- Ну, что нового? - спросил он.
- Ах, месье, - грустно отозвалась мамаша Биду, - малыш все тоскует. Наша Марьетта старается его утешить, но…
- Бедный мальчуган, - добавил муж, - придется его куда-нибудь отдать. Мы бы со всей душой… но не можем оставить. Средства у нас самые скромные, да и дела идут неважно.
- Не беспокойтесь, - неожиданно для себя прервал старика Дени. - Я охотно им займусь.
- Вот это было бы божеское дело! Только посмотрите, какой он хорошенький!
- Как, малыш, не возражаешь? Знаете, - обратился молодой человек к старикам, - я живу один, как медведь в берлоге, ни родных, ни близких. Даже интересно будет его воспитывать. Сначала отдам в школу, потом в обучение ремеслу и сделаю из малыша человека. И вот хорошая мысль - он уже окреп, - заберу-ка его прямо сейчас, отведу к друзьям. Мальчик развеселится и привыкнет ко мне. Что скажете?
- Как хотите, месье…
- Не будем попусту терять время и отправимся, - заторопился неожиданный опекун.
- Сейчас одену его, у меня есть кое-какая детская одежонка, - засуетилась хозяйка.
- Завтра куплю ему все необходимое и верну одежду, его и мою, - пообещал художник.
- Ты приведешь Поля с собой, господин? - вытирая слезы, спросила девочка.
- Конечно, душечка.
В одну минуту Поль был тепло одет.
- А теперь, малыш, - обратился Дени к сироте, - поцелуй хорошенько друзей, которых судьба подарила тебе на этот час.
- Скажите лучше, на всю жизнь, месье, - возразил Биду, ласково обнимая мальчика.
ГЛАВА 3
ПРИЕМНЫЙ ОТЕЦ
Мужчина и ребенок спустились с баржи, Биду светили им фонарями. Последнее рукопожатие, и новые знакомые расстались.
От внезапного перехода из тепла в холод, от света к темноте Поль стал дрожать и спотыкаться. Дени взял его на руки и быстро взбежал по каменной лестнице. На площади Карусель он поставил ребенка на ноги, заметив:
- А ты тяжелый, как мешок с камнями, Не в обиду будет сказано. Ну-ка разомнись, пройдись немного.
Дени не мог знать, что малыш проделал долгий путь от Бульваров к Сене и едва держался на ногах. Через сотню шагов ребенок снова начал спотыкаться и чуть ли не падать, хотя художник заботливо его поддерживал.
- Постой, - остановился наконец новоявленный опекун, - да ты совсем без сил. А нам нужно на другой конец улицы Клиши. Придется тебя везти.
Сели в экипаж. Поль начал понемногу привыкать к незнакомому человеку, он казался таким добрым…
Дени хотелось бы разузнать у ребенка о семье, о доме, о матери, но шум колес заглушал слова, и он отложил расспросы на потом.
Мальчик, конечно, не знал, что экипаж повторяет путь, который они с матерью проделали несколько часов назад. Поль больше не страдал от голода и холода, ему было хорошо. Любящее сердце ребенка не могло забыть матери, но ведь взрослые твердо обещали, что он скоро ее увидит. Эта уверенность и покой, какого он давно не испытывал, умеряли боль разлуки.
На площади Оперы стук экипажа стал глуше. Дени считал, что Поль занят разглядыванием витрин, и сердце его сжалось, когда он услышал шепот:
- Я ведь скоро увижу маму, правда, сударь?
- Ну конечно, мой милый, обязательно, - ответил Дени и подумал, что мальчика необходимо чем-то отвлечь, ибо он, по-видимому, был не из тех, кто легко забывает.
Но вот фиакр выехал на Бульварное кольцо, и лошадь пошла шагом.
Поль увидел витрины лавок, сплошь заставленные разноцветными игрушками, и не смог сдержать восхищения. Дени велел кучеру остановиться и повел Поля в один из таких сверкающих магазинчиков.
Мальчик был ослеплен, от восторга он потерял дар речи. Ребенок не мог оторваться от искрящихся всеми цветами радуги богатств, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Ему хотелось всего сразу, но он не мог или не смел в этом признаться.
Дени наслаждался восторгом малыша и, дав ему время освоиться, сказал:
- Выбирай что хочешь, самое лучшее, пусть и у тебя будет Рождество. Я плачу.
