Девушка вызвала такси. Ах, как здорово будет позлить его противную мамашу! На ночь глядя, к мужчине, сама! Какой дурной тон! Поднимаясь в лифте, Зоя даже хихикнула. Выглядела она потрясающе, потому и позвонила. Пусть помучается Влад, пуская слюнки, и побесится "мамульхен", созерцая такую кралю…
Он встретил ее у двери. Обалденно красивый, хоть и слегка взъерошенный! Таким красивым Зоя не видела его еще ни разу. У нее даже дух захватило.
- Тебя просто как подменили! Супер! А что у тебя? Уборка? Пылью как пахнет!
Зинаида Петровна даже не выглянула из своей комнаты. Ну и очень надо!
Влад отряхнул волосы и пропустил подругу к себе. Зоя огляделась. Непривычно выглядела его комната. Здесь теперь даже дышится легче…
Она прошлась по старому вытертому линолеуму. Влад вопросительно смотрел на нее и молчал. Хоть бы поцеловал! Пришлось сделать это первой.
Он держался так, словно собирался наблюдать за нею. Никакой инициативы с его стороны не ощущалось.
- А что, спать мы будем на полу? - поинтересовалась Зоя, подковыривая носком босоножка составленные у стены подушки дивана.
Ей вдруг сильно-сильно захотелось "попробовать" этого, обновленного, Влада. От него шли такие волны привлекательности, что Зоя, поначалу решившая подразнить, поискушать и в итоге "наказать" приятеля за дерзость, теперь сама была готова как можно скорее затащить его в постель. Даже если эта "постель" будет на полу.
- А ты собираешься здесь спать? - вопросом на вопрос ответил Ромальцев, не поведя и бровью.
- Это уже не смешно, - рассердилась девушка и прошлась по комнате. - Что за шуточки?
- Шуточки? Гм… - он, как ни в чем не бывало, ухватился за щетку и продолжил уборку, словно гостьи здесь не существовало.
- Мне уехать? - Зою трясло от гнева.
- Ты хочешь поговорить серьезно? - уточнил Влад.
- Я всегда говорю серьезно! - отрезала она. - Или ты считаешь меня тупой малолеткой? Тинейджеркой с "чупа-чупсом"?!
Тогда он сел на подоконник и спокойно заявил:
- В таком случае мы расстаемся.
Она была готова услышать что угодно, только не это. Ее никогда не бросали, что за бред?! Нет, Зоя и прежде не испытывала особенных чувств по отношению к Ромальцеву, но ей хотелось "поиграть" с ним еще какое-то время. Пока не появится кто-нибудь побогаче и попрестижнее. И уж потом насладиться разочарованием этой тряпки мужского пола, когда она объявит ему об окончании отношений.
- Что ты сказал?
- Что каждый пойдет своей дорогой.
- Э-э-м-м… - Зоя коснулась своего ушка, повертела сережку. - Это серьезно? - (он кивнул.) - Кто она?
- Кто - "она"?
- Ну эта, ради которой ты меня бросаешь? Тебе ее мамочка подыскала?
Влад с улыбкой отвернулся в окно. Зое хотелось найти причину, все всколыхнулось в ней, вспыхнуло огнем ярости. Должно же быть какое-то объяснение! Противная мамаша заморочила голову сыну убеждением о матримониальных ценностях, нашептала, что Зойка никак не подходит на роль благоверной, притащила ему какую-нибудь мышку из тех, что плодятся, как кролики, и живут на кухне. Портрет, который Зоя нарисовала, ожил для нее.
Манекенщица не выдержала и в бешенстве пнула приставленную к косяку щетку. Громкий стук еще долго резонировал в пустой комнате. Влад молчал, красноречиво ожидая, когда гостья оставит его в одиночестве. Зоя поморщилась от боли в ушибленной ноге.
- Ты считаешь, что она, эта чмошница, лучше меня?!
Зоя ненавидела мексиканские сериалы и теперь выходила из себя оттого, что ее "несло" как раз в лучших традициях "мыльных опер". Что ж, добро, Владик! Добро! Ты заставил меня унизиться, и однажды я тебе это припомню! Мир тесен!
- Ты нарочно пригласил меня приехать, чтобы… Сволочь ты! - девушка схватила первую попавшуюся под руку тряпку и швырнула в него; ему бы не ловить ее, но сработал рефлекс, и Ромальцев перехватил летевший в него мокрый ком, чем окончательно разозлил освирепевшую Зою. - Ты плюешь на все, что между нами было? Ты говорил, что любишь! И тебе плевать на мои чувства?!
- Зой, тебе успокоительного накапать?
