, он отвязал от ремня свой стилет и сунул его в карман. Потом он старательно и неторопливо застегнул свое меховое пальто, нахлобучил круглую теплую шапочку и, сев в кожаное кресло перед столом, машинально развернул книгу и приготовился ждать.
Кругом стояла полнейшая, невозмутимая тишина.
Но было слышно ни звука ни с пустынной улицы, ни из прилегающих комнат, покинутых даже подпольными их обитателями - мышами и крысами. В этой тишине можно было расслышать биение человеческого сердца; что касается до тиканья часов, то оно было слышно вполне ясно.
Свечи горели ярко, освещая каждую пядь комнаты: все двери были притворены, и мрак соседних помещений не нарушал целости впечатления, производимого старым кабинетом, сравнительно спокойным и уютным.
Посидев несколько минут в кажущейся задумчивости, Кощунский раскрыл записную тетрадь и стал просматривать свои заметки.
Эти заметки, сделанные мелким и спокойным почерком, описывали чрезвычайно странные явления, которых молодой доктор был свидетелем. Тем не менее, рассказ о призраках и галлюцинациях велся совершенно ровным, уверенным тоном и отличался строгой логической последовательностью. В нижней половине каждой страницы находилось множество выносок, посредством которых были сделаны различные комментарии, по всей вероятности, позднейшего происхождения.
Очевидно, что доктор Кощунский искал разгадки того, что называется сверхъестественным и, по-видимому, быль уже к ней близок.
Действительно, он уже почти заканчивал свою оригинальную "теорию явления призраков", теорию, обоснованную на строго научных данных и находившую фактическое подтверждение в каждом из фантастических опытов, исследований и наблюдений молодого ученого.
Теорию эту, стремящуюся установить истинные причины сверхъестественных явлений, призраков и привидений, можно было бы назвать "теорией микробов".
Впрочем, из рассказов о таинственных наблюдениях и описаний чрезвычайных впечатлений, испытанных молодым исследователем, трудно было составить полное и отчетливое понятие об этой теории. Несколько больше света проливали на нее подстрочные комментарии доктора, постоянно трактующие о существовании, об условиях развития и деятельности "лихорадочно-галлюцинационных микробов", об употреблении противолихорадочных средств, о дезинфекции заброшенных зданий и т. п. Впрочем, в комментариях доктора, наряду с положениями чисто физиологического характера, встречались целые страницы, разбирающие психические влияния и воздействия во всем, что касается сверхъестественного.
В соседней комнате внезапно раздался легкий и сухой треск, как будто там переломили небольшую и хорошо высушенную лучинку.
Кощунский слегка вздрогнул, тотчас же улыбнулся, потом посмотрел на свой хронометр и, обмакнув перо в дорожную чернильницу, стал покрывать мелкими и частыми строками новую страницу в своей записной книге:
"Сорок две минуты одиннадцатого. Комната в доме, по наблюдениям, № 51. Заражение комнаты микробами довольно сильное. Дезинфекция была произведена тщательно. Продолжительность пребывания в комнате - 17 мин. 20 сек. Температура помещения 4,9 град по Реом. Положение тела - сидячее, удобное и спокойное. Пульс - нормальный. Нервные явления отсутствуют. Насыщение организма микробами выражается обычным порядком, так как первым симптомом явилась галлюцинация слуха. (См. наблюдения 8, 15, 16, 27 и 29). Галлюцинация состояла в легком, коротком и сухом треске. (Сравнить с исследованиями №№ 12 и 35). Нервного возбуждения не замечается и после галлюцинации. Явление произвело, впрочем, впечатление неожиданности, так как мысль была обращена в это время на другие предметы. Вслед за выражением некоторого испуга от неожиданности, последовало выражение здорового иронического отношения к галлюцинации".
