- Ничего я не думаю, Миша. Я верю в ваш разум, в вашу честность, в вашу преданность делу революции. И давайте, наконец, о деле. Лаврухин и Нуралиев - люди, вам знакомые. Что, по-вашему, может означать это хождение Нуралиева от Лаврухина в лавку около караван-сарая и обратно?
- Спекуляция, - не задумываясь сказал Михаил. - Я недалеко от лавки живу. Хозяин ее - Мешади Аббас. На полках у него чай да сакис, а под прилавком довоенные папиросы. Это я точно знаю, сам видел. Даже "Интеллигентные" есть. А Гасанка, то есть Нуралиев, и днюет и ночует в караван-сарае. Вот Мешади Аббас и сбывает через него товар.
- А встреча с Красовским?
- Ну и что? Красовскому тоже требовались папиросы. А как их достанешь, если не через спекулянтов? Гасанка сунул ему тогда целый пакет. Синий, в таких пакетах у нас пайковые папиросы выдают.
- Да, все это весьма возможно, однако требует основательной проверки. Хорошо, товарищ Донцов, можете идти.
- А что, Тихон Григорьич, - вставая, спросил Михаил, - насчет моего бородача ничего не слышно?
- Вашего бородача? - Холодков оторвал от бумаг уставшие глаза, сдавил пальцами переносицу, помигал красными веками. - Хотя, конечно, - ваш. Ваш, так сказать, крестник. Нет, пока не слышно. Сейчас он наверняка забился в щель и выжидает, когда все уляжется.
- И что тогда?
- Попытается удрать за границу.
19
Комната - восемь шагов в длину, шесть в ширину - не имела окон. Свет проникал через большую - метр на два - застекленную раму в потолке. Благодаря ей комната напоминала оранжерею. Сходство это забавляло Александра Лаврухина. Устоявшийся кисловатый запах опиумокурильни говорил о том, что выращивались здесь отнюдь не благоуханные орхидеи. Стены были оклеены зеленоватыми обоями, которые давно потеряли первоначальный цвет. Вся мебель состояла из стола и стула. Впрочем, большего и не требовалось - принимать здесь гостей подполковник Лаврухин не собирался. В углу стопкой лежали матрацы. На верхнем - подушка с наволочкой не первой свежести и английский клетчатый плед, одолженный самим кочи Джафаром. Еще имелась деревянная лестница, стоявшая у стены. По ней через форточку можно было выбраться на крышу. Этим путем во время облав уходили курильщики опиума - разная шушера. Люди посолидней пользовались дверью. Она выводила в лавчонку краснобородого толстяка Аббаса.
Более надежное убежище трудно было себе представить.
Первые два дня после того, как надежды на выступление рухнули, Лаврухин ничего не предпринимал. Он старался отоспаться, успокоить нервы, сбросить нечеловеческое напряжение последней недели. С наступлением темноты, захватив плед, он выбирался на плоскую, покрытую киром крышу. Лежал, вглядывался бездумно в черную, усеянную звездной пылью пропасть.
В памяти вставал Париж, бистро на улице Риволи и оживленное лицо Юрия, с удовольствием уплетавшего пирожное. Этот пятилетний мальчишка не давал унывать. "Слава богу, мы русские", - повторял он слова Суворова, с уморительным высокомерием поглядывая на любезного гарсона. Юрий был сыном сослуживца, капитана Федора Меньшикова, который умер в Константинополе. Лаврухин взял мальчишку к себе. Сейчас мальчик находился на попечении хозяйки квартиры, мадам Ферро.
Звездная тишина ночи навевала грусть. Вспоминались отец, сестра. До них отсюда было рукой подать - два квартала. А мнились они далекими существами из иной, будто во сне увиденной жизни. В ней были какао по утрам, чинная гимназия, портрет государя в рост в актовом зале, поездки на дачу, когда Саша садился на козлы и мастерски управлялся с лошадьми, была парусная яхта и мечты об университете. Между той жизнью и этой, между ним и его близкими легли годы трудной и кровавой борьбы. Он, человек, бесконечно преданный белому движению, имеющий честь быть близким сподвижником героя Добровольческой армии генерала Кутепова, вынужден мириться с тем, что его родная сестра крутит амуры с большевиком, с чекистом. Возможно, с одним из тех, кто арестовал Красовского.
