Однажды милиция устроила облаву, но клиентам опиумокурильни удалось уйти по крышам. В притоне всегда околачивалось несколько головорезов, и среди них грозный Рза-Кули - один из подручных кочи. Этот человек славился своим пристрастием к бараньим боям. Он владел несколькими бойцовыми баранами и на улице появлялся непременно в обществе одного из них, ведя его на цепочке, как собаку. Плохо приходилось тому, на кого Рза-Кули науськивал своего телохранителя. Ударом массивных рогов баран мог превратить человека в мешок с костями.
Видно, после смерти папаши нефтепромышленника, не сумевшего пережить национализацию промыслов, младший Нуралиев нашел в притоне покровителей. Недаром Михаил несколько раз видел его в обществе Кёр-Наджафа.
Пока силы были равны - двое на двое. Алибек в счет не шел. Этот веселый осетин, родившийся в Дагестане, умел станцевать лезгинку, любил пошутить над собой и приятелем, высмеять горячность своих соплеменников-горцев, но для серьезной потасовки не годился. Слишком у него была жидка комплекция, слишком узки запястья и тонки пальцы. Да и наружность его - продолговатое остроносое лицо с огромными темными, как переспевшая слива, глазами - говорила скорее об артистической, чем о воинственной натуре.
Михаил шагнул к калитке. Ощущение силы в напрягшихся мышцах, собственной отваги опьяняло. Между ним и Гасанкой существовали старые счеты, еще с младшего класса гимназии. Михаил хорошо знал своего врага, знал его заносчивость, коварство и мстительность. Знал, этот тип их ненавидит. Ненавидит за то, что они комсомольцы, за то, что Советская власть ничего не отняла у них, а, напротив, все дала и во всем сравняла с ним. Имей Гасанка возможность, - пожалуй, не дохлую крысу влепил бы Михаилу в грудь, а пулю.
- Ну-ну, подходи, Донцов, подходи!
Алибек опередил - неожиданно бросился головой вперед, будто собирался протаранить противника.
Гасанка и Кёр-Наджаф не приняли боя, отскочили в глубь туннеля. Алибек нырнул в ворота, помчался следом.
"Заманивают", - сообразил Михаил. Тело его уже не подчинялось доводам рассудка. Будто подхваченный ураганным вихрем, он ворвался во двор. Рядом широким махом бежал Ибрагим. Они опередили Алибека, и Михаил крикнул:
- Дуй назад!
Рядом послышались хлесткие звуки ударов - Ибрагим схватился с Кёр-Наджафом. Михаил ничего не видел перед собою, кроме Гасанкиной спины. Вдруг Гасанка резко остановился, выбросил навстречу кулак. В глазах зарницей блеснуло пламя, но боли Михаил не почувствовал. Всей тяжестью налетел на врага, опрокинул на спину, коротким резким тычком головы нанес удар в лицо. Гасанка взвизгнул как-то по-поросячьи, вцепился в Михаила, стараясь сбросить с себя.
- Мишка, спасайся - Рза-Кули!!!
Отчаянный зов Ибрагима почему-то прозвучал из невообразимой дали. Острое чувство надвигающейся опасности будто удесятерило силы. Чтобы оторвать от себя Гасанку, Михаил дернулся всем корпусом, пытаясь встать на ноги.
Прямо на него, сбычившись, мчался крупный баран. Михаил едва успел подпрыгнуть. Ноги скользнули по крутому бараньему боку... Брызнула глиняная крошка... Баран врезался рогами в стену и завалился на бок.
Михаил бросился к воротам. Но было поздно. Навстречу бежал Рза-Кули, размахивая бараньим поводком - тонкой стальной цепочкой. В его руках она разила не хуже, чем клинок. Из-под низко надвинутой на лоб коричневой папахи пристально смотрели холодные беспощадные глаза. На лице, обрамленном черной скобкой бороды, стыла пугающая улыбка.
Сердце Михаила холодным комочком провалилось куда-то. Все звуки вдруг оборвались. Не слышно было ни грузных скачков Рза-Кули, ни собственного дыхания. От этого происходящее казалось сном. Что мог пятнадцатилетний подросток противопоставить матерому бандиту, о силе которого по Баку ходили легенды? Михаил сам видел, как однажды, гонясь за каким-то бедолагой, Рза-Кули забежал к ним во двор и нечаянным рывком свалил сруб колодца вместе с двухметровым воротом и барабаном из дубового кряжа.
