Фасциатус ― название красивой и редкой птицы, известной в нашей стране как ястребиный, или длиннохвостый, орел. Он совмещает соколиное изящество, телосложение и быстроту полета с силой и мощью орла. Встретить эту великолепную птицу можно в Туркмении, Казахстане, на юге Европы, в Индии и Африке.
Сергей Полозов ― орнитолог, долгие годы наблюдающий за повадками птиц. Человек с внимательным взгядом, он замечает то, что проходит мимо внимания многих других людей. У автора собрался обширный материал о наблюдениях за птицами, встречах с людьми, раздумьях о жизни. Листочки дневника постепенно, как камешки мозаики, сложились в картину окружающего мира, и часть этой картины мы предлагаем вниманию нашего читателя.
Худож. Ермаков А. В. ― М.: Армада–пресс, 2001. ― 480 с.: ил. ― (Зеленая серия).
ISBN 5–309–00212–Х
Посвящается моим родителям, Марии Александровне и Александру Валерьевичу Полозовым
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Здравствуйте!
Сразу должен предупредить, что эта книжка ― про птиц, и в ней нет ничего про секс, убийства и про деньги (есть, правда, немного про любовь, про смерть и про сокровища). Но мне все равно очень хотелось бы, чтобы вы ее прочитали.
Я вспоминал эту эпопею мысленно и с друзьями десять лет, а потом вдруг сел и описал. Чего ради? Понятия не имею. Это один из тех случаев, когда рассказываешь не потому, что уж очень хочется рассказать, а потому, что не можешь не рассказывать.
А может, соприкоснувшись с Востоком и убедившись, что описанное в древних легендах всегда повторяется и сбывается, я, наивный, решил подстраховаться? Потому как прочел однажды в сказке, сложенной века назад где‑то между Туркменией, Ираном и Афганистаном, такие слова: "Стоит мне рассказать вам, над чем я смеялся, и меня тотчас же настигнет смерть. Однако, если, вместо того чтобы рассказывать, напишу я все на бумаге, смерть меня минует…"
Как бы то ни было, история поиска ястребиного орла описана недавно. А вот дневниковые заметки и отрывки из писем про Туркмению накапливались в течение пятнадцати лет ― с того самого времени, как я впервые попал туда и лишь начинал знакомиться с этой прекрасной страной и ее замечательными людьми.
Записи эти сделаны были в разной обстановке и под разное настроение: на жаре, когда даже ишаки прячутся в тень (а ведь им все нипочем) или когда приходилось пережидать дождь и снег в горах; в моменты избытка сил или крайней усталости; в приподнятом настроении или когда весь свет не мил; в шумных компаниях моих друзей и когда я неделями ходил по горам один; когда мне, впервые приехавшему в Копетдаг аспиранту смотревшему вокруг во все глаза, было двадцать два года, и позже, когда я уже сам возил туда студентов.
В этих дневниковых и эпистолярных записках я не стал менять свой тогдашний язык, подстраивая его под себя нынешнего. Потому что сегодня, отдалившись на некоторое время и расстояние от описываемых событий, я отчетливо вижу, насколько незначительны и второстепенны все мои собственные эволюции по сравнению с тем вечным и главным, ради чего я туда попал: с птичьими стаями, жарким солнцем и уже навсегда узнаваемыми очертаниями гор на горизонте.
Сергей Полозов
1
…шел я по одному делу, достиг некоего места, и предстало моим глазам нечто удивительное…
(Хорасанская сказка, XII― XIX вв.)
Туркмения ― солнечная, но гостеприимная страна…
(Из туркменской литературы эпохи развитого социализма)
ХОРАСАН, историч. область на Ср. Востоке, в сопредельных р–нах Туркм. ССР, Ирана и Афганистана. Значит, часть X. занимают Туркмено–Хорасанские горы…
(Географический энциклопедический словарь, 1989)
Сказители старинных дастанов, сладкозвучные соловьи, порхающие в садах прекрасных слов, хранители сокровищниц чудесных преданий ― все они рассказывают о том, что…
(Хорасанская сказка)
История эта началась совершенно неожиданно, и ничего необычного ей не предшествовало. Был жаркий майский день, и солнце над опустыненными холмами долины Сумбара палило вовсю. Трясясь в кузове старого "ГАЗа" и ощущая лицом горячий встречный поток воздуха, я думал о том, что за покатым невысоким хребтом, расположенным к югу от нас, уже Иран. Такой же, как эта часть Туркмении, если говорить о природе, почти такой же по укладу жизни людей, живущих вдоль границы, но формально заграничный, отгороженный от нас контрольной полосой и столбами с колючей проволокой.
