Древний город, вообще седая старина всегда поражали воображение Ашира, манили своей таинственностью и загадочностью. Цитадель вольных огузов - предков туркмен, - стоявшая на караванных дорогах, возникла еще в девятом веке как столица области Языр. Один из крупных торгово-ремесленных центров Северного Хорасана связывали пути-дороги с Хорезмом и Индией, Персией и Аравией, Афганистаном и Китаем.
В двенадцатом веке эти стены слышали звон мечей отважных огузов, восставших против деспотичного султана Санджара, видели его поражение, бегство и плен. Центурии Шехрислама, создаваемые по образцу древнеримского войска, при Хинду-хане, правителе Языра, ходили походами на Хорезм, но после смерти его султанша Турхан-хатун интригами и кознями присоединила область к Хорезму. В боях с иноземцами Шехрислам познал цену победе и верности, предательству и измене.
Полуденную жару Ашир переждал в тени Западной цитадели древнего городища, а к вечеру, когда над степью взвились жаворонки - вестники наступившей прохлады, - он двинулся в путь. Он ехал не останавливаясь до поздней ночи, пока не скрылась луна, щедро поливавшая бледным светом дорогу, петлявшую среди барханов. Не разводя огня, Ашир перекусил зачерствевшим хлебом, головкой лука, запивая холодной водой, и прикорнул у теплого верблюжьего бока.
Проснулся он с рассветом. Едва развиднелись очертания близлежащих барханов, Ашир снова пустился в путь. Унылая дорога опять медленно потащилась под копытами ишака, лениво бредшего по песку.
До колодца Кирпили оставалось километров пять-шесть. "Через часик с лишним буду там", - подумал Ашир и тут же почуял запах конского пота. Ветер дул с севера. Следом донесся храп лошади, звяканье стремени. Чуткие уши Ашира расслышали какие-то едва уловимые шорохи.
Всадники появились внезапно из-за барханов. Ашир насчитал десятерых. Вооруженные, в лохматых тельпеках, надвинутых на глаза, они неслись вскачь. Ашир вглядывался в них - ни одного знакомого лица. И тут же несказанно обрадовался, что не захватил с собой оружия, мысленно благодаря предусмотрительность своих командиров. "Оно тебе только повредит, - наставлял Чары Назаров, - обуза лишняя, улика против тебя. Ты же идешь с мирной миссией, вроде как бы парламентером, а парламентеры оружия с собой не берут".
Всадники, спешившись, плотным кольцом обступили путника. Они были так близко, что он хорошо разглядел их загорелые лица, чувствовал резкий запах немытых тел. Значит, давно мотаются в песках, если их таким душком проняло. За спинами басмачей торчали дула английских винчестеров, а у одного - видно, онбаша, вожака десятки, - из-за широкого шерстяного кушака выглядывала рукоятка оголенного маузера. Кони сухие, гладкие, а вид у седоков отдохнувший. "Они или с Кирпили, или ночевали где-то вблизи, даже не успели лошадей заморить", - отметил про себя Ашир. В том, что перед ним басмачи, он ничуть не сомневался.
- К-кто такой? - слегка заикаясь, спросил один из всадников, не отвечая на приветствие Ашира.
- Человек! - улыбнулся Таганов.
- Не смерди, человек! Отвечай, если не хочешь остаться здесь навеки! Что везешь?
- Трус лишь дома для брани откроет рот, вне наживы не знает иных забот. Робкий к жадности склонен, морит он скот, смелый склонен к щедрым затеям всегда.
- Ты, кретин, в своем уме?! Что ты болтаешь?
- Стихи…
- Что-что?!
- Стихи, говорю, стихи Махтумкули.
- А Махтумкули молитве покаянной тебя не научил? - всадник решительно сорвал с плеча винчестер.
- Эй, Сапар, не торопись! - сказал со смешком онбаш, отведя рукой винтовку товарища. - Успеем еще.
Он, повернувшись к Аширу, спокойно спросил:
- Куда путь держишь, парень?
В острых глазах онбаша - вожака десятки - мелькнули озорные огоньки: то ли он потешался над своим незадачливым товарищем, которого высмеял этот незнакомый парень, то ли по молодости бравировал своей властью.
- В Кирпили, мой Кемине, - ответил ему в тон Ашир.
- Это я - Кемине?! Почему? - прыснул от смеха онбаш.
