Войско пошло тогда по-индейски, укрываясь за каждой возвышенностью и за каждым деревом, находившимися перед ними. Таким образом оно дошло, не возбудив тревоги, на пистолетный выстрел от города. Мрачное безмолвие, царствовавшее вокруг него, совершенная тишина в окрестностях составляли печальный контраст с ружейными и пушечными выстрелами, которые внутри его с каждой минутой становились все сильнее и сильнее, и удваивали беспокойство Бустаменте. Мрачное предчувствие предупреждало его, что ему угрожает большая опасность, которой он не знал как избегнуть, потому что ему не было известно, какого она рода.
Всякая нерешимость в эту минуту могла повлечь за собою незагладимое несчастье. Бустаменте сильно сжал эфес шпаги в своей руке и, обратившись к солдатам, закричал громким голосом:
- Вперед!
Отряд, ожидавший только этого приказания, бросился с криком и быстро преодолел пространство, разделявшее его от города. Окна, двери, все было закрыто; если бы не отдаленный звук ружейной перестрелки, слышавшейся в центре города, его можно было бы счесть пустым. Первый отряд, не находя препятствий перед собою, продолжал путь; второй немедленно вошел вслед за ним.
Тогда вдруг спереди, сзади и по бокам обоих отрядов раздались грозные крики, и в каждом из окон показались люди с ружьями. Дон Панчо Бустаменте был окружен: он попал, да простят нам пошлость этого сравнения, как крыса в ловушку. Солдаты, удивленные на секунду, тотчас оправились и с бешенством ринулись на двойной барьер, окружавший их. Но напрасно бросались храбрецы, они не могли разорвать его. Они поняли тогда, что погибли, что им нечего ждать пощады и приготовились умереть мужественно.
Бустаменте бросал вокруг себя свирепые и отчаянные взоры, отыскивая, но без успеха, выхода из этой толпы, грозно уставившей против него штыки и окружившей его.
Некоторые авторы часто забавлялись на счет американских сражений, в которых, по их словам, две армии всегда стараются встать друг от друга далее пушечного выстрела, так что у них никогда не бывает ни одного убитого. Эта шутка очень дурного вкуса приняла теперь размеры клеветы, которую следует опровергнуть, потому что она касается чести южных американцев, которые одарены неустрашимым мужеством, блистательно проявившимся во время войны за независимость против испанцев. К несчастью, ныне это мужество истребляется в междоусобных войнах и совершенно бессознательно.
Три раза солдаты Бустаменте бросались на неприятеля и три раза были отражаемы с огромным уроном. Сражение было ужасно, беспощадно; дрались холодным оружием, грудь против груди, до последнего дыхания, и падали только мертвые. Число их в этой страшной резне мало-помалу убавлялось; остальные отступали. Пространство, занимаемое ими, все уменьшалось, и недалека была минута, когда они должны были исчезнуть под притоком новых сил неприятеля, все подвигавшихся и угрожавших подавить их под своей неотразимой массой.
Бустаменте собрал человек пятьдесят, решившихся умереть или проложить себе дорогу, и сделал последнее усилие. Это была вылазка героев. Несколько минут две массы, устремившиеся одна на одну, оставались почти неподвижны, от самой силы натиска. Дон Панчо вертел своею шпагою вокруг себя и, приподнявшись на стременах, уничтожал все, что ему сопротивлялось.
Вдруг перед ним явился человек, совершенно неожиданно, как твердая скала, изверженная из глубины моря. При виде его Бустаменте невольно отступил, заглушив в себе крик удивления и бешенства. Этот человек был дон Тадео, его смертельный враг, тот, которого он уже осудил на смерть и который каким-то непонятным образом пережил свою казнь. Ныне Господь поставил этого врага перед ним для того, чтобы он был орудием своего мщения и причиной его гибели и стыда!
Глава XXXVI
ЛЕВ ПРИ ПОСЛЕДНЕМ ИЗДЫХАНИИ
- Боже мой, - сказал Бустаменте, - не призрак ли вижу я?
- А! А! - отвечал Король Мрака с иронической улыбкой. - Вы меня узнаете, генерал?
