Из Африки - Карен Бликсен 8 стр.


Фермер неторопливо обводит глазами горизонт. Сначала он смотрит на восток, потому что только оттуда можно ожидать появления дождевых туч, а там сияет звезда Колос из созвездия Девы. Южнее его приветствует Южный Крест, привратник великого мира, верный спутник путешественников, питающих к нему суеверное пристрастие; выше, под мерцающим потоком Млечного Пути, горят Альфа и Бета Центавра. На юго-западе светит величественный Сириус и задумчивый Канопус, а к западу, над чуть заметной полосой холмов, искрится алмазный орнамент - Ригель, Бетельгейзе и Беллатрикс (звезды в созвездии Орион). Под конец фермер обращает свой взор на север, туда, куда каждому из нас предстоит рано или поздно удалиться, и лицезреет Большую Медведицу, вставшую здесь на голову - шутка, веселящая сердце уроженца Севера.

Людям, которых посещают по ночам сны, знакомо ни с чем не сравнимое счастье, которого лишен мир дневного света, экстаз и легкость на душе, сходные со вкусом меда на языке. Ведомо им и то, что объяснение восторга, который охватывает спящего, - это чувство ничем не ограниченной свободы, которое он познает во сне. Это не свобода диктатора, навязывающего миру свою волю, а свобода художника, не скованного ничем, даже волей. Удовольствие от счастливого сна зависит не от его содержания, а от того, что во сне все происходит без участия спящего. Над событиями своего сна он не властен.

Во сне возникают сами собой восхитительные ландшафты, умопомрачительные виды, густые и изящные оттенки, дома, дороги, о которых спящий и не слыхивал. Он лицезрит незнакомых людей, которые дружественны или враждебны ему, хотя он не имеет к ним ни малейшего отношения. Сны насыщены упоительными бегствами и погонями. Изречения всех персонажей снов проникнуты мудростью. Если удастся вспомнить все это при свете дня, то ночной восторг померкнет, потому что принадлежит иному миру; однако стоит баловню сновидений снова улечься, как он опять возносится и погружается в море восторга. Он купается в ощущении полной свободы, которая течет сквозь него, как воздух, как свет, как неземное дыхание.

Ему даровано великое счастье: без малейших усилий с его стороны он познает ни с чем не сравнимое удовольствие. Он участвует в великом сражении или танцует на грандиозном балу, причем сознает, что все это время даже не утруждает свои ноги стоянием, а просто возлежит. Чувство свободы пропадает тогда, когда в сознании сидит занозой какая-нибудь необходимость, спешка, забота: написать письмо, успеть к поезду, сделать важную работу. В этом случае спящий пускает коней своего сна галопом, спускает курки всех ружей - и сон начинает таять, превращается в кошмар, то есть в самое гадкое и вульгарное из всех возможных сновидений.

В мире бодрствования больше всего приближается к сновидению ночь без сна в большом городе, где никто ни с кем не знаком, и африканская ночь. Она тоже несет бесконечную свободу. Именно тогда все происходит: решаются судьбы, кипит жизнь, однако ты не имеешь ко всему этому ни малейшего отношения.

Сразу после заката африканский воздух наполняется летучими мышами, снующими так же бесшумно, как автомобиль по асфальту; в глазах сидящей на дороге хищной птицы отразится свет фар твоей машины, прежде чем она круто вспорхнет вверх прямо из-под колес. По дороге торопятся по своим нуждам мелкие грызуны, внезапно приседая или подпрыгивая, как миниатюрные кенгуру. В высокой траве поют свою нескончаемую песнь цикады, от богатства ароматов захватывает дух, а по небу скатываются, как слезы по щекам, падающие звезды. Ты - привилегированная персона, к которой обращено все происходящее, ты с гордо поднятой головой принимаешь царские дары.

