– Прошу, мисс, присаживайтесь, – пригласил он, указывая на широкий кожаный диван, и бегло прикинул про себя: "Кто бы это мог быть? Зачем? Слишком уверенно держится. Вряд ли это служащая гостиницы. И – глаза… Почему они такие пристальные и дерзкие?"
– Господин Колен? – вежливо уточнила посетительница. И, услышав подтверждение, смущенно улыбнулась, – Простите меня за этот визит. Надеюсь, он будет для нас с вами взаимополезен. Скажите, господин Колен, вы читаете местную прессу?
Колен, наверное, должен был объяснить, что любой корреспондент зарубежной газеты начинает день со знакомства с местной прессой и что если он и отступил от этого правила, то лишь по одной причине: в России его миссия окончена… Но вместо этого он спросил:
– Зачем?
– Наверное, всегда есть новости, к которым тянется сердце журналиста? К которым вы не можете быть безразличны. Или скажем так: новости, которые на родине вы можете легко и просто превратить в сенсацию, а значит, в деньги.
– Вы хотите предложить мне сделку? – начал что-то понимать Колен, и ему сразу стало спокойнее: он не любил загадок. – Что ж, у нас в Англии хорошая сенсация стоит дорого. Если вы располагаете таковой, я готов… э-э… платить.
Наташа (а это была она), отметив про себя заинтересованность Колена, почувствовала уверенность.
– Прочтите это! – Она протянула ему развернутую газету с заметкой об окончании следствия по делу Кольцова.
Колен уже с первых строк увидел хорошо знакомую фамилию бывшего адъютанта генерала Ковалевского. Лицо его заметно изменилось – стало отчужденней, брови напряглись.
Еще когда там, в Харькове, Кольцов потребовал от него молчания, он понял, что капитан не из тех людей, кто бросает слова на ветер.
И все-таки Колен подумывал: а не поделиться ли ему своим сенсационным открытием с начальником контрразведки Щукиным? Но не поделился. И в газету, как собирался, два прелюбопытнейших снимка не дал: Кольцов в форме красного командира и офицера Добровольческой армии. Из-за страха? Вряд ли… Человек, который летал на первых, таких ненадежных, аэропланах, который с борта японского крейсера видел цусимскую бойню, который исходил дикую Африку и участвовал в атаке первых английских танков на германском фронте, – такой человек способен преодолеть страх…
Нет. Испытав первый, простительный для журналиста восторг ("наш корреспондент разоблачает в штабе Добровольческой армии разведчика красных!" – это ли не настоящая сенсация!), Колен, поразмыслив, решил не делиться своим открытием ни с редакцией родной газеты, ни тем более с чуждым ему полковником Щукиным. Потому что кроме журналистского азарта есть еще и обычная человеческая порядочность. Он был в чужой стране, которая захлебывалась в крови своих сыновей, и считал для себя долгом оставаться над схваткой. Выдать Кольцова что через газету, что контрразведке означало бы изменить принципам, самому вмешаться в схватку. Не говоря уже о том, что это попахивало бы элементарным предательством – роль не для истинного англичанина и джентльмена!
И вот теперь эта мисс (несомненно из числа друзей Кольцова!) пришла к нему и, волнуясь, не знает, как заговорить о чем-то для нее важном.
Колен еще раз – медленно, очень медленно – прочитал газетное сообщение и с лукавой прямотой посмотрел на Наташу.
– Интересная заметка. Но какое отношение она имеет к обещанной сенсации?
– Прямое, господин Колен. Самое прямое! – с жесткой напористостью ответила Наташа. – Она и лично к вам имеет отношение. Неужели не понимаете?
– Нет.
– О том, что Кольцов – красный командир, вам было известно. А что он – красный разведчик, вы тоже, конечно, догадались… После встречи с вами Кольцов, честно говоря, уже собирался было срочно покинуть белых. Но потом… Потом он поверил в ваше благородство. Точнее даже – поверил в то, что вы солидарны с нашей борьбой. Ведь факт остается фактом: вы не выдали его контрразведке!