Оглушенный Поль не мог поверить, что ему предлагают взять частицу этого великолепия. Добрый смех нового друга подбодрил мальчика. Его взгляд остановился на большой кукле-полишинеле, ростом чуть ли не с самого Поля. Она висела у потолка, а ее одежда горела самыми яркими цветами. Поль без слов схватил куклу за ноги и бросил на своего благодетеля взгляд, в котором смешались страстное желание, мольба и робость, взгляд ребенка, выросшего в бедности, лишенного обычных детских радостей и даже не осмеливающегося высказать вслух сокровенное желание.
- Сколько? - спросил Дени хозяина.
- Шесть франков.
- Однако! - воскликнул новый знакомец Поля. - У тебя губа не дура! Шесть франков! Это целый день работы…
Поль покраснел, побледнел и выпустил мягкие ноги полишинеля.
- Да что ты?! Разве я отказываю? Эй, хозяин, дайте ребенку игрушку!
Раз, два, три… Хоп! Большущая кукла оказалась в руках у мальчика. Поль задрожал с головы до пят, не в силах поверить своему счастью. Бессвязные слова благодарности срывались с его губ, маленькие руки судорожно прижимали игрушку к хрупкой груди.
- Это еще не все, - продолжал между тем Дени, желавший совсем отвлечь ребенка от тяжелых переживаний. - Рождество так Рождество! Пойдем купим пирожных!
Рядом с лавочкой находилась небольшая кондитерская. Они вошли. Дени заплатил за два эклера для мальчика, а себе заказал стаканчик мадеры, что, впрочем, было совсем излишне.
Ребенку казалось, что он видит прекрасный сон. Он был сыт, в тепле, в руках дивная игрушка, а на тарелочке красовались целых два пирожных! Поль не заставил себя упрашивать и стал откусывать эклер маленькими кусочками, как это делают бедняки, желая продлить удовольствие.
- Ну как, вкусно?
- О, месье, очень!
- Скажи лучше: очень вкусно, папа. Знаешь, я уже к тебе привязался. Хочешь, буду твоим папой?
- Да, месье.
- А ты меня тоже любишь?
- О да!
- Ну вот и хорошо. Мы поладим и заживем на славу. А пока ешь второе пирожное.
Поль отрицательно покачал головой и тихо сказал:
- Я оставлю маме.
Преданность малыша взволновала художника до слез. Он велел завернуть лакомство, продел палец Поля под розовую ленточку, и они вернулись к экипажу.
Спустя четверть часа фиакр остановился у лавки торговца вином, где вовсю праздновали Рождество и куда Дени был приглашен.
Часы пробили половину первого ночи.
ГЛАВА 4
РЕВНИВИЦА
На первом этаже, в просторном кабинете, веселилась шумная компания, человек двенадцать рабочих с женами, разряженными по случаю праздника.
Час был поздний, и Дени уже перестали ждать, хотя и сожалели об отсутствии этого остряка и заводилы. Когда же он вдруг появился в сопровождении ребенка и полишинеля, то гости, уже разгоряченные вином, в изобилии поданным радушным хозяином, забарабанили по столу, бурно приветствуя товарища:
- Дени! Да здравствует Дени!
- Ну-ка, скорей за стол, налейте ему стакан красного, и до краев!
- Нет-нет, за опоздание пусть сначала выпьет кружку воды!
Дени, пожимая протянутые руки, ухитрился наконец вставить словечко:
- Ладно, не сердитесь и Бога ради не говорите мне о воде, я вдосталь ее нахлебался сегодня вечером, да еще из Сены.
- Должно быть, неплохо поплавал, недаром на тебе матросский костюм!
- А явился-то с каким опозданием…
- Попал в передрягу, друг?
- О, что да, то да! - подтвердил Дени.
- Расскажи…
- Погодите, дайте сначала представить моего наследника: месье Поль!
- Да он прехорошенький!
- Прямо ангелочек!
- И откуда он взялся?
- Выудил из Сены.
- Не может быть!
- Так ты спасатель? Браво, Дени!
- Расскажи-ка поподробнее.
- Это грустная история. Его мать, в отчаянии от нищеты, бросилась вместе с ребенком в Сену в тот самый момент, когда я проходил по мосту Сен-Пер, направляясь сюда. Я выловил малыша, пока моряки занимались матерью. Вот так! - Дени выразительно посмотрел на компанию, и все поняли, что спасен только ребенок.
- Он очарователен, - сказала одна из женщин.
- Но что вы собираетесь с ним делать? - спросила другая.
- Я только что представил мальчика как моего наследника, - ответил Дени, - а это значит, если закон не врет, что я его усыновляю.
Кто-то заметил:
- В твоем сердце сомневаться не приходится, но в уме и средствах - увы, да!
- Усыновить - это еще полдела, - вмешался следующий собеседник, - его надо вырастить, а у тебя в кармане лишнее су не часто водится.