- Дон Тадео де Леон! - вскричал дон Панчо с ужасом. - Неужели мертвецы выходят из могилы? О! Я надеялся, что известие, переданное мне, было ложно… это вы!
- Да, - возразил дон Тадео мрачным голосом, - вы не ошибаетесь, дон Панчо, я действительно дон Тадео де Леон, тот, кого вы велели расстрелять на Большой Площади Сантьяго! Ваши шпионы сделали вам справедливое донесение.
- Человек или демон! - вскричал Бустаменте с яростью. - Я буду сражаться с тобою и заставлю тебя провалиться в ад, из которого ты выбрался!
Враг его улыбнулся с презрением.
- Час ваш настал, дон Панчо, - сказал он, - вы принадлежите правосудию Мрачных Сердец.
- Ты еще не захватил меня, негодяй! Если я не в состоянии победить, я сумею умереть с оружием в руках!
- Нет, ваш час пробил, говорю я вам; вы принадлежите нам, вы умрете, но не смертью воина, вы будете казнены нашим правосудием!
- Ну! - заревел Бустаменте, махая шпагой. - Возьмите же меня, когда так!
Дон Тадео не удостоил отвечать. Он сделал знак, и аркан, брошенный невидимой рукой, со свистом опустился на плечи Бустаменте. Прежде чем генерал, удивленный этим неожиданным нападением, мог решиться на невозможное сопротивление, он был уже вырван из седла, увлечен в толпу неприятелей.
Бустаменте был вне себя; обезумев от горя и стыда, он делал напрасные усилия: аркан давил ему горло, лицо его побагровело, глаза, налившиеся кровью, казалось, хотели выскочить из своих орбит, белая пена выступила на бесцветных губах. Дон Тадео смотрел на него с минуту с выражением сострадания и вместе с тем торжества.
- Снимите с генерала этот аркан, - сказал он, - и стерегите его, но с величайшим уважением.
Солдаты, испуганные этой ужасной развязкой, которой они вовсе не ожидали, оставались мрачны, унылы и в своем остолбенении даже не подумали продолжать битву.
Дон Тадео обратился к ним, говоря:
- Сдайтесь, сдайтесь; человек, сбивший вас с настоящего пути, в нашей власти; вам будет оставлена жизнь.
Солдаты совещались с минуту глазами, потом все бросили ружья, закричав с порывом:
- Да здравствует Чили!
- Хорошо, - ответил дон Тадео, - теперь выйдите из города, станьте за милю от него и ожидайте приказаний, которые скоро будут даны вам.
Побежденные, потупив головы, отправились по той же дороге, по которой пришли; они прошли безмолвные ряды Мрачных Сердец, которые расступались, чтобы пропустить их.
Не теряя времени, дон Тадео с толпою партизан направился к Большой Площади, где битва все еще продолжалась. Укрепившись на площади, солдаты сражались храбро, еще надеясь на помощь, которую должен был подать им Бустаменте. Участь генерала была им еще неизвестна. Хотя число их значительно уменьшалось, они все еще занимали грозную позицию, из которой их почти невозможно было выбить, не решившись на огромный урон. В том убеждении, что им стоило только выиграть время, солдаты сражались с энергией и отчаянием, защищая шаг за шагом баррикады, за которыми они укрывались.
Между тем день близился к концу, заряды солдат истощались, большая часть товарищей их лежала у их ног, и ничто еще не предвещало, чтобы помощь, так нетерпеливо ожидаемая, была близка. В пылу схватки, храбрецы не слыхали шума битвы дона Панчо у городских ворот, тем более, что ружейных выстрелов было немного, а потом дело продолжалось холодным оружием. Мало-помалу отчаяние начало овладевать самыми мужественными. Генерал, командовавший ими, сам чувствовал, что энергия его уменьшается, и бросал вокруг себя тревожные взоры.
