- Хорошо, пришлите его завтра ко мне.
Уже заканчивая разговор, оберст поинтересовался:
- А что вы теперь думаете делать со своими русскими красавицами? Отправляйте их в Германию.
С этого дня положение девушек, запертых в особняке, резко изменилось. С ними перестали церемониться. …Эта страшная ночь оставила в душе каждой из них глубокий след на всю жизнь. Они запомнили ее как невыносимый кошмарный сон. И яростный рев бушующего моря за стеной, и дикое завывание ледяного ветра, и сухой треск автоматной очереди под окном, и последний, полный тоски и отчаяния крик подруги.
А произошло это так.
Поздно вечером, когда девушки легли спать, дверь с треском открылась. Лучи двух карманных фонариков забегали по кроватям. Вошедшие громко переговаривались - они были пьяны. Девушки сжались в своих постелях, боясь пошевелиться.
- О-о-о! Русские фрейлейн не знают, что нужно вставать, когда перед ними офицеры армии великого фюрера? Как ты думаешь, Генрих, это же будет прелестный вид… Вот ты, встань! - И, рванув одеяло с Катюши Лимаренко, офицер схватил ее за руки.
- Гаси свет, Генрих, и выбирай любую.
Погас фонарик и в тот же момент офицер дико закричал. Катя вцепилась ему в горло. Ударом кулака он сбросил ее на пол, но девушка мгновенно вскочила, хлестнула его по лицу, потом еще и еще раз.
А тот, ошеломленный этим нападением, только нелепо качал головой из стороны в сторону. К девушке подскочил второй офицер, с разбега ударил ее фонариком по голове. Она упала. Опомнившись, офицер распахнул дверь, позвал солдат. Они ворвались в комнату и, избивая Катю сапогами, поволокли во двор. А затем - автоматная очередь под окнами и голоса солдат. Потом все стихло. Только гулко стонало море, и тоскливо завывал ветер.
Всю ночь не спали девушки. Но не плакали. В окна заползал рассвет. Нина посмотрела на Ольгу и не смогла уже оторвать взгляда от ее лица.
Какие у нее были глаза! Всегда веселые, озорные, они сейчас были полны гнева, тоски и ненависти.
Перехватив взгляд Нины, Ольга натянула на себя одеяло, повернулась к стене.
Как дрогнули девичьи сердца, когда снова распахнулась дверь и часовой крикнул:
- Ольга Рубан! Выходить.
Ольга быстро оделась, пошла к двери. На пороге обернулась и внимательно посмотрела на Нину. Столько человеческой боли, столько страдания было в этом взгля-де, что у Нины сжалось сердце. И она чуть приметно кивнула Ольге, словно ободряя, желая удачи.
Ольга прошла по двору в сопровождении того же эсэсовца. И опять он что-то говорил ей, и опять девушка смеялась.
Вернулась она в полночь.
- Ты не спишь, Нина? - шепотом спросила она. - Подвинься, я лягу с тобой.
И продолжала, горячо дыша, касаясь губами Нининого уха.
- Нина, у меня нет никаких доказательств, что я говорю тебе правду, но ты должна мне поверить, поверить во что бы то ни стало.
Нина решила молчать. Пусть говорит все.
- Для чего вас здесь собрали, вы знаете? После Нового года вас или уничтожили бы или отдали солдатам. Я должна была помешать этому. А мои друзья делали все, чтобы после новогоднего бала появилось изрядное количество могил на немецком кладбище. Сейчас немцам не до бала. Я должна уходить. Вас в обиду не дадим. Когда будет нужно, тебе сообщат, что делать. Если понадобится, этот офицер придет за тобой. Не бойся его, это наш человек. Он немец, но наш. Ведь ты знаешь, я училась на факультете иностранных языков, прекрасно знаю немецкий. И меня оставили здесь. Конечно, поселиться с вами было очень рискованно, но другого выхода не было.
- Но что ты сможешь сделать для нас?
- Почему я? Ты думаешь, в городе не осталось наших людей? Остались, Нина, и работают… Что еще? Наши скоро будут здесь. Вот, пожалуй, и все.
Ольга перешла на свою постель и затихла.