В нескольких милях от фермы, в резервации маасаи, переходят с пастбища на пастбище зебры; стада перемещаются по серой равнине, как светлые полосы. На покатых склонах пасутся буйволы. Молодежь с фермы бредет мимо, парами и по трое, отбрасывая на лужайку длинные узкие тени. У каждого своя цель, они сейчас не работают на меня, и я не имею к ним отношения. Они лишний раз подчеркивают это, слегка замедляя шаг при виде огонька моей сигареты и на ходу адресуя мне приветственные жесты.

- Джамбо, мсабу.

- Джамбо, Морани, куда направляешься?

- На манаятту к Категу. У Категу этой ночью большая нгома. До свидания, мсабу.

Более крупные компании несут на пляски собственные барабаны, которые слышно издалека, как настойчивый пульс в черном теле ночи. Внезапно в неподготовленное ухо врывается резкий звук, вернее, глубокая вибрация воздуха - рев охотящегося в отдалении льва. Там, где он охотится, совершаются важные события. Рев больше не повторяется, но мой горизонт благодаря ему уже расширился: я вижу мысленным взором скрытые от глаз дальние укромные уголки.

Стоя перед домом, я услышала неподалеку выстрел. Второго выстрела не последовало, и ночь опять замкнулась в своей обычной неподвижности. Через какое-то время снова загомонили цикады, словно выстрел заставил их умолкнуть и прислушаться.

Один-единственный выстрел в ночи звучит решительно и необратимо. Он напоминает чье-то односложное тревожное послание. Я замерла, гадая, что бы это могло значить. Целиться во что бы то ни было в такой час было невозможно, а для того, чтобы отпугнуть зверя, следует сделать два выстрела, а то и больше.

Возможно, это дал о себе знать старый индус, плотник и кузнец Пуран Сингх; он вполне мог выпалить в гиен, проникнувших во двор и покусившихся на воловьи шкуры, подвешенные с камнями в качестве грузил; потом их нарезают на вожжи для воловьих упряжек. Пуран Сингх - совсем не героическая натура, но, испугавшись за вожжи, он мог распахнуть дверь своей хижины и пальнуть из древнего дробовика в сторону гиен. Впрочем, он разрядил бы оба ствола, а потом бы снова их зарядил и дал второй залп, раз уж ему захотелось в кои-то веки побыть героем. Но что означает единственный выстрел, за которым следует тишина?

Я немного подождала второго выстрела, но безуспешно; подняв голову, я удостоверилась, что дождя тоже не будет. Тогда я решила лечь, захватив с собой в кровать книгу и не потушив лампу. Когда среди грузов, снаряжаемых в Европе для Африки, случайно оказывается славная книжка, заслуживающая прочтения, ее читают именно так, как на это уповал ее автор, - моля Бога, чтобы продолжение оказалось не менее захватывающим, чем начало. Воображение разыгрывается, его уже не остановить…

Спустя пару минут на дорожку перед домом с ужасающей скоростью вылетел мотоцикл. Кто-то громко постучал в длинное окно гостиной. Я надела юбку, халат и тапочки, взяла лампу и вышла.

Меня поджидал управляющий моей фабрики, с безумными глазами, весь взмокший. Это был американец по фамилии Белкнап, очень способный, даже вдохновенный механик, но неуравновешенная натура: в его изложении все либо приобретало черты полнейшего совершенства, либо безнадежно валилось в тартарары. Поступив ко мне на службу, он сперва удручил меня и даже поверг в смятение своими неустойчивыми взглядами на жизнь и на перспективы моей фермы, но впоследствии я к нему привыкла. Его взлеты и падения оказались всего лишь ежедневной гимнастикой для его буйного темперамента, нуждающегося в упражнениях и застаивающегося от отсутствия событий; такое часто происходит в Африке с энергичными белыми молодыми мужчинами, особенно бывшими горожанами.