Они встретились на полпути к воротам.
Внезапно к Михаилу пришло расчетливое спокойствие.
Рза-Кули взмахнул цепочкой, но, упредив его на какое-то мгновение, Михаил упал ему под ноги. Бандит тяжело рухнул на утрамбованную землю. Звук был хрясткий, точно уронили мешок с арбузами.
Прежде чем бежать, Михаил, уже из чистого молодечества, пнул Рза-Кули в бок. Яростная ругань понеслась ему вдогонку.
- Давай к тебе, а то поймает, - встретил его у ворот Ибрагим.
Проскочили, в конец улицы, свернули во двор, в подъезде остановились. С минуту было слышно только шумное дыхание. Ибрагим выглянул наружу - за ними никто не гнался.
- Ну, слушай, Миша, ты был, как лев, которого полгода кормили одной кашей! - отдышавшись заговорил Алибек. Огромные глаза его сияли. - Ты рвал и метал этих чудаков, как горный орел, - Алибек патетически вознес руку к потолку, - отбившуюся от стаи голубку!
- Кончай трепаться, - утомленным голосом попросил Ибрагим, ощупывая синяк на скуле.
Алибек грустно вздохнул, и Михаил, превозмогая боль, засмеялся. Собственно, он был доволен собой. Шутки шутками, а вел-то он себя действительно геройски. Свалил с ног самого Рза-Кули, да и Гасанке влепил неплохо.
Алибек вдруг округлил глаза.
- Миша, да на тебе ж полпиджака!
Михаил глянул на себя и обомлел. Бортов у пиджака не было. Их точно бритвой отрезали. Наружу торчали обрывки подкладки.
- Это Гасанка, - сказал Ибрагим. - Нарочно сделал, гад.
- Вредный, сволочь, - сразу посерьезнев, подтвердил Алибек. - Я б такого к стенке - и весь разговор.
Михаил молчал. Подвиги его вмиг потускнели. Пиджак куплен в шестнадцатом году. Теперь на Кубинке за него можно было бы получить фунтов пять баранины, а то и десяток чуреков. Уж лучше б с самого спустили шкуру...
Ибрагим потянул за рукав.
- Ладно, пошли умоемся - у тебя нос в крови.
В центре покрытого киром двора стоял колодезный сруб с воротом. Ибрагим достал ведро воды, слил товарищу. Михаил умылся, подкладкой пиджака насухо вытер лицо, шею. Вернулись в подъезд.
У Ибрагима нашлась махорка, скрутили по цигарке. Курить зашли под лестницу - Михаил опасался, что увидят мать или кто-нибудь из сестер. Об отце и говорить не приходилось - убьет за курево.
- Что будем делать? - спросил Алибек, отважно выпустив дым через нос. - Кафарову в таком виде на глаза не покажешься. Скажет: "Слушай, где ты кур воровал, что тебя всего собаки порвали?"
Михаил уныло пожал плечами. Не. знал он, что делать. Пиджаку карачун - это факт. Главное: что отцу скажешь? Вот не хватало еще заботы. Тут в ЧОН зачисляют, тут борьба с контрреволюцией предстоит не на жизнь, а на смерть - и в такое время надо думать о пиджаке. Отец никаких резонов во внимание не примет. Такой уж человек - только от него и слышишь: "живи, как люди", да "выйди в люди"... Спит и видит, что Михаил на инженера выучится. А он и не помышляет об инженерстве. У него совсем другие планы.
Грохнула входная дверь, кто-то стремительно взлетел вверх по лестнице, на головы приятелей посыпалась труха.
Сверху донеслось:
- Миша дома?
Голос сестры Нади:
- А он куда-то с ребятами ушел. В Дом красной молодежи, что ли...
- Да я оттуда, там его нет.
- Тогда не знаю.
Дверь захлопнулась. Друзей из-под лестницы точно ветром выдуло, забыли даже цигарки побросать.
Со второго этажа спускался белобрысый парень в шинели явно с чужого плеча и в чувяках на босу ногу.
