Это воспоминание расстроило Майлса, но вместе с тем и укрепило его решение быть на этот раз твердым. В такой зной трудно любить ближних. Пусть индейцы подчинятся закону, а тогда он покажет им, как умеет заботиться об их благополучии. У него опять разболелась голова, воротничок и рубашка промокли от пота. А тут еще эта пыль, поднятая копытами лошадей и оседающая на его черном костюме!
Он въехал в форт через бревенчатые ворота, мимо часового, который, вытянувшись, отдал ему честь.
Майлс никогда не умел отвечать на приветствие, военщина всегда была ему не по душе. Он остановил лошадей и некоторое время посидел в шарабане, стараясь отдышаться и успокоить тяжело бьющееся сердце. Затем вылез и тщательно вытер лицо и шляпу носовым платком.
Форт Рено – четырехугольник из бревенчатых и глинобитных стен, окружающих бревенчатые и глинобитные казармы – мало чем отличался от других фортов США, разбросанных среди прерий, начиная от канадской границы на севере до Рио-Гранде на юге.
Солдаты обучались, потели, чистили своих лошадей, а офицеры, чтобы убить невыносимую скуку, играли в вист и грошовый покер, а по временам валялись в приступе малярии. Никакого общения с людьми здесь не было, не велось даже торговли с туземными племенами. Войны с индейцами были кончены. Даже скотоводов было мало на Индейской Территории, и некому было надоедать командиру жалобами на бездельников, крадущих скот. А эти кражи могли бы внести хоть какое-нибудь разнообразие. За ворами можно было бы охотиться, забрать их в форт, где господа офицеры развлекались бы их рассказами о том, как они творили самосуд, угоняли чужие стада, клеймили чужой скот, спасались от неминуемой смерти.
Единственным развлечением здесь были месячные отпуска да поездки в Сан-Луис. Месяцы эти были длинными и жаркими. Солдаты бранили и такую жизнь и воинские обязанности, а молодые офицеры писали письма домой и с завистью слушали рассказы ветеранов об индейском вожде Сидячем Быке, о славных старых временах, когда еще существовали индейцы, которых надо было убивать, и храбрецы, которые охотно шли на это.
Полковник Мизнер встретил Майлса довольно любезно. Между военными властями и чиновниками из агентства нередко происходили трения, но за последний месяц никаких недоразумений не было. Квакеры были непонятны полковнику и как секта и как люди, но он знал жизнь и гордился широтой своих взглядов. Мизнер был из тех людей, которые предпочитают, чтобы их просили, чем просить самим. Военный мундир был его кумиром, и если кто-нибудь обращался с просьбой к Мизнеру как к военному, это значило, что обращались к его мундиру. Тем более, когда таким просителем был Майлс, которого он считал недостаточно компетентным для порученной ему работы: полковник находил, что она больше по плечу военным, чем какой-то кучке квакеров.
Поэтому он любезно и снисходительно приветствовал Майлса, спросил о его здоровье и о здоровье супруги. Он был почти рад, когда заметил явное беспокойство на лице агента.
Мизнер был высокий узколицый человек; он гордился своей тонкой талией и энергично сжатым ртом. У него была привычка проводить рукой по туго стянутому мундиру, как бы желая удостовериться, не пополнел ли он за последние несколько часов. Он льстил себя мыслью, что его подтянутость и выправка выгодно отличают его от большинства офицеров, служивших в прериях, от их небрежности в одежде и манерах. Но они получили офицерское звание на войне и никогда не видели серых стен военной академии Уэст-Пойнта . И вот он стоял перед агентом прямо и непринужденно, как будто ртуть в термометре показывала всего шестьдесят, а не сто пять градусов в тени.
– Вот жара! – смущенно сказал Майлс, как бы извиняясь за свой пыльный костюм и потное лицо. – Здесь, в форте, кажется прохладнее.
– Смотря как относиться, – улыбнулся Мизнер. – Постепенно привыкаешь и к прериям: что жара, что холод – все равно… А как ваши краснокожие? Еще не перерезались?