От мыслей про условность придуманных человеком границ меня отвлекла переползающая через пыльную дорогу здоровенная гюрза в руку толщиной. Встреча с такой змеей в природе немедленно создает у меня приподнятое настроение. Увидеть гюрзу после полудня было необычно (ползать по солнцепеку слишком жарко), хотя в мае и возможно, ― период размножения.
Я забарабанил рукой по крыше кабины, Хыдыр–Ага затормозил. Соскочив с борта кузова, я на бегу соображал, что в брачный сезон рядом может оказаться и еще змея, а то и не одна, и старался внимательнее смотреть по сторонам. Но, пока я несся вприпрыжку к кусту держидерева, к которому проползла гюрза, она уже исчезла, еще раз заставив меня испытать знакомое уже ощущение: все вокруг ― это их дом, а не наш. Всякий раз, когда мы не прибегаем к силе, они здесь решают, а не мы, надо нам встречаться или нет. Потоптавшись впустую вокруг колючего прозрачного кустика, я вернулся на дорогу и, придерживая бинокль на груди и магнитофон на поясе, полез назад в кузов. В этот момент все и произошло.
Согласитесь, это очень интересно, как некоторые мгновения отпечатываются в памяти, ― словно фотографии, которые, будучи однажды снятыми, потом годами висят над столом перед глазами. Так получилось и на этот раз. Зацепившись руками за шершавый борт грузовика, я поставил пыльный кирзовый сапог на горячее, пахнущее перегретой резиной колесо, подтянулся, чтобы запрыгнуть в кузов, и, когда солнце резануло поверх борта прямо по глазам, инстинктивно отвернул голову и в этот момент увидел двух птиц.
2
В воздухе реют чайки и крачки, проносятся косяки пеликанов, колпиков и караваек, куда‑то торопятся серые, красные и белые цапли, мечутся взад и вперед косяки различных уток; из камышей доносятся гоготание диких гусей, ржание поганок, стоны лысушек, как бы негодующие крики султанок… кряканье уток, пение камышевок, звонкое трещание Prinia, свист ремезов и усатых синиц. И как хорошо здесь, в камышах, среди массы воды, в горячем воздухе, в кругу своих пернатых друзей!
(Н. А. Зарудный, 1900)
Птицы ― это не животные. Они произошли от летающих рыб…
(Из ответа абитуриента на вступительном экзамене)
Чтобы стала понятна необычность ситуации, скажу два слова о том, насколько это особое дело ― наблюдение птиц в природе. Большинство из нас, видя птиц каждодневно, не обращает на них внимания. Для тех же, кто занимается орнитологией, именно птицы олицетворяют собой самые разные проявления окружающего мира.
Первый, необходимый и крайне ответственный этап любой орнитологической работы ― это определение птиц, которых вы наблюдаете.
Помимо важности для научных исследований оно само по себе для многих может быть увлекательно как спорт или азартная игра. Этим объясняется тот факт, что любительское наблюдение и определение птиц ("бёрдвотчинг") стало сегодня одним из наиболее популярных видов отдыха и туризма, объединив миллионы любителей по всему миру. Порой оно приобретает весьма экстравагантные формы: множество людей в разных странах готовы пересечь полмира и платить потом тысячу долларов в день за возможность посмотреть на маленькую невзрачную птичку, живущую где‑нибудь в кустах в интересном для наблюдателя месте…
Проводится это определение по целому набору признаков. Их полное перечисление неизбежно утянет нас в тоскливые для непосвященного глубины традиционной зоологии, интересной далеко не всем, поэтому ― коротко о главном. Нужно подчас мгновенно (птицу нередко видишь лишь секунду) оценить размер ее тела, пропорции и форму хвоста, крыльев, шеи, головы и клюва; детали окраски; то, как птица сидит или двигается; характер ее криков, позывов и песни. Различия между отдельными видами очевидны и неспециалисту, определение же некоторых из них требует колоссальной дотошности и опыта.
День за днем, месяц за месяцем вы накапливаете этот опыт, раз за разом сверяя наблюдаемое в бинокль с иллюстрациями в определителе, собственными зарисовками, описаниями из разных книг; фотографируете, надиктовываете и записываете наблюдаемое. Позже, уже при известных навыках, вы узнаете птицу по облику ― некоему совокупному обобщению всех этих отдельных деталей, мгновенно высвечивающему в вашем сознании либо название вида, либо то непонятное, что мешает его однозначно определить. И если вы работаете в том или ином регионе достаточно долго, то в один прекрасный момент достигаете того заветного рубежа, когда определение видов как таковое перестает быть камнем преткновения, что предоставляет вам новую степень свободы в работе.