Однако сейчас речь шла не о гимнастике. Произошла трагедия, и Белкнап еще не решил, чем лучше потрафить своей ненасытной душе - сразу воздеть руки к черным небесам или ограничиться лаконичным изложением, чтобы не погрузиться в уныние. Дилемма сделала его похожим на мальчишку, стремглав примчавшегося с вестью о катастрофе. Изложение его получилось сбивчивым. Говоря, он постепенно понимал, что судьба снова не приняла его всерьез и его роль в событиях сводится к минимуму.

К этому времени на шум вышел из своего домика Фарах. Я выслушала рассказ вместе с ним.

Трагедия начиналась вполне мирно и неспешно. У повара управляющего был выходной; в его отсутствие семилетний поваренок Каберо, сын моего старого арендатора и ближайшего соседа фермы, старого лиса Канину, пригласил на кухню своих приятелей. К ночи компания совсем разошлась; Каберо притащил ружье хозяина и стал разыгрывать перед малолетними дикарями белого человека. Сам Белкнап разводил птицу: он поставлял на рынок каплунов и пулярок, закупая в Найроби породистых цыплят, и держал на веранде дробовик, чтобы отпугивать коршунов и диких кошек.

Из дальнейших объяснений Белкнапа выяснилось, что он держал оружие незаряженным, но дети нашли патроны и сами загнали их в стволы. Полагаю, в этом пункте ему изменила память: дети вряд ли сумели бы это сделать, даже если бы захотели; скорее всего, случаю оказалось угодно, чтобы именно в этот вечер он оставил дробовик заряженным.

Так или иначе, в стволе оказался заряд; Каберо по детской глупости и от возбуждения направил ружье в толпу сверстников и спустил курок. Раздался выстрел. Трое были слегка ранены и в ужасе покинули кухню, двое остались на полу - то ли с сильными ранениями, то ли бездыханные. Белкнап завершил свое изложение пространной анафемой африканскому континенту и всему, что на нем творится.

Пока он говорил, из дома тихо вышли бои; потом они вынесли керосиновую лампу. Мы запаслись бинтами и дезинфицирующими средствами. Попытки завести машину были бы бесполезной тратой времени, поэтому мы со всех ног пустились по лесу к дому Белкнапа. По узкой тропинке скакали тени от наших фигур, озаряемых болтающейся керосиновой лампой. До нас доносились короткие вопли - так кричит в смертельной агонии ребенок.

Кухонную дверь мы нашли распахнутой, словно сама смерть, сделав свое черное дело, поспешно покинула дом, оставив после себя страшную картину, как барсук, наведавшийся в курятник. На столе чадила лампа, в воздухе еще стояла пороховая вонь. На столе красовалось ружье. Вся кухня была забрызгана кровью: я поскользнулась на полу и чуть не растянулась. Керосиновой лампой очень сложно осветить конкретное место, зато она отлично освещает все помещение, давая правильное представление о ситуации; то, что я увидела в ее свете, запомнилось мне лучше, чем что-либо еще.

Я узнала пострадавших: это были малолетние пастухи, приглядывавшие за отцовскими овцами. Вамаи, сын Жогоны, живой мальчуган, какое-то время обучавшийся в школе, лежал на полу между дверью и столом. Он был еще жив, но жизнь теплилась в нем еле-еле; будучи без сознания, он издавал тихие стоны. Мы отнесли его в сторонку, чтобы не наступить на него. Кричал Ваниангерри, самый юный из собравшихся. Он сидел, наклонившись к лампе; из его лица хлестала кровь, хотя лицом это уже трудно было назвать, потому что заряд угодил ему прямо в голову и снес нижнюю челюсть. Он отчаянно размахивал ручонками, как обезглавленный петух - крыльями.