- Ленька! - окликнул Михаил.
Парень едва не кубарем скатился вниз, заговорил торопливо, взахлеб:
- Ишачье! Где вы мотаетесь? Кафаров же спрашивал... Сегодня, говорит, списки... кого в ЧОН... Сформируют отряд, назначат командира... Может, и оружие выдадут...
Алибек сграбастал его за отвороты шинели:
- Брешешь! Что оружие - брешешь!
- Брешет собака на базаре... Идете?
- Идем... - Михаил затравленно оглядел товарищей. - Ребята, погодите, я другой пиджак надену.
Взбежал по лестнице, постучал в дверь. Скомканный пиджак держал под мышкой. Открыла опять сестра Надя - плотная круглолицая девушка семнадцати лет.
- А-а, ты... А тут тебя...
- Знаю, знаю... Мама дома?
- На базаре.
Это облегчало дело. Михаил проскользнул мимо сестры в гостиную, оттуда к себе в "темную" - небольшую, лишенную окон комнату. Сунул пиджак под подушку, на ощупь нашел очки-консервы. Без таких очков трудно было ходить по Баку во время норда - пыль забивала глаза. Тихонько выбрался в прихожую, снял с вешалки пиджак, с которым еще вчера, казалось, расстался навеки и, крикнув "запри!", был таков.
2
Ребята свернули на Цициановскую и прибавили шаг. Ветер теперь дул в спину, подгонял. На мостовой то в одном, то в другом месте внезапно вздымались, закручиваясь, пылевые смерчи и так же внезапно опадали. Панель была аккуратно разлинована отглаженными ветром песчаными валками - свеями. Песок хрустел под ногами. Немногие прохожие, двигавшиеся против ветра, напоминали бурлаков с известной картины Репина - шли, наклонившись вперед, будто волокли за собою непосильной тяжести груз.
Михаил сжимался под пронизывающим нордом, безуспешно стараясь запахнуть кургузый пиджачок, согреть под мышками красные руки, почти по локоть вылезавшие из рукавов. Мозжило нос. Он явно распухал, нарушая естественные пропорции лица.
Свернули на Коммунистическую и почти сразу же вышли на площадь Красной молодежи. С юга площадь ограничивала десятиметровая зубчатая стена Крепости. За нею теснились плосковерхие дома старого города, справа над стенами маячил минарет древнего дворца ширваншахов. Две круглые зубчатые башни, как часовые, стояли по обе стороны широкой арки ворот. Над воротами нависал мощный контрфорс, наводивший на мысль о неприступности стен. Когда-то от ворот начиналась дорога на Шемаху.
Ветер заметал песок под арку ворот. Ребята бегом наискось пересекли площадь и очутились у подъезда невзрачного двухэтажного здания - Дома красной молодежи. Здесь помещался комсомольский клуб. В просторном, вестибюле не было ни души.
Ленька бросил на друзей уничтожающий взгляд.
- Ну вот, из-за вас опоздал. Нашли время мордобитием заниматься.
Между тем всего десять минут назад, когда ему рассказали о драке, он выразил искреннее сожаление, что ему в ней не довелось участвовать. Никто не стал уличать его в противоречии - до того ли!
Заглянули в зал заседаний, где устраивались лекции, диспуты, а иногда и танцы. Пусто. Вернулись в вестибюль. С площадки второго этажа долетели невнятные голоса. Как по команде ринулись наверх.
Нет, не опоздали! Перед дверью так называемой музыкантской комнаты гудела толпа. Работая плечом, Михаил попробовал пробиться поближе к двери. Друзья поспевали за ним. Но какой-то верзила в замасленной кепке не захотел уступить дорогу.
- Ты куда такой шустрый?
- Туда, - горячо выдохнул Михаил.
- Мы все туда.
- Я записывался в ЧОН...
- А остальные - в инвалидную команду?
Кругом засмеялись. Михаил понял - спорить с этим здоровяком бесполезно. Спросил:
- Вызывают или как?
- Пока никак, - скучным голосом отозвался парень.
Другой сосед оказался более словоохотливым.
- Сам Логинов здесь. Будет с каждым бойцом знакомиться.