Угрюмый сенатор, читавший декларацию, потупив глаза, дрожал всеми членами; он жалел, но слишком поздно, что необдуманно попал в этот капкан, и давал обеты многочисленным праведникам испанской церкви, если ему удастся выйти здравым и невредимым из той опасности, в которой он находился. Достойный человек вовсе не был воинственным, и мы можем смело уверить, без опасения быть опровергнутыми, что если бы он имел хоть малейшее подозрение, что дело повернется таким образом, он преспокойно остался бы себе на своей очаровательной ферме Cerro-Azul, в окрестностях Сантьяго, где жизнь его протекла так приятно, так счастливо и в особенности так безопасно.
К несчастью, как это часто случается на белом свете, где не все идет к лучшему, дон Рамон Сандиас - так назывался сенатор - не умел ценить прелестей приятной сельской жизни; честолюбие ужалило его в сердце, тогда как ему не оставалось ничего желать, и несчастный, как мы сказали, застрял в капкане, из которого теперь не знал как вырваться.
При каждом ружейном выстреле бедный сенатор вскакивал с места, таращил глаза и если иногда, несмотря на принятые им предосторожности, зловещий свист пули раздавался в его ушах, он бросался ничком на землю, бормоча все молитвы, какие только мог припомнить в своем положении.
В первые минуты, кривлянья и крики дона Рамона Сандиаса очень забавляли офицеров и солдат; они даже нарочно увеличивали его страх; но наконец, - что случается в подобных обстоятельствах гораздо чаще нежели думают, - шутки прекратились; мало-помалу страх дона Рамона сообщился насмешникам, которые с ужасом видели, что их положение становилось с каждой минутой безвыходнее.
- Черт побери труса! - сказал наконец генерал сенатору. - Неужели вы не можете дрожать не так сильно? Утешьтесь, ведь вас убьют только один раз.
- Легко вам говорить, - отвечал сенатор прерывающимся голосом, - я не военный; это ваше ремесло такое, что вас должны убить, для вас это все равно.
- Гм! - возразил генерал. - Не столько как вы думаете! Но успокойтесь, если это продолжится еще, нам всем придет конец.
- Э! Что вы говорите? - прошептал бедняга с удвоенным ужасом.
- Ясно как день, что если дон Панчо не поторопится придти к нам на помощь, мы все здесь погибнем.
- Но я не хочу умирать, - вскричал сенатор, залившись слезами, - я не солдат. О! Умоляю вас, мой добрый, мой почтенный дон Тибурчио Корнейо, позвольте мне уйти!
Генерал пожал плечами.
- Какое вам дело до этого? - продолжал сенатор умоляющим голосом. - Спасите мне жизнь, научите меня, как я должен выбраться из этой проклятой сумятицы?
- Откуда я знаю? - отвечал генерал с нетерпением.
- Послушайте, - сказал сенатор, - вы мне должны две тысячи пиастров, которые я выиграл у вас в monte, неправда ли?
- Ну что ж далее? - спросил генерал, раздосадованный этим неприятным воспоминанием.
- Дайте мне средство выбраться отсюда, и я не возьму с вас этих денег.
- Вы дуралей, дон Рамон; неужели вы думаете, что если бы я мог выбраться отсюда, я остался бы здесь?
- Вы мне не друг, - сказал сенатор с унынием, - вы хотите моей смерти, вы жаждете моей крови.
Словом, бедняга почти помешался; он сам не знал что говорил; страх лишил его и того немногого здравого смысла, который оставался в нем. Впрочем, положение генерала Корнейо становилось все более и более критическим: резня была страшная; солдаты падали один за другим под ударами Мрачных Сердец, засевших во всех углах площади.
Две или три вылазки, которые предпринял дон Тибурчио, были отражены; не пытаясь более, солдаты увидели себя вынужденными заботиться только о том, чтобы их укрепления не были разрушены.
Вдруг сенатор подпрыгнул как ужаленный, бросился к генералу и, схватив его за руку, закричал:
- Мы спасены! Слава Богу, мы спасены!
- Что хотите вы сказать, дон Рамон! Что с вами сделалось? Вы окончательно помешались?
- Я не помешался, - отвечал сенатор, - мы спасены, я говорю вам, что мы спасены!
- Что? Что случилось? Не дон ли Панчо идет наконец к нам на помощь.
- Какой дон Панчо! Я хотел бы, чтобы он провалился в ад!
