* * *
В этот день, проводив землю, Озеров завалился спать и проспал почти до вечера. Разбудил его стук в дверь. На пороге стояла Мари.
- Куда вы пропали? - проговорила она хрипло.- Я вас так давно не видела.- И рассмеялась.
Озеров внимательно посмотрел на женщину - уж не пьяна ли?
- Сейчас я оденусь, и мы пройдемся,- торопливо предложил он, собираясь закрыть дверь.
Но Мари спокойно вошла в каюту и, подойдя к иллюминатору, сказала:
- Одевайтесь, я не смотрю.
Через несколько минут он вышел из ванны и весело сказал:
- Пошли гулять. Я проспал, наверное, десять часов подряд, нужно проветриться. Зато не проспал самое интересное - Суэцкий канал, Красное море. А вы, Маша, где вы были все это время?
- Я? - переспросила она рассеянно, тяжело поднимаясь со стула и направляясь к двери.- Я - в баре...
- Это видно...- вырвалось у Озерова.
- Видно? - Мари посмотрела ему прямо в глаза.- А больше по мне ничего не видно? Вот вы журналист, опытный, проницательный, все видящий, все знающий,- она говорила с непонятной издевкой.- Ну~ка, скажите, что по мне видно?
Глаза Озерова мгновенно потемнели.
- Видно, что вам следует проспаться. Желаю покойной ночи.
Он запер дверь каюты и направился по коридору на палубу.
- Нет! Нет! - Мари вцепилась в его руку; в протрезвевших глазах таился страх.- Не оставляйте меня, я вас очень прошу! Я боюсь...
Озеров удивился. Странная женщина! Чего она боится?
- Что с вами, Маша? Может быть, вы нездоровы? В вашем журнале очень нервная работа,- попробовал он пошутить.
Но Мари даже не слышала его слов. Беспокойно оглядываясь, она тащила его на палубу
Берегов уже не было видно. Тропическая ночь спустилась мгновенно. Засверкал сигарообразный Орион, замигал красноватый Марс, задрожала голубовато-изумрудная Венера.
"Атлантиду" покачивало, хотя волн совсем не было. Это была мертвая зыбь - эхо далекого шторма.
Молча смотрели они на ночной океан. И вдруг вдали словно мигнул какой-то далекий свет. Чуть ярче, чуть ближе… Над "Атлантидой" разнесся низкий мощный рев сирены и оборвался. Откуда-то издалека пришел ответ.
Это был встречный корабль. Уже можно было разглядеть зеленый и красный бортовые огни; освещенную палубу, иллюминаторы. Наконец возник весь корабль, огромный, сияющий. На носу можно было ясно прочесть подсвеченную надпись на русском языке: "Измаил".
Наш! - закричал Озеров, вскакивая.- Наш! Смотрите, Маша! Это же наш! - Он замахал руками, словно его могли увидеть. Вцепившись в бортовые поручни, он провожал глазами корабль, пока тот быстро и бесшумно не скрылся в ночи. Потом обернулся. Ему стало неловко за эту мальчишескую выходку.
- Ну, Маша,- начал он, но кресло, где она сидела минуту назад, было пустым.
Озеров поискал Мари глазами, прошелся по палубе, однако ее нигде не было. Он пожал плечами и направился в каюту к Шмелеву.
Ученого он застал за довольно странным занятием. Шмелев разложил на столе старые парусиновые брюки и рубашку, которые он надевал во время раскопок, и тщательно гладил их электрическим утюгом...
Озеров молча наблюдал.
- Что смотришь? - спросил Шмелев, не прекращая своего занятия.- Готовлюсь к завтрашнему событию.
- Какому событию, Михаил Михайлович?
- К празднику Нептуна.
- А! Верно! - хлопнул Озеров себя ладонью по лбу.- Совсем забыл. Но брюки-то зачем, ведь предупреждали, что крестить будут в купальных костюмах. И потом, кто ж вас...