– Ну, это можно объяснить страхом, – усмехнулся Колен.
– Полноте, господин Колен! Кого вам было бояться? Вокруг вас денно и нощно находилась белогвардейская охрана… Нет-нет, мы справедливо оценили ваш поступок как проявление симпатии к нам, большевикам. Поэтому и рискнули еще раз обратиться к вам за помощью. Будьте джентльменом до конца!
Последние слова она почти выкрикнула. И только теперь Колен заметил, что мисс не просто взволнована, а держится на пределе сил. В глазах ее на бледном лице светилась то ли угроза, то ли мольба. Наверное, она понимала всю шаткость своей позиции. Но чем помочь ей? Как бы вступив когда-то в некоторое негласное соглашение с Кольцовым, он был твердо уверен, что на том все и кончится. А теперь выясняется, что давняя история не завершилась. Завершение ее последует сейчас. И от него, наверное, потребуют того, чего он сделать не сможет. Ни по долгу службы, ни по совести, ни по убеждению.
– Что значит "до конца"? – хмуро, без какой-либо иронии спросил он у Наташи. – Завтра крейсер "Калипсо" покидает Севастополь. Я на нем возвращаюсь в Англию.
– Но ведь это завтра! – вырвалось у Наташи. – А сегодня, прошу вас, помогите нам. От вас требуется немногое: всего лишь передать письмо…
– Каким образом? Кольцов, по сути, уже мертв. Кроме священника, к нему никого не пустят.
– Кроме священника и журналиста, – почти спокойно поправила Колена Наташа. – Английского журналиста, разумеется. Для этого вам необходимо съездить к начальнику гарнизона генералу Лукьянову и испросить разрешение на встречу.
Колен видел, каким трудом дается ей это показное спокойствие, и в душе восхищался: он всегда уважал сильных, умеющих владеть собою людей. Выдержка, невозмутимость – свойство чисто английского характера. В России, к сожалению, такие характеры – редкость. Эта молодая мисс многим могла бы служить примером. Неужели она действительно большевичка? Столь милое, хрупкое создание, идущее на риск ради того, чтобы помочь своему товарищу? Вот и пойми что-нибудь в этой стране, ее людях…
– Нет, – преодолевая невольное сочувствие к девушке, покачал головой Колен. – То, о чем вы просите меня, невозможно. Извините, мисс. Это противоречит моим принципам не вмешиваться во все то, что происходит в России. В вашу борьбу. Если хотите знать, именно поэтому я молчал в штабе Ковалевского о наших с Кольцовым встречах. Поэтому! А вовсе не из-за его плохо замаскированных угроз…
– Чем бы ни объяснялось ваше былое решение сохранить тайну Кольцова, вы поступили благородно, – сказала Наташа. – Но теперь, когда тайны больше нет, вам необходимо повидаться с ним в крепости хотя бы для того, чтобы к тем двум снимкам Кольцова присоединить третий – сделанный в камере.
– Зачем? – не понял Колен. – Нет тайны – нет и сенсации.
– Вы рассуждаете сейчас всего лишь как журналист. Но взгляните на это иными глазами: как политик, – холодно, с какой-то не женски жестокой логикой настаивала не перестающая удивлять собеседница. – Вы лучше меня знаете, что отношение Англии к Советской России в последнее время меняется. Таково требование народа, с которым ваше правительство не может не считаться. Но о том, сколько русских людей погибло от присланных вами винтовок, пулеметов, танков и пушек, помним не только мы – это помнят и англичане. Расскажите им всю правду о нашей революции хотя бы на этом одном примере!
Колен некоторое время молчал.
Он представил себе эти три фотографии на полосе – красный командир, адъютант, арестант. И текст: "Снимки этого человека сделаны в разное время. Легко убедиться, что наш специальный корреспондент имел редчайшую возможность разоблачить красного разведчика в штабе Добровольческой армии русских вооруженных сил. Но подданные Его Величества, во всем поддерживая свое правительство, не считают для себя возможным вмешиваться во внутренние дела суверенных государств. Лишь теперь, когда нашумевшее в России дело "адъютанта его превосходительства" близится к трагической развязке, эта публикация стала возможной…"
Сенсация? Пожалуй! Но сенсация, работающая на большую политику Англии. Правительство и владельцы газет сумеют оценить это…
И все-таки что-то мешало Колену, сдерживало изначальный восторг.
