- Лесная Роза моя сестра; ее малейшие желания всегда будут священны для меня.
- Благодарю, но оставим этот разговор и поговорим лучше о наших первых летах, так скоро прошедших, увы!
- Вчера не существует более, - сказал вождь.
- Это правда, - отвечала донна Мария со вздохом, - зачем говорить о том времени, которое уже не возвратится?
- Сестра моя возвращается в Чили?
- Нет, я выехала из Сантьяго и намерена несколько времени прожить в Вальдивии; я оставила моих друзей продолжать путь, а сама свернула с пути, чтобы навестить моего брата.
- Да, я знаю, что тот, кого бледнолицые называют генералом Бустаменте, едва излечившись от ужасной раны, отправился в путь месяц тому назад и теперь осматривает провинцию Вальдивию. Я сам намерен скоро побывать в этом городе.
- Там теперь много бледнолицых с юга.
- Между ними нет ли кого-нибудь известного мне?
- Не думаю; впрочем, да! Есть один - дон Тадео, мой муж.
Антинагюэль с удивлением поднял голову.
- Я думал, что он расстрелян? - сказал он.
- Он действительно был расстрелян.
- Каким же это образом он еще жив?
- Он чудом избежал смерти, хотя был опасно ранен.
Донна Мария старалась прочесть на бесстрастном лице индейца, какое впечатление произвело на него это известие.
- Пусть сестра моя слушает, - сказал он через минуту, - дон Тадео еще враг ей, не так ли?
- Более чем прежде.
- Хорошо.
- Мало того, что муж мой низким образом бросил меня и отнял у меня мое дитя, это невинное существо, которое служило мне единственным утешением и помогало мне переносить горести, которые он причинял мне, злодей нанес мне величайшее оскорбление, заведя публично связь с другой женщиной, которую повсюду таскает с собою… она и теперь с ним в Вальдивии.
- А! - сказал вождь с некоторым равнодушием.
Привыкнув к ароканским нравам, позволявшим каждому мужчине иметь столько жен, сколько он может прокормить, Антинагюэль находил поступок дона Тадео весьма естественным. Это не укрылось от донны Марии, и ироническая улыбка сжала ее губы. Она продолжала небрежным тоном, но пристально смотря на индейца:
- Кажется, эту женщину зовут донной Розарио де Мендоз… говорят, что это очаровательное создание…
Это имя, произнесенное донной Марией по-видимому совершенно равнодушно, произвело на Антинагюэля действие громового удара; он вскочил и с пылающим лицом, со сверкающими глазами вскричал:
- Розарио де Мендоз, говорите вы, сестра моя?
- Боже мой, я ее не знаю, - отвечала донна Мария, - я слышала только ее имя; кажется, что действительно так зовут эту женщину… но, - прибавила она, - какое участие принимает в ней брат мой?..
- Никакого, - перебил индеец и опять сел на свое место. - Зачем сестра моя не мстит человеку, который ее бросил?
- К чему? Притом на какое мщение могу я надеяться? Я женщина слабая и боязливая, без друзей, без поддержки, одна.
- А я, - вскричал вождь, - я-то что же?
- О! - сказала донна Мария с живостью. - Я не хочу, чтобы брат мой мстил за мою личную обиду.
- Сестра моя ошибается; напав на этого человека, я отомщу ему в то же время и за свою собственную…
- Пусть брат мой объяснится; я его не понимаю.
- Сейчас объяснюсь.
- Я слушаю.
В эту минуту вошла мать Антинагюэля и, подойдя к сыну, сказала печально:
- Напрасно сын мой вспоминает старое и бередит прежние раны.
- Женщина, удались! - возразил индеец. - Я воин, отец мой завещал мне мщение; я поклялся отомстить и исполню мою клятву.
Бедная индианка вышла со вздохом. Красавица, любопытство которой было возбуждено в высшей степени, с нетерпением ждала, чтобы вождь объяснился.