Озеров запнулся.
- Чего ж остановился, продолжай - "кто ж вас, дряхлого старика, заставит прыгать в бассейн?" Так ведь хотел сказать?
- Да нет,- смутился Озеров,- не так. Я... Ну в общем, не всех же будут швырять.
- Нет уж, Юра! Раз креститься, то по всем правилам - в полной парадной форме, а не в трусах. Когда еще придется пересекать экватор! Увидишь, как я завтра лихо прыгать буду.
- Так я тоже пойду готовиться.
* * *
На следующий день в полдень корабельное радио сообщило, что "Атлантида" приближается к экватору, пора собираться у бассейнов. На этот раз, в виде исключения, подняться на верхнюю палубу разрешили и "второклассникам".
К часу дня толпы пассажиров уже окружили бассейны.
Большинство было в купальных костюмах, но многие все же оделись по-настоящему - любители традиций.
С капитанского мостика торжественно спустился бородатый Нептун с трезубцем в руках. Его сопровождала многочисленная свита - рабы, несшие двенадцать зодиакальных знаков, черные папуасы со щитами и копьями, мудрецы в высоких шапках, врач в белом халате, хвостатые рогатые черти. Все они приплясывали, играли на дудках, били в бубны и барабаны. На носилках несли обнаженных русалок с серебристыми хвостами. Навстречу в полной парадной форме вышли капитан и его помощники.
Нептун учинил командиру корабля строгий допрос: куда, зачем и с кем следует "Атлантида". Получив исчерпывающие ответы, Бог морей торжественно провозгласил:
- Благословляю вас на дальнейший путь, в мире минуйте мои владения, да не постигнет вас судьба материка, имя которого вы носите!
Рабы поднесли шампанское. Капитан и Повелитель морей, которого изображал самый здоровенный кочегар и который шампанское только и пробовал, что во время праздника Нептуна, осушили бокалы. В этот момент раздался выстрел электрической пушки, загремел оркестр, взвился фейерверк, корабельная сирена заглушила своим низким басом все звуки - "Атлантида" пересекала экватор.
Появился брадобрей с метровой пластмассовой бритвой в руках. Он подзывал добровольцев-пассажиров к себе и широким жестом "подбривал" их.
Затем черти и папуасы хватали побритого и бросали в бассейн.
К брадобрею образовалась очередь. Тогда черти стали бросать без церемонии бритья, а потом в дело включились сами пассажиры, толкая друг друга в бассейн. Шмелев и Озеров не избежали общей участи. Все кричали, шумели, женщины визжали, гремел оркестр, щелкали и стрекотали фото- и кинокамеры, выли дудки. Шум стоял невообразимый.
Для пассажиров третьего, четвертого и пятого классов компания любезно организовала радиорепортаж обо всем, что происходило наверху.
Полуголые, еле дыша от жары и духоты, "морлоки" слушали восторженный голос диктора:
"...княгиня Штермберг-Каховская в жемчужного цвета, отделанном черным, купальном костюме летит в воду бассейна! За ней (о, как это красиво!) в воздухе мелькает загорелое тело Ронзалеса - чемпиона Австралии по теннису, а вот сам сенатор Джойс, не выпуская сигары изо рта, совершает полет! Это великолепно!,.."
После праздника пассажиры первого класса пили шампанское за счет компании. Им также были выданы красивые дипломы за подписью Нептуна, удостоверяющие, что они тогда-то и там-то пересекли экватор.
Вечером состоялся большой бал-маскарад, концерт артистов варьете и "игры на палубе".
Сообщение о подробностях праздника в ту же ночь было передано во все газеты и появилось утром с соответствующими комментариями.
А "Атлантида" все неслась вперед. Теперь она была уже в южном полушарии.