– Простите, мисс, – подумав, сказал он. – А каков ваш интерес?
– Если вы напишете о Кольцове непредвзято, кто знает, быть может, это хотя бы в малой степени поможет ему. С общественным мнением иногда приходится считаться даже правителям.
– Что ж… Вы правы. Где письмо?
На стол перед ним легло письмо.
– Спасибо, – сказала Наташа и слабо, с надеждой улыбнулась. – Когда-нибудь вы сможете с гордостью сказать вашим внукам – надеюсь, их у вас будет много, – что вы, как честный человек, помогали русскому народу завоевать лучшую для себя долю. И это будет сущая правда. Если я останусь жива, то с удовольствием засвидетельствую это.
– Я не уверен, что вы, большевики, победите, – откровенно признался Колен. – Хотя в вас очень много страсти!
Лишь сейчас, заканчивая этот разговор, он вдруг понял самое главное: эта девушка любит Кольцова. Бесстрашно и безрассудно. Хотя мог биться об заклад, что письмо, уже перекочевавшее в карман его пиджака, было отнюдь не любовное. В конце концов, чем он рискует? Завтра этот город исчезнет из его жизни. И эта страна. И кто знает, быть может, навсегда.
Начальник Севастопольского гарнизона генерал Лукьянов принял Колена сразу, не выдерживая в приемной.
Генерал сидел, утопая в невероятно большом и мягком кресле. На причудливой резьбе подлокотников покоились тонкие, с длинными музыкальными пальцами руки: генерал был неплохой виолончелист и часто любил поговаривать, что военным стал не по призванию, а по принуждению времени. Глаза его смотрели из-под припухших век живо и с любопытством.
– Какие впечатления увозите с собой в Англию? – вежливо поинтересовался генерал у Колена, и пальцы его провальсировали по подлокотникам.
– Если говорить о военных делах, должен сознаться, впечатления пока неважные, – отозвался после короткой заминки Колен, намекая на отступление деникинских войск.
– Ценю откровенность. Но очень скоро все изменится к лучшему. В армии назревают большие реформы, – светски улыбнулся генерал.
– На это надеются и в Лондоне, – издалека начал говорить о главном Колен. – И поэтому мы, я бы сказал, очень сдержанно информируем английскую публику о событиях, которые происходят здесь в последнее время.
Лукьянов понимающе кивнул головой:
– Мы ценим вашу лояльность, господин Колен. И готовы во всем способствовать.
– Ловлю вас на слове, генерал! – Колен достал из кармана газету. – Хочу просить вас помочь мне сделать одно необычное интервью… Короткое интервью и фотоснимок.
Генерал взял газету и, бросив взгляд на очерченное карандашом сообщение, тут же вернул его Колену.
– Это невозможно, – хмуро заметил он.
Колен с невинным удивлением посмотрел на него:
– Я вас не совсем понимаю.
Генерал осторожно потрогал пальцами висок. Тщательно подбирая нужные слова, заговорил весьма туманно:
– Буду с вами откровенен, господин Колен. Вся эта история с капитаном Кольцовым очень похожа на страницу из "Тысячи и одной ночи". Но время Гарун аль-Рашидов прошло. И нам не хотелось бы афишировать эту неприглядную историю.
– Но ведь я ее все равно знаю, – усмехнулся Колен. – Я не раз встречался с капитаном Кольцовым. И все равно напишу о нем. Но разве плохо, если читатели "Таймс" увидят на фотографии не только блестящего офицера, но еще и арестанта? Мне кажется, это будет символично.
– Ваш замысел мне понятен. – Генерал опять потрогал висок. – Но как помочь вам? Что, если я попрошу вас не писать об этом по крайней мере сейчас?