Майлс уныло покачал головой. Мизнер пригласил его на затененную веранду офицерской столовой. Когда они уселись, Мизнер приказал подать чего-нибудь выпить.
– Только лимонаду, – сказал Майлс, угрюмо поглядывая на двух молодых лейтенантов, шутивших с девушкой в тени чахлой сосенки.
Казалось, девушка была совершенно равнодушна к зною, и он завидовал ее звонкому смеху, так отчетливо звучавшему в сухом воздухе. Он никогда не видел ее прежде и невольно подумал о том, как хорошо было бы пригласить кого-нибудь совсем незнакомого, вроде нее, в агентство пообедать с ним, Люси и Трюбладами.
Лимонад освежил его. Он медленно тянул прохладный напиток, рассказывая Мизнеру о своих тревогах.
– Итак, по-вашему, Маленький Волк намерен взбунтоваться? – спросил Мизнер.
– Может быть, и нет, но мы должны остаться хозяевами положения.
– Согласен с вами, – спокойно отозвался Мизнер. – Этот воин – опасная штучка. Я воевал с ним на севере. Доказывать что-либо индейцам бесполезно, а если они заберут себе что-нибудь в голову, да еще разозлятся, с ними ничего не поделаешь. Хороши они только мертвые. Но, право, вам незачем так расстраиваться. Форт у вас под боком, в моем распоряжении отличные солдаты, и даже если мятеж станет всеобщим, я в случае необходимости смогу удержать форт в течение целого месяца… даже двух месяцев, – поправился он и мысленно добавил: "Клянусь богом, я только и хочу этого!"
– Нет-нет, это вовсе не мятеж, – поспешно сказал Майлс. – Ничего похожего. Хозяевами положения являемся мы. Дела за последние месяцы шли всё лучше и лучше. Суть в том, что северные индейцы не привыкли к дисциплине, принятой в резервации. За побег этих трех следует наказать остальных. Они должны понять, что их поселили на Территории раз и навсегда.
– Что ж, я пошлю к ним в деревню небольшой отряд, – улыбнулся Мизнер. – Мы покажем им, что такое закон, и отправим их вождей к вам в контору, чтобы вы задали им хорошую головомойку. А вы между тем подумайте о соответствующем наказании. И предупреждаю вас, агент Майлс: пусть оно будет пожестче. Я-то знаю этих проклятых шайенов!
– Я предпочел бы осторожность, – сказал Майлс неуверенно.
– Ну, я не страдаю излишней осторожностью. – Тон полковника стал отеческим. – Хорошенько проучите их, а мы вас поддержим. В этих краях армия – все еще единственное лекарство…
Отряд состоял из сержанта Джонаса Келли, рядового Роберта Фритца и Стива Джески – следопыта, который постоянно околачивался возле форта и продавал свои немногочисленные таланты за ночлег, еду и выпивку. Стив врал с такой же Легкостью и вдохновением, как и любой из знаменитых следопытов прерий, чьи биографии десятки раз печатались в десятках восточных газет, и он часами мог рассказывать небылицы какому-нибудь приезжему за бутылку неочищенного виски.
Одеждой ему служили грязная, старая рубаха и рваные кожаные штаны. Волос он не стриг. У пояса висел высохший скальп индейца, служивший вывеской его ремесла и удостоверением того, что он опытный профессиональный следопыт и истребитель индейцев. На носу у него торчала огромная рыхлая бородавка. Его рубаха и длинная, чуть не по пояс, борода были испачканы табачным соком.
Но среди его немногочисленных талантов было и кое-какое знание шайенского языка.
Знание это было весьма скудное и элементарное, но он считал его более чем достаточным и делал вид, что он многоопытный переводчик. Прекрасный, богатый и гибкий язык этих индейцев был, на его взгляд, просто тарабарщиной, и он переводил с него соответствующим образом. К тому же английский словарь Джески был настолько ограничен, что он все равно не сумел бы правильно перевести, даже если бы понимал все, что говорили индейцы. И мало кто мог бы уличить его: армия США знала столь же плохо язык народа, который она поработила, как и большинство оккупационных армий.