Погода беспрестанно менялась. То океан был ровным, спокойным и ленивым, то хмурые беспечные волны набегали на корабль неожиданно, огромными валами. Из серых туч шел мелкий противный дождь. Но вдруг исчезали, небо становилось синим и солнечным, а через час налетал неистовый тропический ливень. Он был виден за несколько километров - стремительно несся к кораблю, прошивал океан словно частые автоматные очереди, и, пробарабанив мелкой дробью по палубам, убегал дальше, к мутному горизонту.
И снова небо затягивалось, а солнце, неизменно стоявшее в зените, даже сквозь плотные облака жгло незаметно, но жестоко, и легкомысленные пассажиры, доверчиво разметавшиеся у бассейнов, к вечеру стонали в каютах, прикладывая к сожженной коже всевозможные зелья.
За кораблем неслись альбатросы - огромные, прекрасные, они, как машины, неторопливо махали широкими крыльями днем и ночью, без устали, без отдыха.
Океан, будто по контракту с компанией, старался продемонстрировать все свои богатства. То у борта появлялась целая труппа дельфинов-акробатов, развлекавших пассажиров замысловатыми играми и прыжками, то матросы ловили на крюк акулу, то вдали возникали фонтанчики китов, и великаны позировали фотолюбителям; а по ночам фосфорический блеск ночесветок будто очерчивал в черной воде границы корабля...
С утра до вечера пассажиры бродили, вооружившись фото-, киноаппаратами, биноклями и подзорными трубами, а корабельное радио обращало их внимание на океанские достопримечательности. Ни при каких обстоятельствах нельзя было разрешить пассажирам первого класса скучать. К их услугам были кинофильмы и артисты кабаре, вечера и балы, концерты и конкурсы танцев, комнаты отдыха, магазины...
А в телеграфной комнате по-прежнему интересовались тальке биржевыми бюллетенями и курсом ценных бумаг...
ГЛАВА 14. La belle Epoque!
"Романтика моря" захватила и Левера. Правда, восходов он не заставал. Но часам к одиннадцати, достав из стакана вставную челюсть, не спеша побрившись и полежав в ванне, он выходил из каюты, благоухая одеколоном и бриолином.
Завтракать в каюте Левер не любил. Он вообще не любил оставаться в одиночестве. Для хорошего пищеварения, говорил он, застольный разговор не менее важен, чем чернослив. Входя в ресторан, он огорчался, если за его столиком никого не было. Тогда он вступал в беседу с соседями, а если не было и их, находил предлог подсесть к кому-нибудь.
После завтрака, постояв на палубе, навестив своих ученых коллег, он спешил на корт.
Поиграв в теннис, запыхавшийся, довольный, Левер шел к бассейну, потом обедал и после продолжительного послеобеденного сна снова появлялся на палубе. В этот час они играли со Шмелевым в шахматы. Играли, отрешившись от всего на свете. Шмелев молча, надев неизвестно зачем очки, подперев подбородок рукой и не шевелясь; Левер, то и дело вскакивая, качая головой, хватаясь за нос и без конца бормоча одну и ту же бессмысленную фразу, как это часто бывает с шахматистами.
Он неизменно проигрывал. Это очень огорчало его. Левер считал себя сильнейшим шахматистом и в своем парижском клубе обыгрывал всех. Но Шмелев был, по мнению Левера, игроком экстра-класса. Чем больше он Шмелеву проигрывал, тем больше его расхваливал. Впрочем, несколько раз ему удавалось сделать ничью.
Однажды Шмелев плохо себя чувствовал. Он позвал Озероза и попросил его сыграть с Левером вместо себя.
Озеров вышел на палубу и, встретив Левера, сообщил ему, что прибыл в качестве запасного. Левер был разочарован. Он не любил слабых противников. Этот юноша очень мил, конечно, и, кажется, боксер, но шахматы - не бокс...