Прошел еще один день… Мрачный, очень тревожный для девушек день. Черно-свинцовые тучи, сползая одна за другой с гор, как исполинские чудовища нависали над городом. Шторм на море не утихал.
Ночью девушек подняла с постелей близкая канонада. И опять, в который уже раз, бросились они к окнам.
Что там творилось! Десятки мощных прожекторов шарили, метались по небу. Всполохи пламени рвали на части это небо. И, заглушая рев шторма, раздавался истошный вопль;
- Черные дьяволы в городе! Спасайтесь!
Где-то совсем рядом с особняком застучал пулемет, но вскоре захлебнулся, умолк. К утру все стихло…
Город был взят частями морского десанта.
Нина решительно подошла к двери и распахнула ее. Во дворе было пусто.
- Девочки, никого! - воскликнула Нина.
Девушки шли через двор, то и дело оглядываясь на
окна особняка. Сразу же за воротами натолкнулись на трупы двух немцев. Рядом валялся перевернутый пулемет. Чуть поодаль лежал труп офицера. Из расстегнутой кобуры торчала рукоятка пистолета. Нина нагнулась и, вытащив пистолет, сунула его в карман.
Со стороны порта валил черный дым, тянулись языки пламени.
- Давайте расходиться, девчата.
Во двор больницы Нина вошла, когда уже было светло. И первое, что ей бросилось в глаза - виселица. С нее только что сняли amp;apos;трупы: еще покачивались обрезки веревок. Вокруг толпились люди. На снегу, связанный по рукам и ногам, лежал Нарвильский. А чуть поодаль- три застывших трупа. Нина взглянула на них и обомлела - это были главврач, его жена и дочь.
- Кто это сделал? - тихо спросила она.
- Да кто же! Немцы, а выдал вот этот, - одна из женщин указала на Нарвильского.
Нина остановилась над предателем и вынула пистолет. Все замерли, наступила тишина. Нина направила пистолет на предателя и увидела, как в его глазах заметался звериный страх.
Тугой ком подступил к горлу Нины. Потом мелькнули перед глазами странно побелевшие лица людей, качнулась виселица с обрывками веревок, а небо с мрачными громадами облаков стало валиться куда-то в сторону. Сделав над собой огромное усилие, Нина опустила пистолет.
- Пристрелить бы тебя, негодяя, да нельзя. Пусть тебя судят по советским законам.
…Отбросив немцев далеко за город, наши войска начали закрепляться. Развивать дальше успех было невозможно. Шторм усилился, корабли не могли доставить подкрепление.
Немцы, опомнившись от неожиданности, стали стягивать силы из северных районов области к плацдарму, отбитому советским десантом. За городом начались упорные бои.
В своей комнате Нина торопливо перебирала вещи, думая, что взять с собой. Она с грустью откладывала в сторону свои платьица, которые сейчас, когда рядом гремел бой, казались такими легкомысленно-наивными и ненужными.
Уложив пакетик с бельем и туалетными принадлежностями, Нина уже собралась выходить. Она твердо решила попроситься в какую-нибудь часть и работать, если не врачом, то хотя бы сестрой или санитаркой.
И в эту минуту к ней постучали. На пороге стоял высокий пожилой мужчина с немецким автоматом на груди.
- Вы Нина Глобина? Очень хорошо, что я застал вас.
- Я вас слушаю.
- Нам крайне необходим врач. Просить врача у армейцев сейчас грех. Им работы хватает.
- Но я хотела уходить с частями.
- В отряде вы нужнее. А вас рекомендовали, как смелую девушку.
Брови у Нины удивленно поползли вверх.
- Рекомендовали? Кто же?
- Ваша подруга, Ольга.
- Хорошо, я согласна.
- Тогда побыстрее. Машина ждет во дворе.
К вечеру Нина была уже далеко в горах, в партизанском отряде.
В первые дни войны крупный харьковский завод, на котором работала бухгалтером Татьяна Самойленко, эвакуировался в Березовск. Тане очень понравился этот тихий алтайский городок. Широкие прямые улицы, как туго натянутые струны, тянулись через весь город, разбивая его на правильные кварталы. Ни переулков, ни тупиков. И только у элеватора и завода эта четкая планировка несколько нарушалась.