- Что же такое?
- Как? Разве вы не видите ничего? Посмотрите, за баррикадами, вон на том углу?
- Ну?
- Парламентерский флаг, белый флаг!
- Посмотрим, посмотрим! - вскричал генерал. - Точно, правда! - прибавил он через минуту. - Да здравствуют трусы.
- То-то? А я так увидал! - сказал дон Рамон, потирая руки, развеселившись и начиная ходить с нетерпением.
В эту минуту пуля пролетела мимо него, засвистев над самым ухом.
- Милосердный Боже! - закричал он, упав на землю, где остался неподвижен словно мертвый, хотя не получил ни одной царапины.
Между тем генерал тоже велел выкинуть парламентерский флаг на окопах и приказал прекратить перестрелку. Сражение кончилось. Не слыша более ничего, сенатор как кролик, украдкой выглядывающий из норы, осторожно поднял голову. Успокоившись царствовавшей тишиной, он боязливо приподнялся и начал осматриваться во все стороны. Убедившись наконец, что опасность прошла, он встал на ноги, которые однако еще дрожали и с трудом поддерживали его.
Глава XXXVII
ПАРЛАМЕНТЕР
Как только парламентерский флаг был выкинут, перестрелка прекратилась с обеих сторон; солдаты дона Тибурчио, уже не надеявшиеся получить помощь, обрадовались, что неприятель спас их военную честь, прислав первый парламентера. В особенности сам генерал утомился безуспешной борьбой, которую храбро вел с утра.
- Э! Дон Рамон, - сказал он, обращаясь к сенатору тоном более дружеским, нежели каким говорил до сих пор, - кажется, я наконец нашел средство избавить вас от смерти; стало быть, наше условие остается во всей силе, не так ли?
Сенатор взглянул на него с изумлением; достойный человек вовсе не помнил того, что страх заставил его сказать в то время, как пули свистели в ушах его.
- Я совсем вас не понимаю, генерал, - отвечал он.
- Притворяйтесь-ка невинным, - отвечал дон Тибурчио, со смехом ударив его по плечу.
- Клянусь вам честью, дон Тибурчио, - настаивал сенатор, - я вовсе не помню, обещал ли я вам что-нибудь.
- А!.. Впрочем, это может быть, потому что вы очень боялись; но подождите, я освежу вам память.
- Вы сделаете мне удовольствие.
- Сомневаюсь, но все равно. Не прошло еще и часа, как вы мне сказали на этом самом месте, где мы стоим, что если я найду средства избавить вас от опасности, вы не возьмете с меня двух тысяч пиастров, которые я вам проиграл.
- Вы думаете? - спросил сенатор, в котором пробудилась жадность.
- Я это знаю наверно, - отвечал генерал. - Спросите этих господ, - прибавил он, указывая на офицеров, стоявших возле.
- Это правда, - подтвердили они, смеясь.
- А!
- Да, и так как я не хотел вас слушать, вы еще прибавили…
- Как? - вскричал, подпрыгнув, дон Рамон, который хорошо знал с кем имел дело. - Разве и еще прибавил что-нибудь?
- Как же, - сказал генерал, - вот ваши собственные слова. Вы сказали: я прибавляю еще тысячу.
- О! Не может быть, - вскричал сенатор вне себя.
- Может быть, я дурно расслышал?
- Именно!
- Мне даже кажется, - бесстрастно продолжал генерал, - что вы обещали две тысячи…
- Нет!.. Нет!.. - вскричал дон Рамон, смутившись от смеха присутствующих.
- Вы думаете, что больше? Очень хорошо. Не будем спорить…
- Я не говорил ни слова! - вскричал сенатор, раздраженный до крайности.
- Стало быть, я солгал! - сказал генерал строгим тоном, нахмурив брови и пристально смотря на старика.
Дон Рамон понял, что сбился с пути и одумался.
- Извините, любезный генерал, - сказал он с самым любезным видом, какой только был для него возможен, - вы совершенно правы; да, в самом деле, я теперь помню, я точно обещал вам прибавить две тысячи.
Пришла очередь генерала изумиться: подобная щедрость сенатора, скупость которого вошла в пословицу, заставила его остолбенеть; он почуял ловушку.