Ах, Красовский, Красовский... Где он допустил промах? Умный разведчик, фантастической храбрости и огромной воли человек, он не раз играл со смертью и переигрывал ее. На фронте трижды побывал в тылу у красных. Ему к тому же везло. Когда в Харькове брали конспиративную квартиру большевиков, он ворвался первым. Подпольщик направил на него наган... Промахнуться было невозможно, стрелял в упор. Но - осечка... Родился в сорочке, - говорили про Красовского. Именно ему Лаврухин обязан нынешней относительной безопасностью. Красовский сумел убедить кочи Джафара зарезервировать за ним укрытие в опиумокурильне.
Он учел все. Немусульмане в караван-сарае, как правило, не жили, и, следовательно, искать здесь русского никому, даже чекистам, не придет в голову.
Где же все-таки Красовский допустил просчет? Выдал кто-то из офицеров? Возможно. Теперь немало трусов среди бывшего доблестного русского офицерства. Ведь если доложить генералу, не поверит: из полутора тысяч живущих в Баку офицеров едва семьдесят человек согласились принять участие в восстании. Это, собственно, и предопределило бесславный финал. На что способна сотня-другая штатских фендриков, едва умеющих владеть револьвером! Муссаватисты - наиболее серьезная военная сила, у них широкие связи с антибольшевистскими группами в уездах. Но эти себе на уме, все тянули, надеясь побольше выторговать. И дотянули. Чека одним ударом покончила с подпольем. Во всяком случае, кочи Джафар, человек осведомленный, сообщил, что военный комитет арестован в полном составе. Взяты также будущие "члены правительства": врач Кузнечик, юрист Джафаров, бывший коммерсант Смертюков, управляющий нефтепромыслом Сеид-Хан к многие-многие...
Впрочем, не в привычках подполковника Лаврухина было обманывать себя. Как человек военный в душе он не верил, что кучке заговорщиков удастся захватить власть в Баку. Успех восстания он видел в другом. Перед отъездом Кутепов сказал ему:
- Мы с вами, Александр Милиевич, прошли большую войну и кое-чему, полагаю, научились. Не будем прожектёрами. Речи о русском мужичке, который, лишь поднеси спичку, немедленно воспламенится и сбросит иго большевизма, - все эти речи оставим господам бывшим правителям России для званых ужинов. Взглянем на вещи трезво. Возможно, в Закавказье вы никого не воспламените, кроме кучки эсеров и нефтепромышленников. Возможно, вам не удастся свергнуть в Баку власть большевиков. Ваша задача - поднять восстание. Именно сам факт восстания важен. Кронштадт - на севере, Баку - на юге, антоновцы - в Тамбовской губернии... Понимаете? Важно создать у союзников впечатление неустойчивости большевистской власти, широкого сопротивления ей. Вам ясно, подполковник? Создать впе-чат-ление... Если это удастся, у нас завтра же будут и деньги, и оружие, и все, что хотите.
Лаврухин работал, как вол, Шел на любой риск. Борьба захватывала. Не только не истощала, но прибавляла сил.
Пока представители групп и партий вели пустопорожние переговоры о портфелях, он создал роты и взводы из бывших офицеров, назначил командиров, разработал подробнейшую диспозицию, каждому взводу назначил место и указал цель. Одной из главных задач было разгромить Чека и освободить арестованных, перестрелять на квартирах членов республиканского и городского комитетов партии. Все это могло произвести впечатление, да еще какое. Но в Чека, видимо, не вчера узнали о заговоре и сумели подготовиться, упредить удар.
Что ж, в большой борьбе временные поражения неизбежны. Большевики заигрывают с обывателем, вводят новую экономическую политику. Как бы эта политика не вышла для них боком.