- Да пошел ты!.. - и манекенщица выругалась площадной бранью, не понижая голоса, на всю квартиру, а потом оглушительно хлопнула дверью.
Зинаида Петровна с испугом выглянула из-за двери. Влад невозмутимо вынес в коридор и приставил к общей куче хлама еще две коробки. Мать не поняла, что произошло между ними с Зоей, но, судя по истерическому воплю "хищницы", между ними все было кончено.
- Я всегда считала, что она дрянь… - уверенно сообщила Ромальцева.
Влад включил музыку:
- Не помешает?
- Нет. Я всегда говорила тебе, Вла…
- Спокойной ночи, ма! - он чмокнул ее в щеку и ушел к себе, притворив дверь.
Женщина вздохнула. Нет, ему отчаянно не везет с девушками. Но то, что он порвал с Зоей - все-таки хорошо…
НАЧАЛО ИЮЛЯ
На горы наползала ночь. Где-то вдалеке тоскливо перекликались две совы-сплюшки. Июльский вечерний зной медленно отступал за перевал, и прохладный ветерок тихонько скользнул меж деревьев.
Аул готовился ко сну. Замотанные в темные платки и длинные, до пят, бесформенные платья, селянки давно привели скотину с пастбищ. Здесь все напоминало жизнь средневековья: так же и прабабки этих женщин, и прабабки их прабабок пригоняли в хлев мычащих коров, так же ополаскивали им вымя теплой водой, доили, а потом шли в саклю и до поздней ночи работали по дому, чтобы на рассвете подняться и все начать заново. Быстро высыхая и старясь, они пользовались глубоким уважением своих мужей и детей, ибо, не покладая рук, растили для своего народа бесстрашных орлов-воинов, славных своими деяниями, верных законам рода и чести. Они ничего не знали о таких словах, как "политика" и "время". Они молча и терпеливо исполняли свои обязанности: рожали, растили, воспитывали, отправляли на войну, а потом оплакивали или радовались возвращению своих сынов… Рожали, растили, воспитывали, прощались, оплакивали… Рожали, растили, воспитывали, прощались, оплакивали. Из поколения в поколение. Как все матери, на всем этом древнем, летящем в черной бездне космоса голубом шарике. Разве только женщины этого народа выполняли свои обязанности более безропотно, чем любые другие. Не задумываясь. Цель их жизни состояла в том, чтобы взрастить сына-джигита для гордости своего мужа, потому что мужа в любой момент могли убить на войне, а родному краю нужны были молодые и сильные защитники.
Теперь не изменилось ничего. Женщины не умели читать и писать, им некогда было слушать сказания стариков, им не с чем было сравнивать, и потому они не знали, что сейчас домой приходит все меньше и меньше мужчин-воинов, чем возвращалось их в былые времена. Аулы пустели. Мужчин влекла война, и орлы улетали в стонущий от бесконечных боев Город. Женщины ненавидели врагов со слов мужчин и продолжали рожать, растить, воспитывать, чтобы когда-нибудь дать в руки сына оружие погибшего мужа и проститься - скорее всего, навсегда.
В помощь своим измученным женам мужчинам все чаще приходилось пригонять работников. Так часто бывало и прежде, и это ни у кого не вызывало ни удивления, ни отторжения. Слуги по принуждению, иными словами - рабы - выполняли по хозяйству самую тяжелую работу, с которой самостоятельно женщина справиться не могла никак.
Одним из таких рабов стал и житель Бахчисарая, Роман Комаров, еще ранней весной высаженный из поезда на пути в Грозный. Он давно потерял счет дням, но, когда появлялась возможность оглядеться, подумать и не было сваливающей с ног усталости, понимал, что с момента его пленения прошло уже несколько месяцев…
Рабов этого аула держали в одном хлеву у дома довольно зажиточного сельчанина. Хлев охранялся тремя сменяющими друг друга юнцами и огромной кавказской овчаркой. Никто не разговаривал с пленными, кроме приносящего им поесть деда. Из обрывочных фраз друзей по несчастью, которые попали сюда много раньше Романа, молодой человек узнал, что этот дед - аксакал, самый старый в ауле. Было ему гораздо больше ста лет, и он доводился дедушкой уже немолодому хозяину дома. Комаров поначалу удивлялся, как эти суровые и грубые люди (иначе как бандитами назвать он их не мог) позволяют старику чудачить. Но, постепенно проникнувшись духом этого народа, наслушавшись рассказов полусумасшедшего старца понял: никто не посмел бы сказать слова против любой прихоти аксакала. Он мог делать что ему вздумается, и самое большее, что мог бы сделать более молодой чеченец, это очень вежливо попросить деда быть с рабами начеку. Хотя и это могло бы расцениваться как немыслимая дерзость. Единственно, чего старец не мог сделать - это выпустить рабов на свободу… Соверши он это, парни-охранники тут же загнали бы искалеченных и ослабленных пленников обратно, а то и пристрелили бы тех, кто убежал слишком далеко.