Квартиру Таня сняла на Восточной улице. Хозяйка Василиса Петровна, пожилая, дородная сибирячка, оказалась на редкость душевной женщиной. Недавно Василису Петровну постигло горе - умер ее муж, с которым она прожила около сорока лет. Детей у них не было, и она всей душой привязалась к Тане.
Татьяну поселила она в небольшой комнатке, теплой и уютной. Одно только огорчало Василису Петровну - жиличка почти никогда не бывала дома, уйдет чуть свет и возвращается поздно ночью.
А какие уж выходные во время войны!
Завод работал до предела напряженно. Зачастую и служащие заводоуправления, бухгалтерии работали до позднего вечера, а то и ночи напролет.
Но старушка никогда не ложилась спать, не дождавшись Тани. Кутаясь в шаль, она долго просиживала у остывающей печи, чутко прислушивалась, не скрипнет ли калитка. Таня возвращалась домой усталая, голодная, но довольная. Ведь уже около месяца она работала в комиссии по сбору теплых вещей для фронтовиков. Комиссией руководил начальник снабжения завода - Кондрат Шеремет.
Шеремету было далеко за тридцать, но на круглом, пышущем здоровьем лице ни одной морщинки. Фигура плотная, рано пополневшая не мешала ему быть быстрым, подвижным. Казалось, что его энергии хватило бы на троих. На заводе Шеремета считали хорошим хозяйственником.
Работа в комиссии оказалась страшно громоздкой и кропотливой. Нужно было обойти сотни семей рабочих, живших в разных концах города. Делились последним: тулупами, полушубками, бельем. А однажды случилось вот что.
Таня постучала в дверь квартиры каменщика Маслова. Открыла ей молодая, очень миловидная женщина.
- Проходите быстрей, Татьяна Андреевна, а то холоду напустите! - И, заметив недоумение Тани, рассмеялась. - Удивляетесь, что я вас знаю? Да меня муж предупредил о вашем приходе.
В соседней комнате заплакал ребенок. Извинившись, Маслова вышла. Через минуту она вернулась с мальчиком на руках. Скосив глазенки на гостью, он сосредоточенно сосал пустышку.
- Вы уж извините, Татьяна Андреевна, теплых вещей у нас нет, все наше богатство на нас. Возьмите от нашей семьи вот это, - она протянула массивные золотые серьги, - это мне муж в день свадьбы подарил.
Таня растерялась, не зная, как поступить.
- Да что вы! Меня обязали собирать только теплые вещи. Я проконсультируюсь и потом зайду к вам. Хорошо?
В эту ночь до утра горел свет в редакции заводской многотиражки. А утром вышла специальная листовка: "Благородный поступок семьи Масловых". Днем состоялся короткий общезаводской митинг. С тех пор рабочие наряду с теплыми вещами сдавали что у кого было - кольца, браслеты, деньги, облигации, посуду и другие ценные вещи. Таня вернулась домой особенно возбужденная.
Долго просидели они в этот вечер с Василисой Петровной. Старушка расспрашивала Таню о детстве, о родителях.
Вспоминая о близких, Таня расстроилась. Хорошее, бодрое настроение растаяло.
- Маму я свою почти не помню, Василиса Петровна, она умерла, когда мне было только три года. Смутно припоминаю только ее мягкие теплые и пушистые волосы. Когда она прижимала меня к себе, волосы щекотали меня, и я смеялась. А вот глаза помню хорошо. Большие, голубые-голубые. Я всегда смотрела в них и силилась понять, откуда в них взялись какие-то не то черные, не то коричневые крапинки. А папа оказался однолюбом. Так и не женился вторично. Мы с ним всю домашнюю работу вдвоем делали. Почему-то он и мысли не допускал о том, чтобы взять домработницу. Когда я уезжала в Харьков, его назначили директором сельскохозяйственного техникума. И вот не знаю, удалось ли ему эвакуироваться?
Таня выдвинула из-под кровати чемодан и начала там что-то искать. Потом бережно развернула сверток. При свете керосиновой лампы что-то ярко блеснуло.