- Да потому, что ты, видать, человек веселый, а веселые добры… Таким был Кемине, ученик великого Махтумкули.
- Ну а Сапар, по-твоему, какой человек? - расплылся в широкой улыбке онбаш.
Лесть - оружие разведчика, и она, даже не очень тонкая, уже расположила басмача к Аширу. Таганов немного помялся, как бы не решаясь ответить.
- Ну, ну, не бойся, давай!.. - смеясь, загалдели басмачи.
- Если вы так хотите, скажу… Знаменитый Сары-бахши говорил: "Злость человека заключена в пятках. Да, да, в пятках. Когда он серчает, злость бросается к сердцу… Оттого он становится зол вдвойне. Высокий, рослый человек - добродушен. Пока злость дойдет до его сердца, она растечется по всему телу… И от зла останется один пшик! А низкорослые - те желчны… Из-за малого роста у них расстояние от пяток до сердца небольшое… Как разозлится, злоба враз и у сердца, негде желчи разлиться…" Так и Сапар ваш, маленький, наверно, потому злой, а онбаш высоченный - он добрый и веселый!..
От дружного гогота басмачей кони испуганно запрядали ушами.
- Где это было видано, - продолжал Ашир, - чтобы человек человеку не отвечал на приветствие? Ведь "салам алейкум" от аллаха, не от человека. Я с ним здороваюсь, а он мне - "Кто ты такой?". Да ты хоть будь самим пророком Сулейманом, поздоровайся сначала…
Долго еще потешалась десятка над незадачливым Сапаром Заикой, видно, постоянным объектом розыгрышей этих молодых парней, томившихся от безделья, скучавших по живому человеческому слову, ядреной шутке. В том Ашир убедился после.
- И что ты там, на Кирпили, забыл? - спросил онбаш, не переставая пытливо, с теми же смешинками в глазах разглядывать Ашира.
- Я еду к вашему сотнику Хырслану…
- Откуда ты знаешь его? Почему ты думаешь, что мы с Кирпили?
- Знаю! Еще знаю и Мовляма. Он мой земляк, из одного аула…
- Ты конгурец? Как тебя зовут?
- Я Ашир, сын Тагана…
- Комиссара Тагана? - Сапар злорадно ощерился и, обращаясь к вожаку, сказал: - Ты что милуешься с этим змеенышем? К бархану его - и баста!
- Эй, Сапар, путаешь, - ответил Ашир, - мой отец был командиром кавалерийского эскадрона…
- Все равно большевик!.. Свинья белая или черная - не одно ли то же…
Не успел басмач договорить, как Ашир схватил его за грудь, приподнял и, чуть подержав в воздухе, шмякнул оземь. Да так, что у оскорбителя лязгнули зубы. На уголках губ показалась кровавая слюна - видно, Сапар прикусил язык.
Таганов спохватился, но поздно. Кто-то обозленно выхватил длинный нож и бросился к Аширу, готовый прикончить обидчика, но онбаш повелительно остановил его.
- Говоришь "был". А что, отца твоего нет в живых? - спросил он.
- Еще не прошло и года, - Ашир кивнул головой. - Память отца свята, и я никому не позволю… Вы хоть на куски порежьте меня. А теперь ведите к Хырслану. Я к нему по делу. Очень важному! А потом делайте со мной, что хотите…
До Кирпили добрались быстро. Ашир переживал за свою выходку. Это была его первая ошибка. "И надо же было сорваться, - досадовал он на себя. - Что бы Касьянов сказал? По крайней мере по головке не погладил бы… Меня могли прибить, а главное - дело завалил бы. Хорошо, вожак десятки попался рассудительный… Понял меня… Вот она, та спасительная случайность, о которой говорил Касьянов. На ней далеко не уедешь…"
В юрте, куда ввели Таганова, пахло дымом, паленым мясом, потом. У очага сидело человек девять - аксакалы. В центре на тощих подушках полулежал грузный мужчина средних лет. Лицо свирепое, изрытое оспой. Ашир догадался - Хырслан-бай, басмаческий сотник. Сидевшие величали его сердаром.
- Кто ты и что забыл здесь? - спросил рябой.