Дверь музыкантской распахнулась, и на пороге появился высокий человек лет двадцати пяти, в красноармейской гимнастерке. Это был Кафаров - заведующий военным отделом Бакинского комитета комсомола. Он держал перед собою несколько листов бумаги - должно быть списки.
Оглядел собравшихся, улыбнулся, узнавая знакомых. Сказал:
- Кого вызову - заходите.
"Если по алфавиту, то попаду в числе первых", - подумал Михаил и безотчетно попытался продвинуться поближе к двери.
Кафаров заглянул в список:
- Семакин, Гаджиев, Гречкин, Левченко, Джебраилов.
Верзила вдруг рванулся вперед, ощутимо ткнув Михаила локтем в грудь.
Вызывали не по алфавиту. Михаил почувствовал зависть к тем, кто скрылся в кабинете.
- Слушай, а если нас не вызовут?
Черные глаза Алибека лихорадочно блестели, на острых скулах выступил румянец.
- С чего ты взял? - хмуро отозвался Михаил. - Мы комсомольцы. У Ибрушки и Леньки отцы рабочие, у меня - буровой мастер, тоже, считай, рабочий...
- А у меня бывший приказчик.
- Ну и что? Не буржуй ведь.
Вскоре из музыкантской один за другим вышли пятеро вызванных. Посыпались было вопросы, но следом появился Кафаров, и опять наступила напряженная тишина.
- Принятым в часть особого назначения через час собраться внизу, в зале, - объявил Кафаров и опять уткнулся в список. "Сейчас, сейчас меня, - лихорадочно билось в голове Михаила. - Да ну же, ну же - Донцов..." Рубашка прилипла к спине и под коленками противно подрагивало. Кафаров назвал несколько фамилий, среди них Ибрагима и Леньки. Те прошли в кабинет, причем лица у обоих сделались какими-то отрешенными.
Над ухом плачущий голос Алибека:
- Ну, что я говорил?
- Отстань! - свирепо огрызнулся Михаил.
Огляделся. Народу в коридоре было еще много. "Чего я боюсь? Вызовут... Не хуже других... В комсомол же приняли, - и в ЧОН примут".
Когда вышли Ибрагим с Ленькой, метнулся к ним.
- Ну как?
Губы Ибрагима вопреки его стараниям сохранить серьезный вид расползлись до ушей. Хлопнул приятеля по плечу.
- Взяли! Сейчас, наверно, и вас с Алибеком вызовут. - Поколебавшись, сказал: - Знаешь, почему-то про тебя спрашивали: какой человек.
Кафаров начал выкрикивать фамилии. Михаил протиснулся к самой двери, стараясь обратить на себя внимание.
Однако, встретившись с ним глазами, Кафаров никак не дал понять, что помнит о нем. Пропустил в музыкантскую счастливцев, среди которых оказался Алибек, и захлопнул за собой дверь.
Михаил не услышал своей фамилии и в следующий вызов. Вскоре он один остался около заветной двери. Друзья виновато топтались неподалеку, на лестничной площадке. Михаил не смотрел в их сторону. Они так же старательно отводили от него глаза, не желая показать, что понимают его унижение.
"Не доверяют", - вползала в мозг ядовитая мысль и тяжелой обидой наполняла все его существо. - Недаром Ибрушку спрашивали про меня... За что, за что? Войти, сказать: у меня брат - чекист, в особом отделе Одиннадцатой армии... Да разве они не знают?"
Последняя группа принятых в ЧОН покинула кабинет.
"Все. Больше ждать нечего..." Скосил глаза на лестничную площадку. Догадались ребята уйти или нет? Разговаривать с ними теперь было бы пыткой. Перед глазами - сплошной серый туман... Спазма сдавила горло.
Кто-то вышел из кабинета.
- Донцов, зайди! - голос Кафарова.
Михаил стоял, точно пригвожденный к месту. Молчал. Знал: стоит раскрыть рот - и расплачется, как гимназистка.
- Зайди, говорю.
Трудным усилием преодолел спазму. Разлепил рот.
- Я... что ли?
- А кто же еще?.. Э, постой, постой... - Кафаров тронул его за плечо, повернул к свету.
- Что с тобой? Глаза красные, нос - спелый гранат, - заболел, что ли?