И вот тогда случилось непредвиденное - Левер проиграл подряд две партии! Озеров играл слабее Шмелева, менее ортодоксально, менее обдуманно. Но он умело и часто рисковал, поражал неожиданными комбинациями. Его игра была острой, необычной и потому трудной для Левера.
Старый француз не спал потом всю ночь. Не раз еще играли они в шахматы. А иногда Левер затаскивал Озерова куда-нибудь в тихий малоосвещенный уголок прогулочной палубы и, усадив рядом в шезлонг, рассказывал о своей жизни.
Рассказывал он живо, интересно, добродушно подсмеиваясь над собой, и Озеров слушал его с удовольствием.
- Вы даже не представляете себе, Юра, до чего я был отчаянный парень. А красив! Боже, как я был красив! Высокий, стройный, с черными усиками, с ослепительным пробором. И всегда трезвый!
Озеров засмеялся.
- Что вы веселитесь? - обиделся Левер.- Знали бы вы мою жизнь. Тут любой бы спился. Любой, но не я. Вы что ж думаете, я родился академиком? Нет. Мой отец был коммерсантом, так, средней руки и притом провинциальным. Вы не представляете себе, как скучно в провинции. Там даже нет красивых женщин...
- Ну что вы говорите, месье Левер, во Франции все женщины красивы, независимо от места жительства.
- Да? Кто вам сказал? Ерунда. Женщины красивы только в Париже. И...- добавил он,- наверное, в Москве.
Так вот, я вам рассказывал о своих родителях. Они были хоть и провинциалы, но хорошие люди. И учиться в университете они отправили меня в Париж. Знаете, сколько времени я там учился и в скольких университетах? В четырех - семь лет! Меня каждый раз выгоняли! И все из-за дам,- сокрушенно закончил Левер, Глаза его блестели, и нельзя было понять, серьезно ли он говорит.
- Неужели? Никогда бы не подумал,- серьезно удивился Озеров,- вы такой солидный!
- Я - солидный? - казалось, Левер задохнется от возмущения.- Это живот у меня, к сожалению, солидный. Да вы не представляете, какой я был легкомысленный. Вы знаете. Юра, я всегда очень любил женщин, да и сейчас люблю их. Но не подумайте - учился хорошо. В том-то и дело, что я хорошо учился. Но затем возникал очередной скандал, и меня прогоняли. Я занимался в политехнической Школе, на географическом, на философском... А потом...
Левер замолчал.
- Вы знаете,- заговорил он вдруг озабоченно,- ничего нет страшней войны. Я пережил их две. Во время первой был на фронте. И не где-нибудь - под Верденом. Скажите, Юра, вы не можете мне объяснить, зачем люди воюют? Вот я по специальности историк, а как антрополога меня избрали в Академию. И все же я не могу ответить на вопрос, зачем люди воюют. А вы?
- Могу,- ответил Озеров,- хотя я окончил только один институт. Дело в том, что воюют не все люди, а только некоторые.
- Ерунда,- махнул рукой Левер,- в этой войне...
- Я не точно выразился - воюют, может, и все, а начинают войны немногие.
- Да? Наверное. Я, например, если б был президентом страны, издал закон - за призывы к войне - в тюрьму!
- У нас есть такой закон,- заметил Озеров.
- Замечательно! Я бы по этому закону посадил в тюрьму всех политиков, генералов, государственных деятелей и половину министров.
- Ну зачем же всех?
- Всех! А ученые, вроде нас, пусть правят миром. Вы понимаете, Юра, на дипломатические конференции ни в коем случае нельзя допускать дипломатов. Пусть они лучше улаживают семейные ссоры в своей стране. Прикрепить вот к каждой старой семье по Чрезвычайному и Полномочному Послу - пусть улаживают их ссоры...
- А молодые семьи?..
- А вот к молодым прикрепить генералов. Там иначе не обойдешься. Главное, не выпускать генералов и дипломатов на международную арену. Туда - только спортсменов, ученых, артистов. Эти всегда договорятся. Вы посмотрите, сколько болтовни на любой международной конференции. А вы знаете хоть один научный конгресс, который бы закончился безрезультатно? Нет, не знаете!