И вот он ехал впереди двух солдат, благоразумно соблюдавших известную дистанцию, и не без основания.
Сержант Келли и солдат Фритц, оба закаленные и жилистые, провели в прериях долгие годы. У них была загорелая, здоровая кожа, небольшие ясные глаза. За свою долгую службу в армии они научились не задавать лишних вопросов. Это были опытные и исправные солдаты; безрассудной храбрости они не проявляли, но при нужде и от дела не уклонялись. Сейчас им приказано охранять следопыта, и они только это и будут делать. А то, что они едут к индейцам, настроенным более или менее враждебно, мало их тревожило.
Они вели разговор только между собой, не обращаясь к следопыту, точно его тут и не было, но он уже привык к пренебрежению со стороны щеголеватых военных.
– Эти шайены преотчаянные, – сказал Келли. – Это тебе не команчи или какие-нибудь другие племена. Гордый, молчаливый народ, вроде ирландцев.
– Никогда я не видел молчаливого ирландца, – заметил Фритц.
– У них душа молчаливая. Тебе этого не понять, – возразил Келли.
Они продолжали ехать, пока следопыт не поднял руку. Сквозь чахлые деревья виднелись высокие тонкие жерди кожаных вигвамов.
– Здесь, – сказал Джески.
– Я поеду туда один, – заявил Келли. – Они относятся к мундиру с должным уважением.
– Видел я, как они с должным уважением продырявили пулей этот мундир, – насмешливо заметил Джески.
Маленький отряд пробирался через сосновую рощу. Залаяла собака. Дети побежали к селению. Солдаты расстегнули кобуры своих револьверов.
– Опусти ружье, – приказал Келли следопыту.
Селение шайенов раскинулось полукругом по берегу пересохшей реки, образуя букву "С". Лошади находились вне этого полукруга, в загоне, окруженном плетнем. Когда солдаты и следопыт приблизились к селению, индейцы выбежали из вигвамов. У некоторых было в руках оружие. Их скудная одежда едва прикрывала тело: на одних были короткие штаны, на других – только набедренные повязки. Большинство – высокие, худые, широкоплечие люди с усталыми, суровыми лицами. Их было немного: в селении насчитывалось не более трехсот человек.
Оба солдата и следопыт въехали в деревню с поднятыми руками. Когда они очутились в центре селения, индейцы сомкнулись вокруг них кольцом. Но их изможденные лица выражали скорее горестное удивление, чем ненависть. Оправившись от первого испуга, дети вскоре начали высовывать головы из вигвамов и пробираться между ногами мужчин. Их быстрые черные глаза, спутанные волосы и медного цвета кожа невольно напоминали Келли чертенят из. полузабытых детских сказок. Женщины держались поодаль. Они или стояли в задних рядах, или прятались в вигвамах.
– Где вождь? – спросил Келли. – Я хочу говорить с вождем. – И, обернувшись к следопыту, он приказал: – Спроси, где вождь. Завяжи с ними знакомство, поддерживай разговор.
Джески затараторил что-то по-шайенски. Трое или четверо пожилых индейцев проталкивались к Келли.
– Спроси, где Маленький Волк, – сказал Келли.
Широкоплечий индеец кивнул.
– Я рад видеть тебя, – заявил Келли, слезая с лошади и протягивая руку индейцу.
Они обменялись рукопожатием, затем оба солдата и следопыт пожали руки другим вождям.
– Скажи им, что не все в порядке, – продолжал Келли. – Мы не хотим неприятностей, а все-таки неприятность вышла: несколько индейцев убежало. Передай им, что полковник приказал им всем до одного явиться к агенту Майлсу. Скажи, что Великий Белый Отец хочет говорить с ними.