Дождь падал с шумом на листья деревьев; по временам порывы ночного ветра со свистом врывались в щели хижины и колебали пламя факела, освещавшего ее. Оба собеседника, погрузившись в размышления, невольно прислушивались к звукам бури и чувствовали, как ими овладевала тоска.
Антинагюэль наконец поднял голову и, выпустив сразу несколько клубов дыма, бросил свою сигару и начал тихим голосом:
- Хотя сестра моя почти дитя нашего народа, потому что ее воспитала моя мать, но она никогда не знала истории моего семейства. Эта история, которую я расскажу ей, вполне покажет, что я ненавижу дона Тадео, и если до сих пор я делал вид, будто забыл обо всем, так это потому, что дон Тадео был мужем моей сестры… Теперь же поведение его с моей сестрой избавляет меня от обещания, которое я дал себе самому, и возвращает мне свободу действия.
Донна Мария сделала знак согласия.
- Когда презренные испанцы, - продолжал вождь, - завоевали Чили и поработили его трусливых жителей, они вздумали завоевать также и Ароканию, пошли на окасов и ворвались в их владения. Сестра моя видит, что я начал рассказ издалека. Кадегуальский токи первый собрал на Карамнанской долине большой совет. Назначенный предводителем воинов всех четырех областей, он дал сражение бледнолицым; битва была ужасная, продолжавшаяся от восхода до заката солнца; много ароканских воинов отправились в блаженные долины рая; но Всемогущий не оставил окасов: они остались победителями, а испанцы бежали как трусливые зайцы от страшных ароканских копий. Много бледнолицых попало в наши руки. Между ними находился могущественный вождь, по имени дон Эстеван де Леон. Кадегуальский токи мог бы воспользоваться своим правом и убить его, но он не сделал этого, а напротив привел его в свое селение и обращался с ним, как с братом. Но когда испанцы умели быть признательными за благодеяние? Дон Эстеван, забыв священные обязанности гостеприимства, обольстил дочь того, кому был обязан жизнью, и убежал с нею. При этой недостойной и гнусной измене, горесть благородного токи была неизмерима: он поклялся тогда безжалостно воевать с бледнолицыми и сдержал клятву: все испанцы, захваченные им, несмотря на их лета и пол, были убиты. Это ужасное возмездие было справедливо, не правда ли?
- Да, - лаконически отвечала Красавица.
- В один день Кадегуаль, застигнутый своими лютыми врагами, попал, покрытый ранами, в их руки после геройского сопротивления, во время которого все его воины мужественно пали возле него. В свою очередь Кадегуаль находился во власти дона Эстевана. Испанский вождь узнал того, кто несколько лет тому назад спас его жизнь, и вот как милосердно поступил с ним. Отрезав обе руки и выколов глаза своему пленнику, он возвратил несчастному его дочь, которою уже успел пресытиться, и отпустил его. Молодая девушка, которую отец простил, отвела слепого домой. Дойдя до своего стана, Кадегуаль созвал всех своих родных, рассказал им все, что он вытерпел, показал свои кровавые раны и изувеченные руки и, заставив сыновей своих и всех родных дать клятву отомстить за него, уморил себя голодом.
- О! Это ужасно! - вскричала донна Мария, растроганная против воли.
- Это еще ничего, - продолжал Антинагюэль с горькой улыбкой, - пусть сестра моя дослушает до конца. С того времени неумолимая судьба постоянно тяготела над двумя фамилиями и постоянно противопоставляла потомков токи Кадегуаля потомкам дона Эстевана. Три столетия уже длится эта жаркая, ожесточенная борьба между двумя фамилиями и окончится только уничтожением одной из них или, может быть, обеих. До сих пор преимущество почти всегда оставалось за Леонами; потомки токи Кадегуаля часто бывали побеждаемы, но не упали духом, готовые снова начать борьбу при первом сигнале. Ныне в фамилии дона Эстевана остался только один представитель дон Тадео, представитель выдающийся по своему мужеству, богатству и огромному влиянию, которым он пользуется над своими соотечественниками. Он лично никогда не вредил окасам; он, кажется, даже не знает закоренелой ненависти, существующей между его фамилией и фамилией токи; но потомки Кадегуаля помнят об этом; они тоже сильны, многочисленны и могущественны. Час мщения пробил, и они его не пропустят. Сестра моя, - прибавил Антинагюэль страшным голосом, - токи Кадегуаль был мой прадед… Благодарю вас за уведомление о том, что враг мой не только не умер, но что он еще находится так близко от меня!