Поэтому в первый момент, увидев двух этих птиц ― среднего размера изящных орлов, очень чистой и нарядной окраски (шоколадно–коричневый верх и белый, с продолговатыми пестринами низ), парящих необычно низко (всего метрах в десяти) над холмами и словно как‑то особо–приглашающе показываясь мне, я ощутил шок от сознания того, что этого вида ни разу в жизни не встречал.
В следующую секунду в голове моей произошло лихорадочное сопоставление того, что я видел, с тем, что было известно про Западный Копетдаг из теории, и уже через мгновение у меня "в зобу дыханье сперло": сомнений не оставалось, хоть и не верилось собственным глазам, ― это была пара ястребиных орлов.
ВОРОН
Едва ворон их увидел, он подлетел к ним и стал ласкаться и рыдать. Тут пери достала волшебный волосок, положила его рядом с вороном и подожгла. И волею Аллаха ворон тотчас принял человеческий облик…
(Хорасанская сказка)
"17 января…. Просидел целый день в предгорьях, наблюдая пустынных жаворонков, а на обратном пути, уже спускаясь ниже в долину Сумбара, увидел, как ворон перелетает за медленно ползущей по опустыненным холмам отарой, присаживаясь недалеко от пасущихся овец.
Сидит себе издали заметной яркой черной кляксой на бледно–зеленом склоне, временами каркает грассирующе- гортанно, посматривая черным птичьим глазом на идущего к нему от отары алабая. Дождался, пока собака подошла почти вплотную, уже чуть не кинулась на него, и снисходительно–неторопливо взлетел в метре от облапошенного собачьего носа.
Воистину у него коэффициент интеллектуальности больше, чем у собаки, все правильно. В это не верится просто потому, что мы сами, будучи млекопитающими, не видим этого ума в птице. В собаке видим, так как нам легче общаться с ней: у нее есть мимика, выражение лица. А у ворона привычного нам мимического инструмента общения нет. Мигнет прозрачным веком, глядя боком, по–птичьи; наклонит голову, разглядывая; ну, поднимет перья на затылке от удивления или от удовольствия. А ведь в этой птичьей голове далеко не куриные мозги…"
"4 февраля…. Балобан шутя спикировал на сидящего ворона, который взлетел, оказавшись по размеру заметно крупнее самого сокола; классический экземпляр: огромный размах (бывают ведь иногда до 180 см!); ромбовидный хвост; мощный вздутый клюв и косматая борода на горле; такого с вороной не спутаешь… Балобан еще разок налетел на него, но ворон не особенно реагирует, понимает, что это игра.
Особенность ворона как вида ощущается постоянно. Огромный, мощный; самый умный из всей пернатой братии (из всех птиц самые умные и в целом прогрессивные ― воробьиные, из всех воробьиных ― врановые, из всех врановых ― ворон); распространен по всем континентам и во всех ландшафтах от тундры до пустынь. Не случайно у половины народов мира он ― символ мудрости и рока. "…Крикнул ворон: "Невер мор!.."
И как играют! Вот что значит интеллект. В лабораториях, где жизнь комфортабельная и оставляет время для досуга, резвятся вовсю. Чего только не вытворяют: и с разлета садятся на скользкий пол, проезжая по нему, как на лыжах; и "солнышко" крутят на веревке, раз за разом кувыркаясь через нее вниз головой, и многое другое. В природе игру труднее наблюдать; только когда в воздухе, на огромной высоте, пилотажем развлекаются и видны издалека.
А иногда летит и вдруг издаст особенный, странный звук ― как пробуемая при настройке виолончельная струна.
Когда вижу ворона или слышу его курлыкающее карканье над скалами в горах, или в пустыне, или в дремучей, безжизненной тайге, всегда испытываю приподнятое волнение. Особая птица".
ВСТРЕЧА С ЮННАТАМИ
Оставив позади много путей и дорог, достиг он ворот сада, выпил шербет из чаши, поданной ему справа, и в саду том на него налетели две птицы и выклевали ему глаз.
(Хорасанская сказка)
"12 февраля…. Правильно, ребята!..
Ну, а ты что опаздываешь?.. Понимаю… Да, конечно, животных покормить ― это уважительная причина… Проходи, садись.
Так вот, если ворон даже и в городе ― интеллигентный индивидуалист и молчун (как исключение, собирается иногда до ста ― ста пятидесяти птиц в особых местах: на свалках и т. д.), то вот серая ворона ― со–о-овсем другое дело…
Сразу должен признаться, что я ворон люблю и уважаю. Во–первых, потому, что их большинство людей, плохо зная, не любит или даже ненавидит. Во–вторых, ― за ум и смекалку. После воронов они ― самые умные птицы. И любознательные.