- Почему же так?
- Потому что на дипломатических конференциях все стороны или одна стараются обмануть других во зло людям. А ученые думают только о благе человечества.- Левер помолчал.- Во всяком случае, должны думать. Конечно, и среди нас встречаются проходимцы, политиканы, жулики. Но тогда это не ученые. Таких надо сразу выгонять. Да их и разоблачают, между прочим, довольно быстро. Но я отвлекся. Это я теперь все понимаю, потому что стар и прошел две войны.
Между прочим, Юра, я не коммунист. Я вообще, как уже сказал, не люблю политику. А у вас в стране знают, что такое война. Еще как знают! Мы, французы, тоже знаем. Кстати, наши коммунисты во время оккупации оказались самыми достойными. Но я не коммунист! Я им даже не сочувствую. Не думаю, чтобы ваши соотечественники хотели войны. Не думаю. Вот у нашего друга Генри, там кое-кто, может, и не против. Ведь ни у него, ни у Грегора война и не ночевала. Но послушайте, Юра,- спохватился Левер,- по-моему, мы говорим о политике?
- Это вы говорите о политике, месье Левер, а не я.
- Не может быть. Поразительно - стоит начать беседу с русскими, и сразу переходишь на политику. Да так вот, о чем это я говорил?..
- О Вердене.
- Верно, верно, о Вердене! Если б только вы знали, какая это была мясорубка! Ужасно! Да, Юра, чего только ни натерпелся я на войне. Зато потом в благодарность за мою доблесть меня прикрепили к одному генералу - военному советнику в Лиге Наций.
Какое это было время, какое время! Я жил в одном из лучших отелей Женевы и развлекался. А потом, знаете, теперь на старости лет могу в этом признаться, дамы не требовали от меня платить за ужины и автомобильные поездки. Я был красив, черт возьми, и они пряма рвали меня на части. В конце концов таки разорвали,- добавил он грустно.
- А какой это был город Женева,- Левер оседлал любимого конька,- не то, что теперь - дыра. Светские балы, лучшие артисты, звезды! Возле отеля "Метрополь" есть маленькое кафе. Там на стенах висят карикатуры на всех знаменитостей того времени, в том числе на вашего Литвинова, Между прочим, блестящий был человек. Так помню, я отвалил тогда деньжат художнику, и он меня тоже нарисовал и повесил там. А когда мой генерал увидел, то пришел в ярость: я есть, а его нет! И знаете, как мне удалось его успокоить: напоил и потом убедил его, что это он. Ха! Ха! Карикатуру ведь не так просто разобрать. Но пришлось ее все же убрать. Вы знаете, я сейчас радовался бы, если б был похож на собственную карикатуру того времени.
- Почему вы так говорите, месье Левер? - перебил Озеров.- Каждый возраст имеет свои радости - вы теперь знаменитый ученый, "бессмертный"...
- А на черта мне все это нужно? - горячо воскликнул Левер.- Хотите, я отдам вам все мои титулы, награды, даже деньги (я хоть не Маккензи, но кое-что имею) за вашу молодость?
Озеров молчал.
- Так о чем я говорил? - озабоченно спросил Левер.
- О Лиге Наций.
- Да, да. О, это была прекрасная эпоха! Но именно тогда я увлекся наукой. Меня, понимаете ли, включили в состав какого-то комитета, изучавшего историю войны. В нем сидели сплошь старики и притом штатские. Представляете? И один душка-военный - я! Они все были очень ученые, и когда я присутствовал на заседаниях, было такое чувство, будто там говорят на неизвестном мне языке. Меня они просто не замечали. Но я был чертовски самолюбив, и начал копаться в этой истории, чтоб не выглядеть полным идиотом. А потом, знаете ли, увлекся.