Впрочем, теперь оставалось одно: смотреть на звезды и ждать. Трижды в день без аппетита пережевывать пищу, которую приносит краснобородый потомок Магомета. Вспоминать женщин, которых любил. Комиссаров, которых пускал в расход. Триумфальное вступление Добровольческой армии в Ростов, в Новочеркасск, в Харьков... Главком Деникин в автомобиле... Раскатистая команда "К встрече спря-ява-а..!" Вспоминать, вспоминать. Вспоминать заново, потому что все уже было вспомянуто, когда он жил у Красовского. Вечерами пили коньяк, бренчали на гитаре, вполголоса пели романсы и армейские куплеты. Оба жили надеждами. Маленький, верткий, не только лицом, но и порывистыми движениями напоминающий рысь, Красовский разворачивал карту России и громил большевиков на всех фронтах. В нем пропадал Наполеон.
Лаврухин, замаскированный бородой и усами, свободно ходил но городу с черной полированной палкой. Однажды издали видел отца, но не подошел. Конспирация есть конспирация. Тогда обстановка еще казалась вполне благополучной. Встревожившее было вначале знакомство чекиста Донцова с Зиной, оказалось, не имело ни малейшей связи с фактом его пребывания в Баку. Встречавшиеся на улице знакомые, даже одноклассники, не окликали его - не узнавали. Да и фамилию он носил самую что ни на есть пролетарскую - Сапелкин. Военный ветеринар.
Гром ударил внезапно. Около двух пополудни в замочной скважине клацнул ключ. Лаврухин подумал, что это Красовский, и в ночных туфлях вышел в прихожую. Сердце ошпарило, будто кипятком. В дверях стоял затянутый в черную кожу усатый красавец с кобурой на боку. Вспышка в мозгу: "Конец!" Сунул руку в карман - хотя бы застрелиться... И услышал нечто совершенно неправдоподобное.
- Ваш товарищ арестован. Уходите - даю одну минуту.
До смертного часа не забудет он эту минуту. Минуту, за которую отдал бы десятилетие. Потому что она спасла ему жизнь. И сейчас пробирает по коже мороз, лишь вспомнит, как ослабевшими руками натягивал сапоги. А они не лезут, хоть плачь. А этот, черный, стоит, смотрит в пролет лестницы. Понятно: сейчас услышит шаги своих, и, как говаривали на фронте солдаты: дружба дружбой, а табачок врозь.
Все же натянул сапоги и успел уйти. Палку только оставил. Хватился уж на Дербентской, когда подходил к дому Клюева. Да-а, такое и захочешь забыть - не забудешь. А через день - бегство с Нагорной... Явившись сюда, он сбрил усы и бороду. Теперь, впрочем, это не имело значения: и с растительностью и без нее он не мог появляться на улицах.
За двое суток он отдохнул и успокоился. Прекратилась судорога, сводившая скулы, как бывает, когда разжуешь лимон. Пора выбираться из этого вертепа. Довольно искушать судьбу. В Иран, в Иран...
Когда Мешади Аббас принес обед, Лаврухин попросил его прислать Рза-Кули. Этому человеку с рожей лубочного разбойника, облаченному, однако, в отличный европейский костюм, были поручены все заботы о постояльце. Через него же осуществлялась связь с кочи Джафаром. Сам кочи предпочитал держаться в стороне.
Рза-Кули не заставил себя ждать.
- Звали, эффендим?
- Скажи, можно выбраться из города?
- Трудно. В поездах и на дорогах документы смотрят. Ждать нада.
- Морем?
- Э! Все равно, Как от дождя убэжать под вадасточную тырубу?
- Я должен попасть в Иран.
- В Иран?
Ни Рза-Кули ни кочи Джафар не знали о своем постояльце главного - что он прибыл из-за границы.
- Да, в Иран.
- Буду гаворыт с ага Джафаром.
- Подожди. Пришли ко мне этого юношу...
- Гасана?
- Да.
В ожидании Гасана он написал короткую записку отцу с просьбой дать денег. Отец промышлял на черном рынке, следовательно деньги у него были. В том, что он не откажет, Лаврухин не сомневался - старик любил его и гордился им.
Вошел щегольски одетый молодой человек в коричневой папахе. Лаврухин впервые видел Гасана, до того лишь слышал о нем от Красовского.
- Здравствуй, - приветливо сказал Лаврухин. - Я знал твоего отца и сочувствую в постигшем тебя несчастье. Мне потребуется небольшая услуга: снести письмо Милию Ксенофонтовичу Лаврухину и получить ответ.