Колен сделал вид, что размышляет. Потом сказал:
– Давайте поступим так. Вы дадите мне пропуск к капитану Кольцову, а я обязуюсь не писать об этой истории до конца военной кампании.
– В таком случае – по рукам, как говорят у нас в России, – сказал генерал Лукьянов и встал. – Берите мою машину и поезжайте в крепость. Обо всем остальном я распоряжусь.
В полдень Илья Седов, Анисим Мещерников и Красильников отправились в железнодорожные мастерские. Они напоминали огромную кузницу. Разноголосо – то тяжело и глухо, то звонко-капельно – стучали здесь большие молоты и совсем маленькие молоточки. Под навесом возле нескольких горнов работали голые по пояс кузнецы. Рядом повизгивали токарные станки.
Бронепоезд "На Москву" высился устрашающей серой громадой, весь обгорелый и, словно оспой, побитый снарядными осколками. Несколько бронированных плит были некрашеные, их недавно заменили, и они отливали темной синевой.
Угрюмого вида рабочий в прожженном во многих местах фартуке выхватил щипцами из горна раскаленный докрасна болт и сноровисто понес его к тендеру паровоза. Коренастый клепальщик в больших темных очках одним точным и увесистым ударом кувалды вогнал болт в уже подготовленное отверстие, а затем стал молотком развальцовывать края.
К клепальщику подошел человек в чистой, даже франтоватой, одежде – видимо, из администрации – и что-то сказал ему на ухо. Тот согласно кивнул, отложил в сторону инструменты и, вытирая паклей руки, двинулся из мастерских. Он прошел под навесом и через маленькую дверь направился в темную каптерку. Здесь, сидя на ящиках, его ждали Седов, Мещерников и Красильников.
Клепальщик не спеша поздоровался с ними.
– Что с бронепоездом? – с налета спросил Седов.
– Тянем, Илья Иваныч! – ответил клепальщик. – Я так прикидываю, что еще дней пять проторчит тут.
– Машина как? – деловито поинтересовался Мещерников.
– Кое-что недоделано… по мелочам…
– Значит, порешим так. Даются вам сутки. Время немалое. А завтра в полдень чтоб бронепоезд был готов и стоял под парами!
Клепальщик удивленно вскинул брови и, обиженно посмотрев на Седова, заметил:
– То говорили "тяни"…
– А теперь говорим: в полдень, – жестко отрезал Седов. – Так будет или не будет?
– Если надо, значит, будет! – Клепальщик твердо посмотрел на Седова и не удержался: – Может, объяснишь все же?
– Ничего пока сказать не могу… В общем, есть одна лихая задумочка! – Седов взглянул на клепальщика и добавил, убеждая в чем-то не столько присутствующих, сколько самого себя: – Задумка, может, даже того… А только другого выхода нет!
Громоздкие двустворчатые кованые ворота неторопливо и тяжело открылись, и сверкающий "бенц" начальника гарнизона медленно вкатился в крепостной двор. Угнетающее безлюдье и тишина царили здесь. Многометровая толща высоких стен прочно отгородила от внешнего мира этот мощенный каменными плитами двор. Казалось, что и солнце боится заглянуть сюда.
Неподалеку виднелся черный отсыревший провал входа в туннель. Его перегораживала железная решетчатая дверь.
По каменным плитам гулко прозвучали шаги, и к машине подошел офицер.
– Господин Колен! Пожалуйста, следуйте за мной!
Офицер подошел к решетчатой двери туннеля и нажал кнопку звонка. Вскоре выглянул надзиратель. Он отстегнул от пояса связку ключей, молча открыл дверь. Офицер и Колен вошли в туннель. Заскрежетал замок, надзиратель тотчас запер за ними.
В туннеле было холодно. С бетонного свода падали капли. Стены были в пятнах сырости. Слабо светились ввинченные в потолок лампочки.
Еще дважды перед ними так же молча, словно все здесь были глухонемыми, открывали решетчатые двери. И наконец Колен попал в такой же мрачный, как и коридоры, бетонный зал. По одну его сторону виднелись двери нескольких камер. Возле крайней офицер остановился, открыл маленькое квадратное окошко, заглянул в камеру. Затем лаконично приказал надзирателю:
– Открывай! – и, глянув на часы, предупредил Колена: – Разрешено десять минут. Приказ генерала.