Ашир назвался и сказал:
- Я хотел бы поздороваться с Сары-ага, с твоим отцом, Хырслан… Он не знает меня, но зато должен помнить моего отца, Тагана, с которым в голодный год ходили в Иран… И еще я пришел к своему другу Мовляму… Его мать ждет. Она при смерти. Кто знает, сколько еще протянет… Плачет, сына зовет…
Кто-то завозился рядом, вздохнул. Лишь сейчас Ашир разглядел сидевшего у дверей Мовляма, сумрачного, задумчивого.
- Сходи напои моего коня, - приказал Хырслан, досадуя, что Мовлям услышал этот разговор.
Мовлям нехотя вышел. Хырслан насупился:
- Докажи, что ты не змея и у тебя нет жала… Может, подослан пронюхать, где мы живем?
- Не верь змеенышу, Хырслан-бай, - поддакнул один из аксакалов, - он же шпион, его отец верой и правдой служил Советам…
- Пронюхивать нечего, - ответил Ашир, - в Бахардене любой мальчишка знает, что Хырслан со своей сотней остановился у колодца Кирпили.
- Да? - Хырслан удивленно вскинул брови. - Много красных солдат привел Чары Назаров в Бахарден?
Ашир мотнул головой - мол, ему не известно.
- Три дня в пути был, ничего не знаю.
- Зато мы все знаем, аллах нас не покидает, - усмехнулся басмаческий главарь. - Хотите нас выловить, но ничего не выйдет!
- Послушай отца, сынок, - перебил его тщедушный старик в нарядном хивинском халате. - Незнаком мне этот юнец, зато весь род его отца до седьмого колена знаю… Гость он наш, а гость свят по обычаям предков… И с заклятого кровника волос не упадет, если придет гостем в дом туркмена. Не тронь парня, он же брат Джемал, твоей жены… Неужели ты забыл, сынок? И я тебе рассказывал, что ты родился в юрте, подаренной нам Таганом. А по обычаям…
- Сейчас не до обычаев, отец! - раздраженно бросил Хырслан. - Пожалеем его, а он нас не пощадит. Не он, так другие.
И приказал, багровея:
- Уберите его отсюда!..
Ашира отвели в другую юрту, выставили снаружи охрану.
Темнело быстро. Ночь тянулась бесконечно долго. Ашир вслушивался в ночные звуки басмаческого стана - приглушенные людские голоса, блеяние овец, цокот конских копыт на соседнем такыре, шарканье широких стоп верблюда, беспрестанно тянувшего из колодца тяжелую бадью из сыромятной кожи, наполненную водой.
"Неужели сестра моя стала женой Хырслана? - думал Ашир. - Этого бездушного бандита. Он же слушать меня не хочет. Не в юрте же отсиживаться послали меня! Надо вырваться отсюда любой ценой, упросить Сары-ага, отца Хырслана… К людям! Только бы утра дождаться…"
Ашир не знал, что в эти часы старый Сары-ага рассказывал сыну и аксакалам давнюю историю, приключившуюся с ним на земле Ирана. Разве можно забыть тот страшный год? Людей долины Кесе Аркача косила голодная смерть, нагрянувшая после неурожая. Дайхане оставляли родные края, переселялись на берега рек Мургаба, Амударьи, уходили в Иран, Афганистан.
Два закадычных друга Таган и Сары в поисках хлеба подались за горы, в Иран. По дороге, чтобы не умереть с голоду, нанимались к баям, пахали, косили, пасли чужих овец… Лишь на третий месяц они добрались до Гумбет-Хауза, что в Туркменской степи, где живет воинственное племя иомудов.
Друзья остановились у местного мираба, распределителя воды на всю округу, некогда гостившего в Конгуре. Жили у него два дня. На третий услышали, что по аулу Гумбет-Хауз ходит глашатай и созывает всех на байский той. Местный феодал по случаю рождения долгожданного наследника закатил большой пир. Той так той. У туркмен принято идти на торжество всем: и родным, и близким, и соседям, и односельчанам, незнакомым и даже случайным прохожим. Всех примут как желанных. Мираб пошел на праздник сам и повел с собой своих гостей. Ну какой же той без гореша - национальной борьбы в кругу перед гостями?