- Мать ваша уже сказала вам: зачем пробуждать старую ненависть? Ныне мир царствует между чилийцами и окасами; пусть брат мой остерегается… Белые многочисленны, у них много опытных солдат.
- О! - возразил индеец со зловещей улыбкой. - Я уверен в успехе… у меня есть моя нимфа.
Индейцы высшего звания все твердо верят, что у каждого из них есть домашний гений, принужденный им повиноваться. Донна Мария притворилась, будто поверила словам Антинагюэля. Ей удалось направить охотника на дичь, до которой она так желала добраться сама, и теперь ей было мало нужды до того, какая причина заставляла индейца повиноваться ей. Красавица знала, что эта ненависть, которую Антинагюэль выставлял вперед, была только предлогом, а настоящая причина была запрятана в глубине его сердца. Хотя она и угадывала эту причину, но делала вид, будто ничего не понимает.
Долго еще разговаривала донна Мария с Антинагюэ-лем о посторонних вещах, а затем удалилась в комнату, приготовленную для нее. Было уже поздно, а Красавица хотела на рассвете ехать в Вальдивию. Она слишком хорошо знала товарища своего детства, и потому была вполне убеждена, что теперь, когда тигр пробудился, он не замедлит отыскать добычу, указанную ему.
Глава XX
КОЛДУН
В тот же самый день, в селении, находившемся в ста двадцати километрах от Ароко, посреди гор, на берегах Карампаньи, царствовало величайшее смятение. Женщины и воины, собравшись перед дверями одной хижины, на пороге которой лежал труп на парадной постели из ветвей, голосили по умершему. К крикам их примешивались оглушительные звуки барабанов, флейт и громкий лай собак.
Посреди толпы возле трупа стоял пожилой мужчина высокого роста, одетый в женское платье и делавший какие-то странные жесты, которые сопровождал диким воем. Человек этот, отличавшийся безобразной и свирепой наружностью, был колдун. Крики и кривлянья его имели целью защищать труп от злого духа, который хотел овладеть им.
По знаку колдуна музыка и стоны прекратились. Злой дух, побежденный заклинаниями, отказался бороться более и бросил труп, которым не мог овладеть. Тогда колдун обернулся к человеку с надменными чертами и повелительным взором, который стоял возле него, опираясь на длинное копье.
- Ульмен могущественного племени Большого Зайца, - сказал он мрачным голосом, - твой отец, доблестный ульмен, похищенный у нас, уже не опасается более влияния злого духа, которого я принудил удалиться. Он теперь охотится в блаженных долинах с праведными воинами; все обряды совершены и час возвратить тело покойника земле настал!
- Остановитесь, - с живостью отвечал вождь, - отец мой умер, но кто убил его? Воин не может умереть в несколько часов, без того, чтобы чье-нибудь тайное влияние не тяготело над ним и не иссушило источников жизни в его сердце. Отвечай мне, колдун, вдохновленный Пиллианом, скажи мне имя убийцы! Сердце мое печально; оно почувствует облегчение только тогда, когда отец мой будет отомщен.
При этих словах, произнесенных твердым голосом, трепет пробежал по рядам народа, собравшегося вокруг трупа. Колдун сначала окинул взором присутствующих, потом, потупив глаза, скрестил руки и как будто собирался с мыслями.