Пользуясь своей относительной вседозволенностью, аксакал в меру своих сил пытался облегчить участь "мальчиков". И удивительны в нем были две вещи. Во-первых, старец прекрасно говорил по-русски. Во-вторых, никогда не делал различий по национальной принадлежности. Временами, глядя на его резкий профиль, когда при тусклом свете лучины стирались ненужные подробности, и проступало главное, Комаров начинал видеть сквозь печати лет совсем иное лицо. Темные впадины глаз, морщины, жидкая седая бороденка, череп, обтянутый дряхлой истончавшей кожей - все таяло, менялось. Молодой, полный сил, черноглазый и чернобровый, с тонким орлиным носом, высокими скулами и взглядом барса, на месте старца сидел сказочный красавец-джигит. Тонкий и гибкий, будто ивовый побег, в черной черкеске, любую минуту готовый как станцевать танец солнца и луны - лезгинку, так и, схватив саблю, взлететь на горячего скакуна - вот кем представал в минуты вдохновенных рассказов о былом безымянный дед. Это были и воспоминания о том, как он юнцом служил при царе, и повествования о революции, о Великой Отечественной, пройденной им от самого ее начала до Великой Победы, о защите столицы нынешней Ичкерии, Грозного, к которому рвались немцы и который тогда уже не был его городом… Были это и старые чеченские и ингушские легенды и притчи, и суры из Корана, который он знал наизусть. Рассказывал дед всегда очень просто, обыденно, без героических преувеличений или цветистых сравнений. Возможно, разум его помутился с годами, но память была трезва, мышцы - крепки, а душа - светла. Он и сам любил приговаривать, что разум (странным словом Хжекхал называл его старец) приходит позже всего, а уходит раньше, что жить надо больше сердцем и душой, которые мирят ум с плотью, жизнью и со всем остальным миром… Роман не понимал этих его слов до того момента, пока однажды, заболев, в полузабытьи не выслушал целиком одну из стариковских легенд.
Аксакал поил его каким-то травяным отваром и говорил, говорил. Говорил много, ни о чем. До тех пор ни о чем, пока молодой человек не начал прислушиваться…
- …А однажды собрал в своем дворце Теймер-ленг, Великий Хромой, всех ученых и мудрецов ханства. И велел им ответить, кто он есть - справедливый государь или тиран. Э-э-э, да… Коварен был Теймер-ленг. Как ему ни отвечали - казнил. И вот дошла очередь до ингуша Цагена, хитроумного Цагена. И ответил Цаген: "Аллах пока по милости своей проявляет к тебе снисхождение, Теймер-хан. Однако учти, что тех, кто нарушает его заповеди, он непременно наказывает".
Понравился ответ иноземца великому хану, но не прощал Теймер дерзких речей. "Обучи осла грамоте, Цаген, и если это получится у тебя, то, возможно, я пощажу тебя и твою семью". Хитрый ингуш испросил у хана денег на прокорм осла и выторговал времени - от луны до луны. Почти месяц, значит… Накупила жена Цагена еды на базаре, накупила овса для осла, а уж три дешевые книги сам хитрец купил.
И каждый день сыпал между страниц книг понемногу овса, пока осел не выучился переворачивать страницы языком. В начале же второй луны привел Цаген осла к ханскому двору. Собрались люди.
Увидел Хромой Теймер, как осел книгу листает, рассмеялся: "Разве это чтение!"
Не растерялся Цаген: "А он про себя читает, хан!"
"Вот казню я тебя сейчас, глупец!" - возмутился Теймер.
Но тут голодный осел, не найдя овса в книге, обернулся и, обиженный, взревел. А хитрый ингуш тут же нашелся: "Видишь, великий хан, он не только читает, но еще и пересказывает!"
И тогда не только пощадил Теймер семью ингуша, но и сделал Цагена своим приближенным.
А вскоре узнал хан о том, что есть в его городе сумасшедший нищий, кривой Шир-Али, который мечтает стать владыкой вместо него, Великого Хромого. Осерчал хан: несправедливо, что мечта героя, властелина мира, доступна сердцу ничтожного безумца. Велел он разыскать и привести к нему одноглазого Шир-Али. "Известно стало мне, Шир-Али, что небо и звезды любят тебя. Решил я оставить трон, а на мое место посадить тебя, чтоб сбылась твоя заветная мечта. Омойте нищего, оденьте его и поклонитесь ему. Отныне он ваш повелитель, как того хочет мой разум, как решило сердце мое!"