- Да нет, здоров я, - испуганно встрепенулся Михаил.
- Ну, давай.
Кафаров втолкнул его в музыкантскую.
В небольшой комнате стоял облезлый канцелярский стол, пяток стульев. У двери на гвоздях - шинель и кожаная куртка. На подоконнике - буденовка и фуражка. За столом сидел рыжеватый парень в помятой гимнастерке - секретарь городского комитета комсомола Логинов. "Спал, видно, в одежде", - подумал Михаил. У секретаря было широкоскулое лицо, и потому бросалась в глаза худоба, втянутые щеки, костистый, разделенный пополам подбородок.
- Садись, Донцов, - секретарь кивнул на ближайший стул.
Михаил сел.
Логинов придвинул к себе стопку каких-то документов, должно быть личные дела комсомольцев, полистал их, поднял на посетителя светлые глаза.
- Учишься?
- В высшем начальном училище, - с готовностью подтвердил Михаил.
- В высшем начальном, - задумчиво повторил секретарь. - А как со здоровьем? Силенка есть?
Михаил скромно потупился:
- Не жалуюсь.
Кафаров, сидевший сбоку от стола, потянулся за кисетом, искоса нацелил на Михаила смеющиеся глаза.
- Слышь, Донцов, а что у тебя все-таки с носом? Ударил кто?
Михаил насупленно молчал. И чего придирается? Если и ударили, так теперь из-за этого в ЧОНе нельзя состоять?
- Дрался? - в упор спросил секретарь.
- Ну, дрался! - Михаил задиристо вскинул голову. - А что? Нельзя? Пусть всякий контрик тебе на глотку наступает?..
- Какой контрик?
- Да хоть Гасанка Нуралиев.
- Это не сын ли бывшего нефтепромышленника?
- Ну да. Такой гад... - "...отцовский пиджак на мне порвал", - чуть было не сказал Михаил.
- Из-за чего же у вас? - полюбопытствовал Кафаров.
- Он на комсомольцев зуб имеет. Драка была идейная.
- Ах, вон как! Тогда совсем паршиво.
- Почему?
- Да потому, что он же тебе и вложил.
Михаил от возмущения даже привстал со стула:
- Он?! Мне?! Видели бы вы, как я... - "бросил на землю Рза-Кули", - хотел он сказать, но промолчал - это было бы хвастовством.
- А нос-то, - весело напомнил Кафаров.
Михаил помрачнел и отвернулся: "Дался ему мой нос..."
- Да ты не сердись, - подобрел Кафаров. - Попало - ничего, заживет. Важно, чтобы понял: голыми руками контрреволюцию не задавишь.
Михаил посмотрел на свои оббитые, в ссадинах, пальцы, согласно кивнул.
- Вот мы и решили, - серьезно заговорил Логинов, - что полезно будет тебе пройти еще одно училище, тоже высшее, только не начальное, а окончательное. Хочешь работать в Чека?
Если бы перед Донцовым появился вдруг всесильный сказочный волшебник и предложил выполнить любое желание, Михаил не раздумывая попросил бы: "Сделай меня чекистом". Поэтому слова секретаря он воспринял, как чудо. В первое мгновение просто не поверил своим ушам. По мере того как сказанное доходило до его сознания, восторг, жгучий, невозможный, праздничный, почти нереальный, затоплял его сердце. Кровь тугим горячим потоком ударила в лицо, выдавила слезы. Михаил встал... сел... опять встал...
- Товарищи!.. - Прижал к груди скомканную кепку. - Я всегда... Я... хоть сейчас... Я готов...
Его порыв тронул Логинова. Он вылез из-за стола, шагнул к Михаилу, легонько тряхнул за плечи.
- Ну вот и хорошо. Да ты не волнуйся... Мы ж тебя знаем. И Василия Егоровича, брата твоего, знаем... Семнадцать-то тебе исполнилось?
Михаил почувствовал себя так, словно из парной его выбросили на мороз. Конец! Сейчас узнают, что ему только пятнадцать, и посмеются: "Что ж ты нам голову морочил? Иди пока, дерись со своим Гасанкой..."
- Ис... полнилось, - трудно ворочая сухим языком, проговорил Михаил.