При подобном несчастье в голову приходит единственное решение - то самое, к которому прибегаешь на охоте или на скотном дворе: побыстрее прикончить страдальца, чтобы избавить его от дальнейших мучений. В следующую секунду понимаешь, что это не выход, и начинаешь сходить с ума от страха. От отчаяния я обхватила голову ребенка руками и прижала к себе. Мне показалось, что я действительно убила его, потому что крик прекратился; он сел прямо, уронив руки, словно превратившись в деревянного истукана. Теперь я знаю, что должен испытывать знахарь, врачующий наложением рук.

Бинтовать пациента, у которого отстрелена половина лица, - нелегкая задача: торопясь остановить кровь, рискуешь перекрыть ему воздух. Мне пришлось положить щуплое тельце Фараху к себе на колени и попросить Фараха удерживать его головку в нужном положении, так как иначе мне не удалось бы закрепить повязку; если бы раненый запрокинул голову, то захлебнулся бы кровью. В итоге я добилась своего.

Потом мы положили на стол Вамаи и поднесли к нему лампу. Дробины угодили ему в горло и в грудь. Кровотечение было несильным: только из уголка рта стекала струйка крови. Поразительно было видеть этого малолетнего африканца, недавно полного жизни, как дикий козленок, настолько неподвижным. Пока мы осматривали его, выражение его лица изменилось: теперь это была гримаса величайшего изумления. Я послала Фараха за нашей машиной, потому что детей требовалось незамедлительно отвезти в больницу.

Пока мы ждали, я спросила про Каберо, спустившего курок и ставшего, таким образом, виновником кровопролития. Белкнап поведал мне о нем любопытную историю. За пару дней до трагедии Каберо купил у хозяина старые шорты и обещал заплатить за них рупию из своей получки. Услыхав выстрел и вбежав в комнату, Белкнап застал его на середине комнаты, с дымящимся дробовиком в руках. Взглянув на Белкнапа, Каберо запустил левую руку в карман шортов, которые он натянул специально по случаю праздника, извлек рупию и положил ее на стол, бросив туда же правой рукой роковое ружье.

Рассчитавшись таким образом с миром, он исчез навсегда. Тогда мы еще этого не знали, но потом оказалось, что тот величественный жест свидетельствовал о его решении сгинуть с лица земли. Это был очень неординарный поступок для африканца, так как они обычно не утруждают себя памятью о долге, тем более, если задолжают белому. Видимо, случившееся показалось бедняге Каберо Страшным судом, и он почувствовал, что должен со всеми расплатиться; не исключено также, что он захотел выручить нуждающегося друга. Возможно и третье объяснение: шок, грохот, смерть друзей поколебали его рассудок, вышибли из него главное и превратили периферийные до того соображения в первостепенные.

В то время в моем распоряжении был старенький вездеход. Я не могу сказать о нем ни одного дурного слова, так как он верно служил мне очень много лет. Однако у него редко когда работало больше двух цилиндров, фары тоже барахлили, поэтому при поездках на танцы в клуб "Muthaiga" тормозной фонарь мне заменяла керосиновая лампа, обмотанная красной косынкой. Машину требовалось толкать, чтобы она завелась; в ту ночь на это ушло особенно много времени.

Мои гости часто жаловались на негодное состояние подъездных путей к моему дому; во время той скачки наперегонки со смертью я впервые поняла, насколько они правы. Сначала я посадила за руль Фараха, но потом решила, что он намеренно сворачивает во все имеющиеся в наличии ямы и ударяется обо все колдобины, и отняла у него руль. Для этого мне пришлось остановиться у пруда и вымыть в кромешной темноте руки. Расстояние до Найроби показалось мне в тот раз огромным. Поездка отняла так много времени, что впору было бы добраться до самой Дании.

Больница для африканцев расположена на холме, перед самым въездом в Найроби. В темноте она казалась вымершей. Нам стоило больших трудов привлечь к себе внимание; в конце концов к нам вышел то ли врач, то ли толстяк-санитар в причудливом нижнем белье - индиец-католик из Гоа со странной манерой делать жест сначала одной рукой, а потом повторять его другой.