Джески передал все это на ломаном шайенском языке. Двое из вождей нахмурились, но Маленький Волк слегка улыбнулся. Тупой Нож что-то проговорил сдержанно и неторопливо, и Джески еще раз с трудом перевел его слова. Наконец следопыт плюнул и обратился к Келли:
– Эти проклятые псы издеваются надо мной. Они, видите ли, не поедут в агентство… Право же, полковнику следовало бы послать сюда солдат и хорошенько угостить этих дикарей свинцом. Вот это они поймут.
– Повтори им еще раз, – сказал сержант.
– Не думаю, чтобы они понимали его, – вмешался Фритц.
– Неправда, понимают! – рявкнул Джески. – Все это одно притворство. Каждый индеец отлично умеет голову морочить!
– Продолжай говорить с ними, – настаивал Келли.
Вожди отвечали неторопливо, с расстановкой. Джески перевел:
– Они собираются сняться с места и двинуться дальше вверх по реке. Агент пусть убирается ко всем чертям.
Келли кивнул головой.
– Матерь божья! – тихо сказал он. – Хорошо, что я хоть успел в своих грехах исповедаться. Поехали обратно в форт!
Полковник Мизнер был рад, что Майлс уже уехал в Дарлингтон. Майлс будет мямлить, брызгать слюной, а в конце концов начнет изливать свои человеколюбивые чувства к индейцам. И Мизнер сказал командиру эскадрона "Б" Чарльзу Мюррею:
– А пока он будет канителиться, пылающие фермы и оскальпированные трупы явятся ясным доказательством мудрой политики индейского ведомства. И до тех пор, пока агентства будут оставаться в руках вот таких слюнтяев-квакеров, подобные истории неизбежны.
– Но ведь со стороны индейцев нет еще никаких враждебных действий, – решился возразить Мюррей.
– Милый капитан, когда у вас будет в отношении индейцев такой же опыт, как у меня, вы поймете, что исправлять их безобразия всегда слишком поздно, но предотвращать их можно.
– Значит, вы решили телеграфировать в Вашингтон о разрешении устроить на них облаву?
– У меня имеется формальное разрешение на поддержание порядка в этой резервации. Это мой долг. Если же позволю безобразничать шайке головорезов, значит я пренебрег своими обязанностями. А если посажу их всех в тюрьму, я свой долг выполню. Всё.
Капитан Мюррей кивнул. Он недолюбливал Мизнера, но Мизнер был его начальником, поэтому он ограничился кивком, надеясь, что не его пошлют с отрядом, чтобы забрать в тюрьму целое селение.
Вопросы справедливости не слишком интересовали Мюррея, но он был из тех офицеров, которые заботливо берегут жизнь своих солдат. Ему внушали и он сам был глубоко убежден, что долг хорошего офицера состоит не в том, чтобы губить своих солдат, а сохранять их жизнь. Ему же приходилось воевать с шайенами, и он считал, что даже целого полка будет недостаточно, чтобы засадить в тюрьму одно шайенское селение.
– Возьмите ваш эскадрон и доставьте индейцев сюда, – приказал Мизнер.
– Сэр?..
– Я сказал – доставьте их сюда. Не прибегайте к силе без необходимости, но если придется…
– Мой эскадрон, сэр?
– Думаю, что этого достаточно. Просто позор для армии, если целый кавалерийский эскадрон не сможет арестовать кучку грязных дикарей.
– Но ведь это шайены, сэр, – неуверенно заметил Мюррей.
– Я знаю, капитан. Но если вы трусите…
– Я не трушу, сэр, – холодно ответил Мюррей. – Вы хотите, чтобы я доставил все селение или только воинов?
– Только воинов. Судя по словам Майлса, их не более пятидесяти. Стариков не брать.
– Если они не подчинятся приказу, захватывать мне селение силой? – холодно спросил Мюррей. – Там у них женщины и дети.
Мизнер пожал плечами:
– Возьмите с собой гаубицу и выпустите по ним несколько снарядов. Ничего, выползут.
– Снаряд не разбирает – мужчина или женщина.
– Словом, вы слышали приказ, капитан! – сказал Мизнер.
Мюррей встал, отдал честь и ушел.