Ароканы допускают только один род смерти, а именно смерть на поле битвы. Они не предполагают, чтобы можно было лишиться жизни от болезни или от какого-нибудь случая; а потому смерть человека, умершего не на сражении, всегда приписывают чьему-нибудь влиянию; они убеждены, что враг покойника убил его. В этом убеждении, на похоронах родственники и друзья умершего всегда обращаются к колдуну, чтобы он указал им убийцу. Колдун необходимо должен указать на кого-нибудь; напрасно стал бы он растолковывать огорченным родственникам, что смерть покойника совершенно естественна: бешенство их немедленно обратилось бы против него, и он сам сделался бы их жертвой. Следовательно, колдун не может колебаться; на убийцу тем легче указать, что он не существует и что колдун не боится ошибиться. Впрочем, чтобы согласовать свои интересы с интересами родственников, которые требуют жертвы, он всегда выдает одного из своих врагов; если же, что бывает редко, у колдуна врагов нет, он выбирает наудачу. Мнимого убийцу, несмотря ни на какие уверения в невинности, безжалостно умерщвляют. Понятно, как опасен подобный обычай и какое влияние должен иметь колдун, и мы принуждены признаться, что он без малейшей совестливости употребляет это влияние во зло во всех обстоятельствах.
Новые лица, в числе которых находились Валентин Гиллуа и его друг, въехали в селение. Привлеченные любопытством, они приблизились к толпе, стоявшей перед трупом. Французы ничего не понимали в этой сцене, но когда проводник их объяснил им ее вкратце, они стали наблюдать с величайшим интересом за различными движениями дикарей.
- Ну, - продолжал ульмен через минуту, - разве отец мой не знает имени человека, от которого мы должны потребовать отчета в убийстве?
- Знаю, - отвечал колдун мрачным голосом.
- Так зачем же он хранит молчание, когда труп вопиет о мщении?
- Оттого, - отвечал колдун, смотря на этот раз прямо в лицо только что приехавшему вождю, - что есть могущественные люди, которые насмехаются над человеческим правосудием.
Глаза толпы тотчас обратились на того, на которого колдун по-видимому указывал косвенно.
- Виновный, - вскричал громко ульмен, - какого бы ни было его звание, не избавится от моего справедливого мщения; говори без опасения; клянусь тебе, что тот, чье имя ты произнесешь, будет убит.
Колдун выпрямился, медленно поднял руку и, посреди всеобщего молчания, указал пальцем на вождя, который предложил так дружески гостеприимство иностранцам.
- Исполни же свою клятву, ульмен, - сказал он громким голосом, - вот убийца твоего отца! Трангуаль Ланек - Глубокий Овраг - посредством порчи умертвил его.
Сказав это, колдун закрыл себе лицо, как будто был угнетаем горестью сделанного им указания. При страшных словах его совершенное безмолвие воцарилось в народе. Трангуаль Ланек был последний, кого осмелились бы подозревать; он был любим и уважаем всеми за свое мужество, чистосердечие и великодушие.
Когда прошла первая минута удивления, в толпе сделалось большое движение; каждый спешил отодвинуться от мнимого убийцы, который остался один, лицом к лицу с тем, в чьей смерти его обвиняли. Трангуаль Ланек однако ж был по-прежнему бесстрастен; презрительная улыбка скользнула по губам его; он сошел с лошади и ждал. Ульмен медленно подошел к нему и сказал печальным голосом:
- Зачем ты убил моего отца, Трангуаль Ланек? Он тебя любил, а я разве не был твоим другом?
- Я не убивал твоего отца, Курумилла - Черное Золото, - отвечал вождь тоном чистосердечия, который убедил бы каждого, предубежденного менее, чем тот, к которому он обращался.
- Это сказал колдун.
- Он лжет.
- Нет, колдун не может лгать; он вдохновлен Пиллианом; ты, твоя жена и твои дети умрете… так предписывает закон.