Написав эти строки и сделав справки в описаниях прежних наблюдений, молодой человек снова предался размышлениям. Он думал о своей теории, о своем, несомненно, великом открытии, если только удастся доказать его научным путем. Последним шагом в его и без того блестящей карьере должен быть трактат: "О микробах галлюцинации". Микробы галлюцинации - это особого вида микроорганизмы, живущие и развивающиеся в старых, давно заброшенных зданиях, спертый воздух которых, вместе с тонкими и незаметными отделениями гниющего дерева, медленно истлевающих тканей и заплесневелых, осыпающихся стен, представляет благодарную почву для их возникновения и развития. Этим и объясняется, между прочим, что все рассказы о случаях явления призраков и о целых фантасмагорических событиях неизменно приурочиваются к развалинам, необитаемым замкам, погребам и склепам. Иногда, впрочем, микробы переносятся и в жилые помещения, где могут и получить развитие, если только найдут благоприятные условия для последнего. Под влиянием некоторых видов дезинфицирующих веществ, далеко, впрочем, не всех, а особенно с притоком безукоризненно чистого воздуха, развитие галлюцинационных микробов прекращается, хотя окончательное и совершенное их уничтожение представляет задачу довольно трудную. Несколько часов, а в иных случаях и минут, проведенных в атмосфере, насыщенной этими микроорганизмами, производят в человеке род отравления, которое выражается лихорадочным состоянием, нервным возбуждением и бредом. Отличительное свойство этого отравления заключается в вызываемых им разнообразнейших галлюцинациях сначала слуха, потом зрения, а в иных случаях - и осязания. Галлюцинаций обоняния и вкуса не бывает. Крайнее возбуждение нервной системы может быть иногда причиной смерти. Галлюцинации имеют исключительно тяжелый и мрачный характер. Призраки являются бледными, страшными, окровавленными. Звуки, которые слышит галлюцинат, носят такой же печальный характер - стона, рыданий, звона и громыханья цепей. Такие оттенки галлюцинаций обусловливаются, главным образом, предварительным настроением отравившегося вдыханием микробов, а также и унылым, сумрачным видом помещений, в которых они происходят. Само собой разумеется, что степень нервности субъекта, подвергающегося отравлению микробами, а также степень его развития, сила самообладания, его темперамент, то или другое расположение духа в данный момент, - все это дает свои оттенки явлениям отравления. В общих чертах, однако, картина отравления галлюцинационными микробами почти одна и та же как у каждой отдельной личности в различных случаях отравления, так и у различных лиц, отравляемых микробами и сравниваемых между собою.
V
В таком, приблизительно, виде представлялись главные положения новой теории, которой он, Кощунский, должен был сделать шах и мат всему сверхъестественному. Целая литература фантастического, средневековые предания, мрачная поэзия призраков, целый мир фантазии, все это должно будет преклониться пред микробами Кощунского, демонстрировавшего человеческим глазам то, что хотела скрыть от них природа.
Кощунский, полузакрыв глаза, мысленно приводил в систему свое учение, еще бесформенное, расплывающееся и не заключенное в рамки научной доказательности и логической последовательности.
Ничто не мешало усиленной работе его головы. Тишина, нарушенная однажды коротким треском, не прерывалась ни одним звуком. Казалось, эта тишина проникала в организм человека и наполняла его холодным, безразличным спокойствием. Это было почти абсолютное безмолвие, заставлявшее прислушиваться к себе. Действительно, тишину можно слышать, как звуки, и если прислушаться к ней, то нетрудно услышать тихий, размеренный шепот, о котором существует выражение: "шепчет тишина" и который объясняется приливами и движением крови.
Такая безусловная тишь стояла в разоренном кабинете как бы для того, чтобы ярче и резче подчеркнуть страшный шум и треск, пронесшийся внезапно около самого кресла, на котором сидел Кощунский и заставивший его бессознательно отодвинуться назад, вместе с тяжелым сиденьем.
- Ого! - скорее подумал, чем произнес молодой исследователь, овладевая собою. - Сегодня галлюцицинации выражаются очень ярко. Впрочем, это вполне естественно, потому что у меня не в порядке желудок, а моя маленькая лихорадка - чистая находка для моих воспитанников - микробов.
Точно такой же шум, похожий на порыв осеннего ветра, не производившего, однако, ни малейшего колебания воздуха, пронесся во второй раз, несколько тише и дальше от места, занимаемого Кощунским.
- Самообладание действует и на этот раз, как всегда, - сказал он. - Шум, заставший меня врасплох, казался для меня более сильным и близким, чем этот второй порыв, к которому я успел приготовиться и сосредоточить свое внимание. Так и запишем.
И Кощунский снова стал выводить строки своим бисерным почерком.