- Эффендим, я учился в гимназии и прошу обращаться ко мне на "вы", - спокойно ответил Гасан.
"Однако, высокомерие, как у принца крови", - внутренне усмехнулся Лаврухин, а вслух сказал без тени иронии:
- Извините, Гасан, я понимаю. Вот письмо.
Гасан ушел. Вернулся он перед вечером с небольшим ковровым саквояжем, до половины набитым деньгами. Отец прислал ровно миллиард в советских купюрах.
Утром явился Рза-Кули. Да, эффендим может быть спокоен, его доставят в Иран морем. Но требуются деньги... Лаврухин высыпал на стол кучу купюр.
- Здесь миллиард. Хватит?
Рза-Кули улыбнулся, показав крупные желтые зубы.
- Золото нада, эффендим. Триста рублей золота. Через два дня можна ехать.
У Лаврухина в нижней рубашке было зашито двадцать английских фунтов. Но они потребуются там, за рубежом. Ведь предстоит еще добраться до Парижа.
На этот раз письмо было длинное. Лаврухин заклинал отца прислать пятьсот рублей золотыми монетами либо фунтами. На карту поставлена его жизнь.
Миллиард был сложен в саквояж и саквояж вместе с письмом вручен Гасану.
Посыльный вернулся с пустыми руками и сообщил, что за ответом Милий Ксенофонтович просил прийти завтра часов в шесть. Как понять эту отсрочку? Отказ? Или отцу требуется время, чтобы собрать необходимую сумму? Несколько раз за вечер Лаврухин порывался сам сходить на Воронцовскую... Однако благоразумие брало верх. Нет, как бы ни сложились обстоятельства, он не намерен облегчать чекистам их задачу. Не намерен искать смерти. Потому что живого они его все равно не получат.
Следующий день, возможно последний день на русской земле, выпал не по-весеннему жаркий. В опиумокурильне нечем было дышать. Раздевшись до нижней рубашки, Лаврухин лежал на стопке матрацев. Одну за другую курил папиросы. Хоть бы книжку догадались предложить басурманские хари. Где там... Хорошие денежки наживает на нем эта сволочь Джафар. Из трехсот рублей контрабандистам вряд ли достанется третья часть.
После обеда мочи не стало лежать. Из угла в угол мерил шагами комнату. Послать за Гасанкой? Пусть сходит, узнает... Самому пойти?.. Выдержка, где твоя выдержка, подполковник Лаврухин, черт тебя побери?
Солнце ушло из комнаты, легче стало дышать. А часы тянулись по-прежнему томительно.
Внезапно в коридоре, соединявшем опиумокурильню с лавкой, услышал легкие шаги. Открыл дверь. В полумраке увидел поднимавшегося по лестнице Гасана.
- Ну, что?
Гасан вошел, поставил на стол саквояж. Лаврухин запустил в него руку, извлек тяжелый газетный сверток. Прислал! Спасибо, отец, теперь дважды я обязан тебе жизнью. Сдерживая нетерпение, развернул на столе газету. Пять столбиков по десять золотых червонцев в каждом. Отсчитал пяток монет.
- Я всегда буду помнить вашу услугу, Гасан. Возьмите, - протянул деньги.
- Спасибо, эффендим, - не трогаясь с места, сказал Гасан. - Нет ли у вас нагана?
- У меня есть пистолет, но пока он мне необходим. А почему вы не попросите у Рза-Кули?
- Он не разрешает носить оружие. Говорит: наделаешь глупостей.
- Зачем же вам наган?
- У меня есть враги, эффендим.
- Среди большевиков?
- Да.
- Хорошо, Гасан, я найду способ добыть для вас оружие. А деньги все же возьмите. Считайте их подарком. - Лаврухин подошел, пожал Гасану руку. - Спасибо за все.
Ему определенно нравился этот мусульманский юноша, гордый и, как видно, мстительный. В будущем мог пригодиться.
20
Часы остановились, и мать разбудила Михаила поздно. Пока он, торопясь, почти не прожевывая, глотал на кухне завтрак, Настасья Корнеевна рассказывала:
- Анна вчера быка. Нынче у Коленьки день ангела, наказывала приходить. Ты уж, Миша, выбери времечко, забеги: как ни говори - дядя. Мальцу-то лестно. Оно хорошо бы и подарок какой немудрящий. Ведь не дорог подарок...