- Но, - прибавил дон Рамон с торжествующим видом, - вы меня не спасли!
- Как это?
- Мы парламентируем; вы тут ни в чем не причиной и наше условие уничтожено.
- А! - сказал дон Тибурчио с насмешливой улыбкой. - Вы думаете?
- Я в этом уверен!
- Ну, так вы ошиблись, любезный друг, и я сейчас докажу вам это… пойдемте со мной; вот неприятельский парламентер переходит через баррикады; через минуту вы узнаете, что, напротив, вы никогда не были так близки к смерти, как теперь.
- Вы смеетесь?
- Я никогда не шучу в серьезных обстоятельствах.
- Объяснитесь же, ради Бога! - вскричал бедный сенатор, весь страх которого вернулся.
- О! Боже мой, это очень просто, - небрежно сказал генерал, - мне стоит только сказать вождю неприятелей - и поверьте, я непременно это сделаю, - что я действовал по вашему приказанию.
- Но это неправда, - перебил дон Рамон с ужасом.
- Я знаю, - отвечал генерал с самоуверенностью, - но так как вы сенатор, мне поверят; вас расстреляют, а мне будет очень жалко.
Дон Рамон был поражен, как громом, страшной логикой генерала и понял, что попал в безвыходное положение, из которого не мог выбраться без выкупа; он взглянул на своего друга, который устремил на него взор безжалостно-иронический, между тем как другие офицеры кусали себе губы, чтобы не расхохотаться. Старик подавил вздох и решился, мысленно проклиная того, кто грабил его таким циническим образом.
- Ну, дон Тибурчио, - сказал он, - это решено, я должен вам две тысячи пиастров и уж конечно заплачу их вам.
Это была единственная дерзость, которую он позволил себе относительно генерала. Но тот был великодушен; он пропустил это слово, оскорбительное для него, и обрадовавшись заключенному договору, приготовился слушать предложение парламентера, которого к нему привели с завязанными глазами.
Этот парламентер был сам дон Тадео.
- Зачем вы пришли сюда? - резко спросил его генерал.
- Предложить вам хорошие условия, если вы захотите сдаться, - отвечал дон Тадео твердым голосом.
- Сдаться! - вскричал генерал насмешливым тоном. - Вы с ума сошли, сеньор!
Он обернулся тогда к солдатам, которые привели парламентера, и сказал:
- Снимите повязку с глаз этого господина… Повязка была снята.
- Видите, - гордо продолжал генерал, - похожи ли мы на людей, просящих помилования?
- Нет, генерал, вы твердый солдат, и войско ваше храбро; вы не просите у нас помилования; мы сами предлагаем вам положить оружие и прекратить эту братоубийственную битву, - благородно возразил дон Тадео.
- Кто вы такой? - спросил генерал, пораженный тоном человека, говорившего с ними.
- Я дон Тадео де Леон, которого ваш начальник велел расстрелять.
- Вы? - закричал генерал. - Вы здесь?
- Да! У меня есть еще и другое имя.
- Жду, чтобы вы мне его сказали.
- Меня зовут Король Мрака.
- Вождь Мрачных Сердец, - прошептал генерал, взглянув на дона Тадео с тревожным любопытством.
- Да, генерал, я вождь Мрачных Сердец, но это еще не все.
- Объяснитесь, сеньор, - спросил генерал, не знавший уже как себя держать перед страшным человеком, который говорил с ним.
- Я вождь тех, которые взялись за оружие для того, чтобы защищать законы, которые вы нарушили таким недостойным образом.
- Сеньор! - сказал генерал. - Ваши слова…
- Строги, но справедливы, - перебил дон Тадео, - спросите ваше благородное солдатское сердце, генерал, потом отвечайте, на чьей стороне право.
- Я не адвокат, сеньор, - отвечал дон Тибурчио с нетерпением, - вы сами сказали, что я солдат и следовательно должен, не рассуждая, повиноваться приказаниям, которые получаю от моих начальников.
- Не будем терять времени на напрасные слова, сеньор; хотите вы положить оружие, да или нет?