- Вот, Василиса Петровна, память о маме, - и протянула старухе массивный браслет с большим драгоценным камнем. Василиса Петровна придвинулась ближе к лампе и стала внимательно рассматривать браслет. Камень ярко засверкал: казалось, в комнате стало больше света. Браслет действительно был хорош. Рукой искуснейшего мастера на нем были выгравированы какие-то причудливые узоры.
- Да, красивая вещь и, наверное, очень дорогая, - сказала старушка. - Таня, а что это за буквы? Вроде" не по-нашему написано.
- Да, Василиса Петровна, это по-немецки: "А. Р." - Анна Похман. Ведь мама была у меня немка. Из немецких колоний на юге Украины. Там папа и женился. Он тогда агрономом работал. Завтра сдам браслет в фонд обороны.
Далекие, неясные воспоминания о матери растревожили, разбередили сердце девушки. Сквозь набежавшие слезы она посмотрела на старушку.
- Страшно подумать, Василиса Петровна, что люди одной с мамой нации сейчас бесчинствуют на нашей земле. Неужели это такой жестокий народ?
- Зачем же народ ругать, Танюша? Народ плохим не бывает, бывают плохие правительства. Они-то и толкают народ на преступления. А с браслетом ты правильно решила. За него, наверное, целую пушку купить можно.
Василиса Петровна замолчала, прислушиваясь, как за окнами шумит непогода.
Этот день Татьяне Андреевне Самойленко запомнился надолго. Работа спорилась в ее руках. То и дело вспоминала она вчерашний вечер, Василису Петровну. Какой же душевный она человек! И жить легче и работать, когда вот такие верные, такие настоящие друзья.
Под вечер она решила получить продукты по карточке. Выдвинув ящик, она достала сумочку и открыла ее. И вдруг почувствовала, как холодный пот выступил на лице. Карточек не было.
Еще и еще раз Таня лихорадочно перерыла содержимое сумочки, карманов, ящиков стола, перебирала бумаги, грудой лежавшие на подоконнике, заглядывая под стол, под тумбочки. Все было напрасно. - продовольственные карточки исчезли.
Таня бессильно опустилась на стул. Как же так? Она хорошо помнила, что утром, доставая зеркальце из сумки, видела эти карточки. И вот исчезли. Что теперь делать? Месяц только начался. Куда же, куда мог деться этот клочок бумаги, утеря которого в те дни оборачивалась для человека трагедией.
Потерять их она не могла - сумку ни разу не открывала. Значит… Таня упорно гнала эту мысль, а она столь же упорно возвращалась. Да, как это ни ужасно, кар-точки украдены кем-то здесь, в конторе. Их пятнадцать человек. Работали вместе давно, крепко дружили. Кто же мог это сделать? Сообщить товарищам - значит посеять недоверие между ними. И Таня решила молчать.
Но как прожить оставшиеся до конца месяца дни? На рынок надеяться нечего. Там - пусто. Вечером Таня рассказала Василисе Петровне о случившемся. Ошеломленная, та долго молчала.
- Что ж, Танюша, поступила ты правильно, никому не сказав об этом. Зачем обижать подозрениями честных людей? А негодяй обнаружится, поверь мне. Дрянь, Танюша, всегда наверх всплывет. Ну, а в отношении продуктов не убивайся сильно. Закрома у меня не трещат от запасов, но умереть с голоду тебе не дам, как-нибудь перебьемся.
- Спасибо, Василиса Петровна. - Таня расцеловала старушку.
Трудно было женщинам в эти дни. Закрома Василисы Петровны действительно не трещали от запасов. Их попросту не было. И они делили скромный ее паек на двоих. А работы все прибавлялось. Закончив работу в конторе, все уходили на вокзал грузить готовую продукцию. Фронт ждал боевую технику. Таня таскала вместе с другими тяжелые ящики, чувствуя порой, как кружится голова и к горлу подступает противная тошнота. Но она, стиснув зубы, продолжала работать, стараясь, чтобы товарищи не видели ее состояния. За эти дни она очень похудела, осунулась.
Даже машина имеет какие-то технические пределы, и сталь устает, тем более человек. Таня чувствовала, что еще двадцать-тридцать минут работы и она упадет.