И омыли Шир-Али, и разодели, и накормили. Сидит кривой на коврах, сыто рыгает, а народ вокруг диву дается. Перед ним, преклонив голову стоят великие мурзы, мудрецы, воины. Только ингуш Цаген головой покачивает, знает, что хан недоброе затеял: скучно хану, пресытился он жизнью этой, как и было ему на роду написано.
Усмехнулся Теймер, подошел к одноглазому: "А теперь скажи, Шир-Али, открой добрую душу свою, поведай, что чувствует, какие думы думает властелин!"
Недолго думал Шир-Али и как затянет старую песню: "Добрые люди! Подайте милостыню одноглазому нищему!"
Онемели все. Долго молчал хан. Вздохнул, кивнул и велел страже: "Повесьте эту кривую собаку на воротах города!"
Угрюм стал после этого Теймер-ленг. Нелюдим. Лютовал, много земель под себя подмял, много крови пролил, много сокровищ завоевал для ханства, да все не радовало великого хана. И позвал он к себе мудреца Цагена. "Что есть человек, Цаген? И почему спокойно жить на земле этой не может?" - спросил он, садясь на трон и растирая больную свою ногу, давным-давно раненную туркменской стрелой в битве под Сеистаном.
Подумал старый ингуш: стоит ли такие вещи гневливому владыке рассказывать? А ну как повесит на воротах, по примеру кривого Шир-Али, чтобы повадно больше никому не было язык распускать? Но решился. И таков был его рассказ: "Великий хан, в моем народе верят древним. Мы много кочевали, как и твое войско, но мудрость нашу хранят аксакалы… В незапамятные времена человек был Адат - единое целое. Са, Хжекхал и Кхарх правили в нем каждый своим наделом поровну. Са был светом, душой, искрой, сердцем, соединяющим "Дат" в человеке. Кхарх был телом, плотью, жизнью, которой облекался Са, приходя в этот мир. А Хжекхал был умом. И тоже, в свою очередь, соединял Кхарх и Са. Таков был человек - Са, Хжекхал и Кхарх вместе. Са верил в Хжекхал и Кхарх, те верили в Са. Но однажды пролил один брат кровь другого брата. И разделились Са, Кхарх и Хжекхал, разделились навсегда. И стал разбитый на кусочки человек "джуккхати", грешником стал человек, смертным стал человек, лаи, рабом своих страстей. Ищет он недостающие осколки - найти не может, забыл все… Потому и последний нищий теперь равен царю, а царь великий - нищему. И тот, и другой Путь ищет, чтобы стать Адат. Чтобы вновь стать Адат"…
Задумался Теймер-ленг: "Ступай, - говорит, - Цаген. Ступай, верное слово ты молвил, верю тебе". И унес с собою в могилу Великий Хромой великую тайну. И была то Истина Адат…
Старик замолчал, снова дал попить Роману. Слушали рассказ аксакала все рабы, находящиеся в хлеву. И только один, сосед Комарова, который с виду дремал, внезапно открыл глаза и спросил:
- Скажи, дед… Что же происходит в этом мире, если твой народ, знающий такие истины, воюет с нашим народом, знающим не меньше? Ты давно живешь на свете, много повидал… Что скажешь на это? Как объяснишь?
Старик понурился, согласно покивал головой:
- Плохо стало в мире. Русский брат брату-чеченцу глотку грызет, брат-чеченец русского режет и стреляет. Много стало "джуккхати". Люди превращаются.
- В кого превращаются, дед?
- Хуже зверей становятся. Зверь - он благородный, он сам живет и другим жить дает… Зверь - он Са, зверь сердцем живет, по закону мира живет. Зверь за золото играть не будет. Зверь играет, когда ему душа велит, глаз радуется, когда видит, как играет зверь… А человек - не зверь, он в нечистого превращается. В шайтана - мужчина, в гIам - женщина превращаются…
А Роман вспомнил, как подглядел однажды игру мальчишек аула, которые наслушались рассказов отцов и старших братьев. Они играли в бандитов. Один бегал с черной повязкой на лбу, другой удостоился от друзей прозвища "Басаев". Остальные должны были стать боевиками или русскими. Это все, что понял из их речи пленник. И уж только по смыслу догадался, что они горячо спорили о том, кому придется быть "гIазакхи". Чуть не до драки. Наигравшись, те, кого выбрали "гIазакхи" и кого, естественно, победили, от злости начали швыряться камнями в настоящих "ГIазакхи белхало", "гIазакхи лай", а потом с визгом разбежались, когда парни-сторожа погнали их прочь, для острастки паля в воздух из винтовок, и, со смехом обещая познакомить мальчишек с клыками свирепого пса Эпсара.