Не удостаивая ответом, Трангуаль Ланек бросил оружие и стал возле кровавого столба, врытого перед той хижиной, в которой заключается священный кумир.
Толпа тотчас образовала круг, центром которого сделался столб. Жена и дети мнимого преступника были приведены. Немедленно начали делать приготовления к казни, так как похороны убитого не могли быть совершены прежде казни убийцы. Колдун торжествовал. Единственный человек, несколько раз осмеливавшийся восставать против его плутней, длжен был умереть, и он делался отныне неограниченным властелином племени.
По знаку Курумиллы, два индейца схватили Трангуаль Ланека и, несмотря на слезы и рыдания его жены и детей, начали привязывать несчастного к столбу.
Французы присутствовали при этом ужасном зрелище. Луи был возмущен лукавством колдуна и легковерием индейцев.
- О! - сказал он своему другу. - Мы не должны допускать этого убийства.
- Гм! - прошептал Валентин, крутя свои белокурые усы и осматриваясь вокруг. - Они многочисленны.
- Так что ж теперь, - возразил Луи с жаром, - я не хочу быть свидетелем подобного беззакония… и если бы мне пришлось погибнуть, я все-таки намерен постараться спасти этого несчастного, который так чистосердечно предложил нам свою дружбу.
- Дело в том, - сказал Валентин задумчиво, - что Трангуаль Ланек, как они его называют, честный человек, к которому я чувствую сильную симпатию; но что можем мы сделать?
- Броситься между ним и его врагами, - вскричал Луи, схватив пистолеты, - мы все-таки убьем каждый пять или шесть человек.
- Да, а другие убьют нас и мы все-таки не успеем спасти того, для которого принесем себя в жертву. Нет, это плохое средство, придумаем другое…
- Поспешим, казнь начинается. Валентин ударил себя по лбу.
- А! - сказал он вдруг с плутовской улыбкой. - Я придумал славную штуку… предоставь все дело мне; мое прежнее ремесло фигляра, кажется, поможет нам; но ради Бога, обещай мне оставаться спокойным.
- Клянусь, если ты его спасешь.
- Будь спокоен - нашла коса на камень; я докажу этим дикарям, что я похитрее их.
Валентин пришпорил лошадь и въехал в середину круга.
- Остановитесь на минуту, - сказал он громким голосом.
При неожиданном появлении молодого француза, которого до сих пор никто из индейцев не замечал, они все обернулись и взглянули на него с удивлением. Луи, положив руку на свою шпагу, с беспокойством следил за движениями своего друга, готовый прийти к нему на помощь.
- Прекратим шутки, - продолжал Валентин, - мы не имеем времени забавляться; вы дураки и ваш колдун насмехается над вами. Как вы торопитесь! Ни с того ни с сего хотите убить человека! Но нет, я не позволю вам сделать глупость…
Подбоченившись, Валентин неустрашимо окинул взором все собрание. Индейцы, по своему обыкновению, выслушали эту странную речь совершенно бесстрастно, ни одним жестом не выказав своего удивления. Курумилла подошел к молодому человеку и холодно сказал ему:
- Пусть удалится мой бледный брат; он не знает законов пуэльчесов; этот человек осужден и должен умереть: его назначил колдун.
- Вы дураки, - сказал Валентин, пожимая плечами, - ваш колдун такой же колдун, как я окас; повторяю вам, что он насмехается над вами, и я вам это докажу, если хотите.
- Что говорит отец мой? - спросил Курумилла колдуна, который безмолвно и неподвижно стоял возле трупа.
Колдун улыбнулся презрительно.
- Когда же белые говорили правду? - отвечал он с насмешкой. - Пусть этот чужестранец докажет свои слова, если может.
- Хорошо! - возразил ульмен. - Бледнолицый может говорить.
- Несмотря на непоколебимую уверенность этого человека, - вскричал Валентин, - мне нетрудно доказать вам, что он обманщик.
- Мы ждем, - сказал Курумилла.