- Ладно-ладно-ладно, будет сделано, - бормотнул Михаил, бросив ложку и опоясываясь ремнем с тяжелой кобурой. - Как говорится: "Откушать в качестве поэта меня вельможа пригласил".
- Чего? - не поняла Настасья Корнеевна.
- Беранже.
- Да ты путем скажи: придешь ай нет?
- Постараюсь! - уже из-за двери отозвался Михаил.
По дороге вспомнил, что забыл зарядить наган, из которого ежевечерне по требованию матери вынимал патроны. Ладно, зарядит на работе.
Обедали вдвоем с Полем. Быстро съев свою порцию перловки, Поль предложил:
- Айда искупаемся.
- Что ты, - начало апреля, вода ледяная. Да и рука у меня.
- На солнце поваляемся. Солнце - источник жизни... Слышал?
- Краем уха.
- Необразованность.
До купальни было рукой подать. Она помещалась в конце причала, уходящего от набережной метров на сто в море. Поль разделся, по лесенке спустился к воде, окунул ногу и тотчас выдернул.
- Почти кипяток. Айда загорать.
Они влезли на тесовую крышу купальни, распластались на теплых досках.
Непрерывная зыбкая пляска волн на тысячи осколков дробила солнце, яркие подвижные блики играли на тесовых стенах купальни, на лице Поля. С крыши хорошо просматривалась вся бакинская бухта и белый под ярким солнцем город, расчерченный глубокими голубыми тенями.
- Курорт, - сказал Поль. - А в Москве, наверное, еще снег лежит.
- Москва - что, вот на Северном полюсе...
- Насчет Северного полюса не знаю, - Поль повернулся на бок, посмотрел на приятеля таинственно и весело. - А в Москву отбываю через неделю.
- Ты? Как сопровождающий?
- Нет, как недоучка. В Москве открываются курсы по подготовке нашего брата в юридический институт. Мельников и Холодков сегодня вызывали, предложили поехать. Я согласился.
- Как же так? - растерянно проговорил Михаил. - Значит, уедешь? А я?
- Поработаешь - и тебя пошлют.
- Да нет...
Михаил хотел сказать: "Как же я без тебя?", но понял: это прозвучало бы совсем по-детски. Он привязался к Полю. Порой ему не верилось, что знакомы они всего лишь три недели. Каждый час, проведенный в его обществе, представлялся Михаилу необыкновенно емким. Сам того не замечая, он легко поддавался влиянию Поля, учился у него, многое перенимал. Речь Михаила становилась более точной и правильной. Он усваивал манеру Поля шутить - добродушно, небрежно, походя. Наконец, стихи... Еще недавно он не сумел бы и двух строчек сказать наизусть. Просто не знал, зачем их говорить. Теперь он не только чувствовал прелесть стихотворных строчек - теперь строки просились в его речь.
Все это, казалось, пришло само собою, и лишь теперь Михаил понял, какое большое место в его жизни занимал Поль.
- Маяковский и Блок тоже в Москве живут, - по ассоциации сказал Михаил.
- Блок в Петрограде, - машинально уточнил Поль и, уловив мысль приятеля, вздохнул: - Эх, Миша, разве дело в том, где живешь?
- Но ведь ты хочешь стать поэтом...
- В этом деле мало хотеть - нужно иметь.
- Талант, что ли? Он у тебя есть.
- Это мы с тобой так считаем. А вот в Москве приду к Маяковскому, а он возьмет да скажет: "Порви свои вирши, дорогой товарищ, и больше не переводи бумагу".
- Не скажет... А скажет, мы ему всем отделом письмо накатаем: "Товарищ Маяковский, не зажимай нашего чекистского поэта, этим ты играешь на руку классовому врагу..." Понял?
- Чудак ты, Мишка, - рассмеялся Поль. - Еще, может, декрет потребуешь выпустить: "С апреля месяца сего числа признать товарища такого-то, поскольку он чекист, великим поэтом".
- Ну, декрет... Поэтов не по декретам узнают, а по стихам.
- Блестящие афоризмы выдаешь. У кого научился?
- Наверное у Беранже, у Минаева...