Друзей потянуло туда, где собрались пальваны - борцы со всей Туркменской степи. Народу привалило тьма: болельщики, любители, а кто просто от скуки пришел поглазеть на празднество… По кругу, переваливаясь с боку на бок, как балованное дитя, расхаживал босоногий ражий детина. Бревно бревном - ни обнять, ни обхватить. В узких туркменских штанах, в расшитой рубашке навыпуск. По правилам гореша первым выходил пальван, которого в округе еще никто не одолел. Красномордый судья состязаний зычно объявил: "Кто выйдет бороться с Баллы-пальваном? Кто? Выходи!.."
Прокричав второй, третий раз и убедившись, что никто не желает схватиться с Баллы-пальваном, судья заключил: "Нет никого? Люди, слышите?! Приз присуждается нашему непобедимому Баллы-пальвану".
Он подал любимцу публики дорогой кумачовый халат и шерстяной кушак. Тот нарочито небрежно сграбастал пятерней подарки и под восхищенными взорами зрителей горделиво зашагал на место. На круг важно вышел второй пальван. Тоже здоровяк, но чуть ладнее и тоньше Баллы. Опять судья кричал как заведенный. Народ беспорядочно гомонил, но выйти на круг никто не решался. Тогда-то Сары и Таган зашептались. У Тагана, вначале опешившего при одном виде Баллы, зачесались руки. Ведь во всем Кесе Аркаче за ним укрепилась слава лучшего борца.
Мираб, заметив блеск азарта в глазах Тагана, сказал: "Я вижу, моих гостей уже пленил кейф гореша… Не хотите ли силами помериться?" Таган промолчал. Таков неписаный этикет: за борца принято говорить близкому другу.
"Да, если позволит наш гостеприимный хозяин", - ответил Сары.
Мираб переговорил с судьями-эминами. Те одобрительно закивали головами. Таган не поверил своим ушам, когда трижды огласили его имя, даже откуда он родом и какого племени… Он, сбросив с себя халат, остался в просторной латаной рубашке. Кто-то хихикнул: "А пальван-то в драных штанах! То бишь рубашке…" На остряка зашикали.
Собравшиеся невольно залюбовались упругой, будто вколачивающей гвозди походкой Тагана. А когда он умело и профессионально обхватил противника, так что тот завертелся на месте, толпа застыла в ожидании. Но короткая схватка разочаровала людей, ожидавших увидеть интересное, захватывающее зрелище. Миг - и Таган будто играючи повалил соперника. Тот, поспешно поднявшись с земли, багровый от злости, запальчиво бросил:
"Да-да-вай еще раз!"
Но вмешался Сары и увел Тагана на место.
Побежденный, которого во всей округе одолевал лишь могучий Баллы, не унимался: "Я выставляю свой собственный приз… Пусть гость из долины Ахала схватится со мной еще разочек!.."
Судьи праздника стали советоваться с хозяином тоя. Тот высокомерно заявил, что не нуждается в приношениях побежденного пальвана, и сам выделил еще один щедрый приз - пусть только Таган согласится. Таган, получив добро Сары, вышел на круг и снова легко положил на землю иомудского борца.
Девять лучших пальванов Туркменской степи не устояли перед силой и мастерством борца с равнины Ахала. Его колени ни разу не коснулись земли. Из девяти схваток Таган вышел победителем.
Сколько ни взывали судьи к толпе, никто больше не решился бороться с Таганом. Тогда обескураженные устроители тоя захотели выставить против Тагана богатыря Баллы. Сары, взглянув на набычившегося великана, тихо прошептал другу: "Ох, не одолеть тебе такую гору, не одолеть!.." Он категорически запретил Тагану выходить на бой. Но болельщики неистовствовали: "Что, кишка тонка, пальван из Ахала?! Выходи, трус!" Не скрывали свою злость даже эмины, обычно невозмутимые и бесстрастные: "Приехал какой-то ахалинец, положил всех наших пальванов и хочет уехать победителем!" Публике было обидно за своих поверженных любимцев.
"Сары, позволь, я схвачусь с Баллы, - не утерпел Таган. - Видишь, народ нами недоволен. Что они подумают о нас? Все-таки мы не у себя дома… И нечестно как-то получается: всех поборол, а с Баллы не выхожу. Надо встать и признать себя побежденным или бороться!.. Повалит так повалит… Зато после не буду терзаться, попрекать себя всю жизнь: "Вот надо было выйти, может быть, одолел бы…"
"Да ты посмотри, какая он громадина! - вздохнул Сары. - Рук не хватит его обхватить… Ну, аллах с тобой, иди, Таган!"