Пока мы вынимали Вамаи из машины, мне чудилось, что мальчик шевелится, но в ярко освещенной палате сразу стало ясно, что он мертв. Старый медик долго размахивал руками, повторяя:

- Он мертв.

С не меньшей силой жестикулируя при осмотре Ваниангерри, он повторял:

- Он жив.

Я никогда больше не встречалась с этим человеком, так как мне уже не доводилось появляться в больнице ночью, когда он дежурил. В те минуты меня раздражали его замашки, но потом я поняла, что это была сама Судьба, встретившая нас в белых тряпках на пороге своей обители, чтобы бесстрастно отсортировать смерть от жизни.

В больнице Ваниангерри оправился от транса, и его охватила безудержная паника: он цеплялся за меня и за любого, кто появлялся с ним рядом, и сотрясался от рыданий. Старый врач усмирил его инъекцией, посмотрел на меня сквозь очки и проговорил:

- Он жив.

Я оставила детей, мертвого и живого, на носилках, предоставив обоих их судьбе.

Белкнап, сопровождавший нас на мотоцикле - для того, в основном, чтобы подталкивать машину, если она заглохнет по пути, - решил, что о случившемся надлежит уведомить полицию. Мы поехали в город, к полицейскому участку, и стали свидетелями ночной жизни города.

Мы не застали в участке белого полицейского и решили дожидаться его в машине. Участок располагался на улице, засаженной высокими эвкалиптами - деревом пионеров новых земель; ночью длинные узкие листочки этого растения источают странный, но приятный аромат и не менее странно выглядят в свете уличных фонарей. За время нашего ожидания полицейские-африканцы приволокли в участок молодую грудастую негритянку, сопротивлявшуюся что было мочи, царапавшую им физиономии и визжавшую, как свинья под ножом; за ней последовали драчуны, снова кинувшиеся друг на друга на ступеньках участка, и только что застигнутый на месте преступления воришка, сопровождаемый толпой любителей слоняться по ночам, половина которой защищала арестованного, а другая половина - правоту полицейских; всему этому сопутствовал оглушительный гам.

Наконец, перед нами предстал молодой полицейский чин, покинувший, похоже, по такому случаю веселую вечеринку. Белкнапа ждало разочарование: сначала полицейский записывал его слова с огромным интересом и с устрашающей скоростью, но потом впал в глубокую задумчивость, стал лениво водить карандашом по бумаге, а под конец вообще бросил писать и убрал карандаш в карман. Я к тому времени успела замерзнуть и была рада, когда нас отпустили домой.

На следующее утро, еще лежа в постели, я поняла по чрезмерной тишине, что вокруг дома собралось много людей. Я знала, что это старики с фермы, которые, усевшись на камни, жуют табак, сплевывают и перешептываются. Знала я и причину их прихода: они хотели поставить меня в известность, что собирают по поводу ночного выстрела и смерти детей кияма.

Кияма - это собрание старейшин, разрешенное властями как средство решения споров, возникающих между арендаторами. Кияма устраивают по случаю преступления или несчастного случая, чтобы неделями заниматься болтовней и так ни до чего и не договориться. Я знала, что старики желают обсудить происшествие со мной, а впоследствии затащить меня на заключительный суд, чтобы услышать от меня окончательное суждение. Мне не хотелось вступать в утомительные рассуждения по поводу кровавой трагедии, поэтому я послала за лошадью, чтобы уехать от них подальше.

Выйдя из дому, я увидела, как и ожидала, собрание старейшин, усевшихся перед хижинами слуг. Соблюдая свое старческое и мужское достоинство, они делали вид, что не замечают меня, а когда поняли, что я уезжаю, было уже поздно. Они поспешно вскочили на ноги и стали размахивать руками, привлекая мое внимание. Я тоже помахала им в ответ и ускакала.

Назад Дальше