Надзиратель открыл дверь, привычно глянул по сторонам, отступил, пропуская Колена в камеру.
Кольцов сидел на узкой подвесной койке и спокойно глядел на журналиста. В его облике сохранялось прежнее достоинство, выдержка и самообладание. Нет, что-то, пожалуй, изменилось. Глаза! Они были усталые, пригасшие. Да и лицо, покрытое бисеринками пота, осунулось…
– Здравствуйте, капитан, – сказал Колен, протягивая руку. – Вы разрешите сфотографировать вас?
Кольцов внимательно посмотрел на журналиста. Конечно, естественным было отказаться. Но что-то явно стояло за просьбой Колена. Что-то важное.
– Людоедское, скажем прямо, любопытство… Ну, да вам, журналистам, простительное, – сказал он. – Фотографируйте!
Колен, быстро сделав снимок, встал так, чтобы прикрыть спиной дверь.
– Мне дано несколько минут, чтобы взять интервью, – заговорил он, доставая из кармана блокнот вместе с письмом. – Вы догадываетесь, какой последует приговор?
– Я знаю его, – ответил Кольцов.
– Скажите, вы предполагали такой исход, начиная свою опасную деятельность?
– Я верил в лучшее. Но мне не в чем винить судьбу.
Не делая лишних движений, Колен выдвинул из-под блокнота письмо.
Слегка дрогнули от удивления брови Кольцова – только на один неуловимый миг, – и снова лицо приняло спокойное и даже безразличное выражение.
"Какая выдержка! Какое самообладание! – невольно подумал Колен. – Господи, как бессмысленно и жестоко расточительно человечество! Но… Не может быть, чтобы такой человек погиб. Интуиция подсказывает, что мы еще встретимся. Но где и когда?.. Как?!"
– О чем вы думаете, мысленно окидывая взглядом свой жизненный путь?
Кольцов слегка улыбнулся:
– О том, что на свете есть плохие люди и хорошие. И что хороших людей, к счастью, больше… – Ловким движением Кольцов спрятал письмо под тюфяк у своих ног.
Глава шестнадцатая
"Ух! Ух!" – тяжело вздыхал где-то в недрах железнодорожных мастерских пневматический молот. Если хорошо вслушаться, то выходило что-то похожее на "Друг! Друг!".
"Конечно, друг!" – радостно соглашался Красильников, затаившийся вместе со своими товарищами по внешнюю сторону забора. В щель сквозь доски виден был долговязый часовой – там, во дворе мастерских, один только он был человеком праздным. В черной шинели и черной папахе, натянутой на голову почти до самых глаз, он неторопливо ходил из одного конца двора в другой с печатью отрешенности на лице. Его намазанные дегтем сапоги посверкивали так же холодно, как штык винтовки.
Монотонная ходьба утомила часового. Забавы ради он, балансируя на рельсах, прошелся до самого паровоза бронепоезда.
Паровоз слабо гудел.
Часовой замер, прислушался, что-то туго и долго соображая. Гул усилился.
И тогда часовой решительно подошел к двери паровозной будки.
– Эй, есть там кто? – крикнул он и с силой постучал прикладом по бронированной плите.
Из паровоза с недовольным видом выглянул клепальщик и, сверкая белками глаз, отозвался:
– Ну, чего тебе?
– Слышь-ка, Федор. А чего это у вас паровоз как самовар шумит? Пары, что ли, поднимаете?
Клепальщик взглянул на него с насмешкой, словно говоря: "Ну и остолоп же ты, братец!" – и сердито буркнул:
– А как, по-твоему, еще арматуру на давление проверишь? Шел бы ты отсюда, не мешал людям работать!
– Да я к тому, что вроде говорили, будто не готов паровоз-то, – раздумчиво протянул часовой, почесывая о кончик штыка небритую щеку. – А теперь… вон и эту… проверяете.
– Поднатужились ребята, вот те и готов!