- Да уж, - подхватил третий, - ты в долгу и у Бога, и у черта, не в обиду будь сказано.
- Богат, как нищий, спустивший последний грош, - отозвался еще кто-то.
- Ладно, говорите что хотите, - усмехнулся Дени, - я от своего не отступлюсь. Паренек теперь мой и останется со мной. Понадобится - стану работать за четверых, но нуждаться он не будет, слово мужчины.
До сих пор реплики носили доброжелательный характер, по их тону было видно, что Дени здесь любили и уважали. Но вот смех и шутки перекрыл раздраженный женский голос:
- Недаром говорят: "Не зная броду, не суйся в воду". Вляпался в историю, а сам гол как сокол. Настоящий босяк! Хорошенький пример для ребенка!
- Ого, как меня здесь костерят! - расхохотался художник. - Держу пари, это Мели. Добрый вечер, Мели, обними-ка меня покрепче да подвинься - сяду между тобой и малышом.
Женщина, которую назвали Мели, была одной из тех многочисленных "мадам Дени", о которых молодой мужчина рассказывал своим собутыльникам-полицейским. Дени как настоящий ценитель давно уже присовокупил это прелестное создание к списку своих побед.
Мели была высокого роста, хорошо сложена, с крепким и упругим телом северянки, с нежной и белой кожей, маленькими руками и ногами. В девушке проглядывало нечто от знатной дамы. Густые черные волосы низко спускались на мраморно-белый лоб. Безукоризненно очерченные брови, сверкающие насмешкой глаза, нос с легкой горбинкой и чувственный рот сообщали лицу оригинальную красоту и выражали волю, энергию и страстность.
Девушка работала прачкой в ожидании лучших времен. Звали ее Амелия Дустар, сокращенно Мели.
Мать Мели умерла, когда той едва исполнилось шестнадцать. Покойная очень любила свою красавицу дочь, и ее нежная привязанность и прозорливость, безусловно, удержали бы малышку от падения.
Но жизнь рассудила иначе. На следующий год после смерти матери отца Мели, отличного мастера по черному дереву, пригласили на работу в Брюссель. Он покинул Париж, поручив дочь знакомой прачке с улицы Ванв, давал деньги на жилье, еду и расходы дочери, а также выплачивал прачке небольшое жалованье.
Живший по соседству ловелас Дени скоро заметил молодую красавицу и увлекся ею. Впрочем, чувство его не отличалось глубиной. У Дени было много приключений. Художник просто любил женщин. Он быстро нашел способ проникнуть в дом, принося свое белье для стирки и забегая поболтать по дороге на работу или обратно.
Дени был хорош собой, казался лет на десять моложе своего возраста, всегда весел и остроумен, не без приятности напевал модные песенки и вскоре покорил всю прачечную, включая и Мели.
Через две недели оба были друг от друга без ума, хотя Мели стойко сопротивлялась всем его атакам. Но она спала в отдельной комнате, запиравшейся на слабый крючок. Однажды вечером молодой мужчина предпринял успешную попытку устранить это хлипкое препятствие и вышел из комнаты лишь под утро с триумфальным видом победителя, взявшего неприступную крепость.
Его страсть полыхала, как солома, и так же быстро сгорела. Разность характеров и привычек вскоре совсем отдалила его от молоденькой любовницы. Мели настаивала на совместном проживании, добивалась этого неотступно. Дени же цепко держался за свою свободу и упорно отказывался, оправдываясь тем, что у него нет хозяйственной жилки и что семья не его призвание. Мели требовала - он твердо стоял на своем и мало-помалу отдалился от нее, так что любовники виделись лишь от случая к случаю. Хотя Мели и не хранила исключительную верность своей первой любви, в глубине души она продолжала питать к ветреному другу нежное чувство и предпочитала его всем остальным, спеша на свидание, когда он этого хотел. Молодые люди проводили вместе когда праздник 14 июля, когда Пасху, когда Рождество, в одной компании выезжали на загородные прогулки. Но ни единого раза верный своему решению Дени не оставил у себя девушку более чем на сутки. Мели уходила в слезах, угрожая никогда больше не возвращаться, и… возвращалась по первому же зову. Так прошло два года. Ссоры чередовались с примирениями, что вовсе не трогало художника.
На Рождество 1875 года наши любовники увиделись в винной лавке на улице Клиши. Мели узнала от общих знакомых, что готовится встреча Рождества, пришла вместе с ними и теперь с возрастающим нетерпением ждала художника. Когда два часа спустя он появился, Мели, спрятавшаяся было, чтобы сделать ему сюрприз, страшно рассердилась, увидев рядом с другом незнакомого мальчика.