Ну, а гражданам недолюбливать ворон есть, конечно, за что. Потому как, если соберется каркающей братии на ночевку хотя бы тысяч десять (а бывает ― и пятьдесят тысяч, и почти сто!), то мало не покажется. Не только обкакают сплошняком весь Александровский сад, "стены вечные Кремля" и даже (!..) Дворец Съездов, но и закаркают всех насмерть в окрестных домах. Одно утешение ― вплотную к Красной площади не очень‑то много граждан обитается.
И не шутки это все. Когда совсем уж поплохело, совсем не стало житья от ворон, правительство приподняло бровь (в том смысле, что уж если и терпим орнитологию как науку, то вот он, тот самый момент, когда пора эту орнитологию использовать): а ну‑ка убрать всех ворон из Кремля!
Но ведь это вам не граждане СССР с пропиской в паспорте, это ведь птички, природа, необузданная стихия! Они ведь не слушаются! Навострили орнитологов ― те стали думать.
Слушай, ты не только опоздал, но теперь еще и вертишься! Как тебя зовут? Сиди… Морковкин? Ты шутишь?.. Не кричите, ребята, я верю, что правда… Хорошая фамилия. Вот и сиди спокойно, Морковкин. Что?.. Меня?.. Сергей, э–э, Александрович… Нет, я на пятом курсе учусь… Нет, не в МГУ, а в педагогическом институте… В Ленинском, и это у меня педпрактика… Разному учат, Морковкин, разному… Очень интересно… Что? Наш факультет?.. Географо–биологический… Он на улице Кибальчича… Нет, это между "Щербаковской" и "ВДНХ"…
О чем я говорил?
Так. Короче, призадумались орнитологи. Травить нельзя (и бесполезно); стрелять тоже нельзя (Кремль все‑таки, плюс ― "всех не перестреляешь!"); отпугивать проигрыванием криков тревоги ― на это даже бестолковые чайки перестают реагировать после третьего раза, а уж вороны‑то, наоборот, слетаться будут, чтобы послушать… Чего делать‑то?
Решили расшугать их специально натренированными ловчими птицами. Ведь когда хищный ястреб–тетеревятник гордо летит на своих мощных крыльях, от этого всему пернатому населению вокруг ― сплошная и неподдельная тревога и паника…
Сказано ― сделано! Создали спецподразделение в структуре комендатуры Кремля, выдали трем орнитологам важные красные удостоверения, предоставили допуск в святая святых… Все ходят гордые и довольные.
Короче, потом зашуганных, полуобщипанных тетеревятников из‑под ветвей голубых правительственных елей выковыривали, спасая от истошно орущих оголтелых серо–черных хулиганов…
Джоггеры еще ворон не любят на Ленинских горах. Джоггер ― это не русское слово, слово–паразит; или, может, даже вообще не слово. Так что и произносить его не будем на потребу потенциальному противнику, а скажем по–нашему, хоть и многословнее: утренние бегуны–физкультурники тоже ворон не любят. Впрочем, дневные и вечерние бегуны их тоже не жалуют…
Морковкин, ну что ты хихикаешь как придурочный? Пионер, а мешаешь выступать! Что у тебя там? Вынь!.. Ну и что, что из запазухи в штаны пролезла… Доставай!.. Ящерица?.. Не кричите, ребята!.. Я так и думал, что крыска… Рубашку надо лучше заправлять, тогда и не пролезет… Посади ее в портфель и больше не вертись… Ну, так застегни его, чтобы не вылезла!.. Что?.. Не будет ей скучно, я интересно рассказываю!..
О чем я говорил?..
Да, так вот. Появилась на Ленгорах и в парке Горького новая мода у ворон: трюхает себе гражданин для укрепления нервной системы и здоровья в целом, а на него вдруг пикирует с дерева черная тень, вцепляется лапами в волосы и клюет прямо в чайн… клюет в голову своим крепким клювом! До крови!
Понятное ведь дело: у тебя гнездо поблизости, дети в яйцах растут, а здесь покою нет от этих, которые носятся и носятся кругами… А гражданам, которые с нервной системой и бегают, тоже непоправимый урон ― оклемайся потом от такого; им ведь после этого вдвое больше бегать надо, а, значит, воронам вдвое хуже, следовательно, они вдвое злее нападают… Понимаете экологическую взаимосвязь?..
А то и хуже бывает: воспитательница из детсада вышла помойку выбросить, а на нее как спикировала пара ворон! Как начали орать, клевать, скандалить! Так перепугали бедную, что ее еле откачали, и начался серьезный конфликт между людьми и воронами… Депутатов привлекли! Орнитологи говорят: да не паникуйте вы, птенец рядом был, не опасно это для детей… И что же вы думаете? Закрыли детский сад, перевели в другое место! А репутация воронья еще больше пострадала…