"Ничего, у него кушак крепкий", - и Таган, разувшись, вышел на середину. Долго водили пальваны друг друга по кругу. На какие только уловки не пускались… Силой, уменьем, хитростью они были под стать друг другу. В своем доме, говорят, и стены помогают: толпа подбадривала своего кумира, а Тагану улюлюкала. Вдруг она взревела: пальваны оба повалились, как подрубленные чинары, одинаково коснувшись земли боками. Ничья! Но судьи слукавили, присудили победу Баллы. Разгорелся спор. Сары, доказывая правоту, горячился, бегал от бая к судьям, обращался к людям, но те ратовали за Баллы: своя рубашка ближе к телу.
"Послушайте, люди, послушай ты, бай-ага, и вы, судьи! - вмешался мираб. Его голос дрожал. - Гость у туркмен почетнее отца, свят по нашим обычаям… Эти два текинца, вы знаете, мои гости. Сейчас вы кровно обижаете и меня и гостей… Все видели, что была ничья. Слов нет, пальваны достойные, боролись как львы. Но азарт игры застелил дымом ваши глаза, лишил рассудка… Если вы откажете в справедливости, я по праву хозяина дома возвращаю все честно завоеванные Таганом призы и покидаю с гостями этот той, этот дом и уношу в своем сердце обиду… Вы оскорбили моих гостей, значит, и меня оскорбляете вдвойне".
Толпа застыла в ожидании. С места поднялся бай и взмахнул рукой: "Эй, народ! Я объявляю ничью. Никто не победил. Но пусть пальваны борются до победы".
Народ загудел - не то одобрительно, не то осуждающе. Борцы сошлись на кругу вновь. Долго и изнурительно пытались они одолеть один другого, сомкнувшись в железных тисках. Не раз, тяжело переводя дыхание, разжимались, расходились в разные стороны, чтобы схватиться снова и снова. Когда у Тагана, казалось, силы были на пределе, он, совсем отчаявшись, приподнял противника и волчком закружился с ним на одном месте. В тот миг он вспомнил, что еще дома так же победил одного могучего пальвана, до тошноты не переносившего кружения. Баллы оказался таким же: у него на третьем обороте закружилась голова.
"Я даже не знаю, как я его повалил, - рассказывал после Таган своему другу. - Чувствую, подкашиваются ноги, сам валюсь. Думал, все, хана мне… Смотрю, Баллы подо мной лежит, сопит, морщится… Одолел-то я его еле-еле! Силен шайтан, как слон!"
Болельщики Баллы встретили победу Тагана гробовым молчанием, кто-то обозленно выкрикивал обидные слова. Молчали посрамленные судьи. Аксакалы, сочувственно провожая взглядом униженного поражением Баллы, удивленно покачивали мохнатыми тельпеками: "О, как можно такую скалу свалить?!" Они ждали, что скажет бай. Тот молчал.
"Бай-ага! - сказал мираб. - Ты помнишь свои слова, когда у тебя родилась девятая дочь?"
"Помню! - достойно ответил хозяин тоя. - Я поклялся, что на тое моего первенца пальвану, победившему Баллы, выставлю приз - юрту из белой кошмы, два верблюда, десять овец".
"И десять мешков зерна", - напомнил неугомонный мираб.
"Да! Я от слова своего не отказываюсь", - раздраженно добавил бай.
Таган и Сары возвращались домой богачами. Многочисленные братья и сыновья мираба проводили гостей по территории Ирана до самой туркменской границы. Еще в дороге Таган по-братски поделился с другом всем, что имел, отдал ему юрту, половину всех призов, поровну поделил овец, зерно. В той белой юрте родились и выросли сыновья Сары-ага - Кака, Дурды, Хырслан, ставший ныне сотником в басмаческом отряде Джунаид-хана. Оборотистый Сары сумел приумножить свои богатства, у него появились тучные отары овец, стада верблюдов, табуны коней, но он не забыл доброты Тагана, и теперь, когда в их стан пришел Ашир, ему хотелось как-то по-человечески отблагодарить сына друга юности.
Утром в юрту, запыхавшись, вошел Сары-ага. Он принес горячую лепешку, а вчерашний вожак, онбаш Атали, - чайник чаю и чашку верблюжьего чала. Ашир едва прикоснулся к еде.