Так как Дени не подозревал о присутствии девушки и думать не думал, что она может быть здесь ради него, Мели пришла в самое дурное расположение духа.
Общий разговор, прерванный приходом художника с ребенком, возобновился; смех, шутки, веселый гам…
Сидя между любовницей и приемышем, художник все внимание отдавал мальчику, предлагал различную еду и даже налил вина, утверждая, что оно еще никому не принесло вреда. Однако малыш, разбитый усталостью и волнениями этого ужасного вечера, засыпал за столом.
Дени подозвал хозяйку и спросил, не найдется ли для мальчика постель. Хозяйка охотно согласилась уложить ребенка.
С бесконечной осторожностью и отцовской нежностью мужчина взял приемыша на руки и перенес в соседнюю комнату. Хозяйка разобрала постель, новоиспеченный отец бережно раздел малыша, уложил, подоткнул со всех сторон одеяло и поцеловал в обе щечки. Поль сразу же заснул.
Довольный Дени вернулся в комнату к друзьям.
В восторге, что вечер так славно начался, художник превзошел самого себя: на шутку отвечал каламбуром, на тост - острым словом и хорошим глотком вина, ел от души, без устали наполнял стаканы, обнимал Мели, а иногда и соседок, в общем, наверстывал упущенное.
Сначала Мели не переставала хмурить брови, но потом, видя к себе такое внимание, заулыбалась и пришла в доброе расположение духа. Возможно, у нее в голове бродили мысли, как с помощью ребенка утвердиться в холостяцком жилище Дени, ведь малыш потребует женской заботы…
Разгоряченные вином гости принялись петь, причем каждый стремился навязать компании что-то свое.
Надо сказать, у Мели был чудесный голос, редкого тембра, чуть вибрирующий, большого диапазона и совершенно чарующий. Она нигде не училась и пела без всяких правил, как птица, заставляя благодарных слушателей то смеяться, то плакать.
Дени уже дважды покидал общество, чтобы пойти взглянуть на спящего ребенка. Возвращаясь, он произносил одну и ту же фразу:
- Милый малыш спит, как маленький святой Жан.
Это умиленное внимание, которое художник так явно оказывал мальчику, раздражало Мели. Она снова нахмурилась, а ее прекрасные темные глаза метали молнии.
Дени в третий раз на цыпочках отправился в спальню и вышел сияющий. Про себя Мели уже решилась было на уловки, чтобы только проникнуть в дом Дени в качестве матери или няньки ребенка. Но ее тиранический характер взял верх над разумом. К тому же она многовато выпила. Поэтому, когда художник в четвертый раз направился в спальню, молодая женщина взорвалась. Любовник имел наглость выходить во время ее пения!.. Неслыханно!
Мели прервала очередную руладу и закричала громко и грубо, с вульгарными интонациями:
- Эй, ты! Долго будешь надоедать нам со своим заморышем? Сыты по горло, подумаешь, принц крови!
Обычно художник с совершенным хладнокровием переносил грубые выходки своей любовницы. Он лишь посмеивался и одной шуткой, каким-нибудь острым словцом умел ее образумить.
Но на этот раз все обернулось иначе. Дени покраснел, потом побледнел и, тяжело положив руку на плечо женщины, раздельно произнес:
- Обо мне можешь говорить что хочешь, но не смей трогать малыша.
- Ты мне не указ, что хочу, то и делаю, - буркнула Мели.
- Знаешь ведь, голубушка, этот тон со мной не пройдет. - Голос художника стал жестким.
Вмешались окружающие, уговаривая не ссориться, и, как всегда в таких случаях, только подлили масла в огонь. Мели не захотела уступить на глазах у всех и ответила, не сдерживая гнева:
- Говорю как хочу, и на тебя мне наплевать. Грубишь из-за какого-то недоноска, просто отвратительно!
- Довольно, Мели, - сквозь зубы процедил Дени.
- Иди, целуйся с ним, со своим заморышем! Из-за этого мокрого щенка ты растерял остатки ума, а его и так было кот наплакал…
Дени, белый как полотно, молча открыл дверь, крепко взял Мели за запястья и легко поднял с места. В тисках его крепких рук девушка не могла даже пошевелиться. Художник выволок ее на лестничную площадку и подтолкнул в спину.
- Если вернешься, - прошипел он угрожающе, - выкину в окно.
Затем закрыл дверь и широко улыбнулся компании:
- А теперь повеселимся!
Смех и шутки вспыхнули снова, как ни в чем не бывало.
Празднество длилось до рассвета, и первые солнечные лучи застали художника изрядно навеселе. Но разума он не потерял.