"Попроситься и уйти домой?" - мелькнула мысль. Но, отогнав ее, Таня взялась за очередной ящик. Через несколько шагов ее напарница заботливо спросила:
- Может, отдохнешь, Танюша?
Но Таня продолжала идти, чувствуя, что руки наливаются свинцовой тяжестью. И вдруг перед глазами засверкали тысячи огоньков, что-то тяжелое и холодное сдавило грудь, и она почувствовала, что сейчас потеряет сознание. В этот момент чьи-то руки подхватили ящик, и сквозь полуопущенные ресницы она увидела пристальный взгляд Шеремета.
На другой день в одиннадцатом часу позвонила Василиса Петровна. Раньше она этого никогда не делала.
"От соседки звонит", - подумала Таня, беря трубку.
- Слушаю вас, Василиса Петровна, что-нибудь случилось?
- Танюша, золотко! Хорошие у тебя товарищи, не оставляют в беде.
- Да объясните же в чем дело, Василиса Петровна!
- Шеремет только что тебе продукты привез. Говорит, от всего коллектива,
Шеремет сидел тут же, внимательно прислушиваясь к телефонному разговору. Заметив удивленный Танин взгляд, он предостерегающе приложил палец к губам.
- Потом, Татьяна Андреевна, потом. Помолчите пока, - и вышел.
Таня ждала его с нетерпением. Вернувшись довольно скоро, он молча положил перед ней ведомость на оприходование ценностей, которые сдали рабочие. Это был официальный документ, согласно которому все собранное сдавалось в государственный банк. Просматривая ведомость, Таня обнаружила, что наиболее ценные вещи в ней не значатся. Шеремет, внимательно следивший за каждым ее движением, быстро написал на клочке бумаги: "Все правильно - остальное пополам".
Вздрогнув, Таня посмотрела на Шеремета. Он стоял перед ней, здоровый, в ловко перехваченной ремнем гимнастерке полувоенного образца и улыбался. И тут Таня поняла все. Ведь о том, что у нее пропали карточки, на работе не знал никто. Значит, выкрал их он - Шеремет. Выкрал для того, чтобы дать ей изголодаться, а затем за подачку, за плитку шоколада, за пачку маргарина сделать воровкой, превратить в соучастницу своих грязных комбинаций.
Он следил за ней, когда вчера ей стало плохо, решил, что пора действовать, что сейчас она готова на все, только бы иметь кусок хлеба.
Таня вскочила так стремительно, что Шеремет даже не успел отшатнуться, и наотмашь ударила его по лицу. Сотрудники конторы окружили их плотным кольцом. Главный бухгалтер осторожно взял Таню за руки.
- Ну что вы? Разве можно так? Что случилось? Объясните нам.
Шеремет затравленно озирался.
- Мерзавец! Какой же вы мерзавец! Товарищи! Он вор и негодяй, - звенящим голосом проговорила Таня и в нескольких словах рассказала сотрудникам о случившемся. Тогда главный бухгалтер, человек, известный на заводе своей необыкновенной вежливостью и мягкостью, широко распахнул дверь и сказал:
- Извольте убираться отсюда, низкий вы человек. - И вдруг крикнул: - Иди, иди! Или я тебя по морде ударю, паршивец.
И, несмотря на серьезность момента, многие рассмеялись. Слишком непривычно прозвучала эта угроза в устах маленького тщедушного главбуха.
Через неделю на завод сообщили, что судом военного трибунала Шеремет приговорен к десяти годам тюремного заключения, но, учитывая, его чистосердечное признание, тюремное заключение заменено отправкой на фронт, в штрафной батальон.
Вскоре и Шеремет, и все житейские невзгоды, и каменная усталость отошли в сторону. Поступил новый, срочный заказ для фронта. Коллектив завода работал с невиданным напряжением. По нескольку суток не выходили рабочие из цехов. Вздремнув тут же часок-другой, вновь становились к станкам.
Под Москвой наши войска перешли в контрнаступление. Долгожданное свершилось. Враг все дальше откатывался от Москвы. И люди старались вкладывать все силы, чтобы помочь тем, кто громил гитлеровцев, гнал их все дальше от столицы.