Даже имея при себе гаубицу, эскадрон "Б" двигался почти бесшумно, спускаясь к руслу реки, где лежало селение. Но, как Мюррей и ожидал, там уже никого не было. Отряд некоторое время потоптался в пыли, разглядывая оставшийся скарб, затем Мюррей отдал приказ спешиться и расположиться лагерем, так как спускалась ночь.
Рано утром они поднялись и двинулись по отчетливому следу, оставленному на песке шайенскими волокушами. Это примитивное сооружение напоминает сани и состоит из положенных крест-накрест жердей для вигвамов, прикрепляемых ремнями к седлам лошадей. Таи как шайены могли двигаться только очень медленно, то Мюррей был уверен, что в скором времени нагонит их. И действительно, отряд проехал не более семи-восьми миль. как, поднявшись на взгорье, увидел внизу индейскую стоянку.
Вигвамы были раскинуты в узкой долине, окруженной густым лесом, защищавшим ее от солнца. Посередине пробегал небольшой ручей. Этот мирный, цветущий ландшафт показался вспотевшим солдатам, прискакавшим во весь опор, прохладным и восхитительным убежищем.
Они столпились на верхушке холма и, придерживая лошадей, обменивались замечаниями о том, что шайены выбрали себе единственное сколько-нибудь сносное местечко в этой стране, напоминающей преисподнюю.
"И отсюда – прямо в тюрьму форта Рено!" – пожав плечами, подумал Мюррей. Он приказал отряду спешиться, а артиллеристам навести пушку на индейскую стоянку. Коней отвели поближе к ручью, где они были под прикрытием, солдаты же рассыпались по гребню холма. Два фургона, предназначавшиеся для отправки индейцев в форт, были поставлены поблизости. Лошадей не выпрягли. Мюррей решил не дать индейцам опомниться, а загнать воинов в фургоны и двинуться обратно в форт.
Но когда солдаты разместились и закончили приготовления, все индейцы уже знали о прибытии отряда. Некоторые из них, вскочив на пони, разъезжали взад и вперед, наблюдая за солдатами, остальные продолжали заниматься своими делами – чистили лошадей, переговаривались. Все индейцы – мужчины, женщины и дети,– казалось, намеренно игнорировали тот факт, что целый кавалерийский эскадрон вооруженных сил Соединенных Штатов Америки занял боевые позиции вокруг их стоянки и навел на них артиллерийское орудие.
Лейтенант Фриленд прибыл в форт Рено всего три месяца назад прямо из Уэст-Пойнта. Он там наслушался о войнах с индейцами за все минувшее столетие, извелся от скуки и теперь возбужденно расспрашивал Мюррея:
– Как вы думаете, сэр, будут бои?
– Надеюсь, нет, – холодно ответил Мюррей. – Я собираюсь спуститься к ним, лейтенант, и просил бы вас спокойно оставаться на месте и ничего не предпринимать до моего возвращения.
– Но, сэр…
– Не беспокойтесь, я вернусь… Сержант, – позвал он Келли, – идите за мной и захватите с собой следопыта.
Мюррей разжег трубку и повел за собой Келли и Джески к стоянке, точно их ждали там, как дорогих гостей.
Нельзя сказать, что капитан боялся – для этого еще не настало время, – хотя чувство страха было ему привычно. Мюррей знал, что он не храбрец, однако мог заставить свое тело повиноваться и выполнять то, что он ему приказывал. И этого было достаточно. Индейцы оставались для него неразрешимой загадкой, хотя он понимал их лучше, чем многие его сослуживцы-офицеры. Но он никак не мог понять, каким образом этот народ, несмотря на явно превосходящие силы противника, упорно продолжает бороться, хотя поражение его неминуемо и эта борьба грозит ему полным истреблением.
Мюррей никак не мог допустить, что у индейцев есть такие же понятия о свободе и независимости, как и у белых людей; их упорство, стремление к какому-то самоуничтожению он приписывал примитивной ограниченности и вырождению этой расы.
И вот теперь он наблюдал случаи такого самоуничтожения и даже способствовал ему.