"Пять минут двенадцатого. Те же самые - комната, место и положение. Продолжительность пребывания в комнате 40 мин. 20 сек. Термометр 5,1° по R. (на 0,2° больше, что следует приписать горению свеч). Пульс несколько ускорен. Продолжаются галлюцинации слуха. Маленькое нервное возбуждение, выражающееся едва заметной дрожью и, как бы, инстинктивным желанием поместиться таким образом, чтобы сзади, за спиной, была сплошная стена, а не пустое пространство. Желание - как бы стратегического свойства - видеть опасность перед собой, а не пускать ее за свою спину. (Сравнить с одним из весьма характерных симптомов нейрастении - с боязнью пространства, в различных проявлениях этой боязни)… Что касается до проявлений…"
Работа Кощунского была прервана самым неожиданным образом. Двери, ведущие в соседнюю комнату, отворились с треском и почти грохотом и открыли зияющую темноту следующей комнаты.
Кощунский встал с места, потянулся и неторопливо направился к этой распахнутой на обе половинки, с вылинявшей краской, двери.
Когда он подошел к ней почти в упор и протянул руку, то рука эта встретила холодную и несколько сырую поверхность дерева.
- То-то и есть! - прошептал доктор. - Я всегда знал, что осязание служит человеку вернее, чем зрение. Наш зрительный аппарат слишком нежен и избалован… Надо, однако, принять меры…
Кощунский снова вернулся к письменному столу, взял склянку с нюхательной солью и поднес ее к носу.
Вдыхая в себя крепкие испарения соли, он не сводил глаз с двери, которая казалась теперь опять отвоворенной. Чудилось, что, всмотревшись внимательно, можно было разглядеть предметы, находившиеся в той комнате.
Тем не менее, действие нюхательной соли обнаружилось очень быстро. Как только доктор смахнул слезы, выступившие на глаза от усиленного вдыхания, он снова увидел дверь запертой.
- То-то и есть! - повторил он еще раз, как бы торжествуя победу материального над сверхъестественным.
Торжество его было, однако, непродолжительно.
Едва он снова сел в уютное, широкое кресло и наклонился над своей записной тетрадью, чтобы занести в нее описание победы нюхательной соли над игрой одурманенного воображения, как что-то, пришедшее извне, заставило его поднять глаза. Была минута, когда он боролся с собой и, с величайшим усилием воли, смотрел, не видя, на исписанные страницы тетради. Но одного мгновения, в течение которого он ослабил свое напряжение, было достаточно, чтобы он поднял глаза.
По другой стороне стола, в полутора аршинах от него, живого существа из плоти и крови, сидел странный фантом.
VI
Это была реальнейшая на вид и ярко освещенная свечами фигура маленького и сухощавого старика, одетого в бархатный халат коричневого цвета и старомодного покроя. Лицо старика поражало своим безжизненным цветом. - Анемия, - тотчас же отозвался в мозгу Кощунского доктор. Толстые, чувственные губы старика были совершенно бескровны. Старческие, слезящиеся, но еще довольно живые глаза призрака смотрели прямо и не мигая на Кощунского.
Творец новой теории призвал на помощь все свое самообладание, и оно не изменило ему и на этот раз.
- Не можете ли вы мне сказать, каким образом вы здесь очутились? - внезапно спросил Кощунский старика, и несколько хриплый голос его прозвучал странными нотами в мертвой тишине опустелого дома.
Старик добродушно улыбнулся.
- А что вы скажете, - продолжал Кощунский, постепенно овладевая собою, - если я немножко дезинфицирую вас вот этой жидкостью… - и при этих словах он направил на старика устьице пульверизатора, крепко нажав гуттаперчевый шарик. Распыленная жидкость опрыскала всю верхнюю часть фигуры.
Фантом с недовольным видом отряхнул лацканы своего халата, пожевал губами и неожиданно произнес:
- Вы противоречите своей теории.
Любопытство доктора взяло верх над его смущением и страхом; он облокотился обеими руками на стол, чтобы быть ближе к старику, и спросил:
- Каким образом?
- Ведь вы знаете, что я - не что иное, как призрак вашей же собственной фантазии. Зачем же вы, в таком случае, опрыскиваете меня этой гадостью? Вы должны действовать не на меня, а на себя, на свою нервную систему и, по возможности, парализировать действие микробов на ваш мозг.
Кощунский усмехнулся и произнес: