…пассивное страдание – это не поэтическая тема. Во всех великих трагедиях трагедия – это радость для умирающего мужчины; в Древней Греции трагический хор танцевал. Если человек исчез внутри амальгамы зеркала, никакое великое событие не станет лучезарным в его сознании.
При том что Йейтс был великим человеком, на мой взгляд, его понимание героизма является слишком узким. В нивелировании современной демократии и бюрократическом обезличивании он видит замену благородного обычным и ординарным. Вместо того чтобы погибать, обороняя бастион, окруженный высокими крепостными стенами, мы умираем обычной, жалкой смертью: "Некоторые слепцы выезжают на полосу встречного движения -вот и все". По мнению Йейтса, основной приметой нашего времени является обезличивание и анонимность.
Но что же на самом деле представляет собой миф о герое, если его отделить от гипербол фильмов и легенд? Какую роль он играет в нашей повседневной жизни? Какая здесь действует мифологема?
Вообще герой – это имя, или обозначение, или персонификация некой энергии и целенаправленности, которая существует внутри каждого из нас, хотя мы можем совершенно себе не представлять, как получить к ней доступ.
Мифологема героя – это воплощение энергии, необходимой для выполнения трансперсональной жизненной программы, и в особенности – вытекающих из нее последствий. Мы здесь оказались, – и об этом знает каждая клеточка нашего тела – чтобы цвести и расцветать. Вместе с тем существуют мощные силы, препятствующие этому развитию.
В своей блестящей пародии "Странствие по ночному морю" Джон Барт изобразил главного героя, который плывет против течения, несмотря на возрастающие препятствия. Он – единственный оставшийся в живых в том опасном странствии. Его спутникам не повезло: они давно погибли во время разных тяжелых сражений, которые происходили в пути. Он борется, чтобы придать своему странствию смысл во всем теоретически возможном диапазоне: от хвалебных победных гимнов покровительствующему божеству до дарвиновских метафор о том, что выживает сильнейший. Он знает лишь то, что плывет против течения к своей цели, своей Вальхалле, своему предназначению и своей судьбе.
В итоге автор позабавит читателя, сообщив наконец, что повествование идет от лица одного из миллиардов сперматозоидов, который остался единственным из тех, кто снова нес в мир свою генетическую программу для воссоздания целой истории. Несмотря на все препятствия, единственный сперматозоид остается в живых в этом странствии, чтобы соединиться с яйцеклеткой и снова начать старую историю. Точно так же Юнг размышлял о том, что если бы погибли все люди, за исключением одного, то вся наша история была бы воспроизведена снова, ибо вся история содержится внутри нашей генетической программы и структурирующих психику процессов. Любой из нас мог бы воссоздать мир не только по памяти, но и из общего сновидения, которое является нашим духовным наследием, фиксированной структурой, сохраняющейся в нашем мозгу и в наших хромосомах.
Силы, препятствующие нашему герою, очевидны и внушают трепет. В конце концов все мы канем в небытие. Но существующие внутри силы внушают еще больше смирения и благоговения. Они воплощаются в наших страхах, в нашем стремлении к комфорту и богатству, в нашем желании погрузиться в свои истоки, в нашем побуждении снова утонуть в бессознательном, покончить с этим ужасным странствием с неясным исходом, заставляющим нас все время мучиться и страдать.
Совсем недавно я проезжал через каньон Уинд-Ривер, штат Вайоминг, где наблюдал разные напластования горных пород на крутом обрыве; возраст некоторых из них достигает 300 миллионов лет. Их поднятия, опускания и разные изгибы и сдвиги происходили задолго до того, как на Земле появилось человечество. Как же удалось выжить человеческому роду – совершенно невероятная и замечательная история, и вместе с тем насколько удивительно то, что каждый из нас ежедневно продолжает свое странствие в направлении к финалу, который всех ожидает.
Задача героя просматривается даже в жизни самого смиренного человека, особенно в жизни тех людей, которые встают усталые и отправляются выполнять унизительную работу, чтобы прокормить свою семью. Она проявляется в желании каждого человека пожертвовать комфортом, нарциссическими интересами, личной программой – ради более высоких ценностей. Обычно мы не считаем таких людей героями, но их деятельность ежедневно обновляет мир и спасает его, – хотя бы как место, сохраняющее для нас постоянную ценность. В нашем нарциссическом и поверхностном обществе мы переносим свои героические устремления на других, придаем этот статус кинозвездам, известным спортсменам, всевозможным знаменитостям, – и все это свидетельствует о том, насколько тягостным для нас является осознание постоянных требований, которые предъявляет к нам задача индивидуации. Все мы ежедневно сталкиваемся со смертью, депрессией и отчаянием. Тот, кто встает и делает то, что должно быть сделано, делает это для всех нас.
Джозеф Кэмпбелл был прав, когда обратил наше внимание на героя, назвав его деятелем, создающим для соплеменников новые ценности и становясь для них моделью масштабной деятельности. Однако мы фактически упустим главное, если не увидим, что такая задача содержится в требованиях, предъявляемых к нам всем. Сталкиваясь с потрясающими нас глубинами, вселяющими в нас ужас, с масштабностью окружающих нас пространств и духами невежества и нетерпимости, которые нам противостоят, кто из нас не испытывает тоску по какому-нибудь герою, который одержал бы за нас победу и заменил бы нас в момент критического выбора?
Каждый человек, который живет хотя бы в полуосознанном состоянии, осознает, как часто мы сталкиваемся с так называемой трусостью толпы, в особенности тех, кто может легко спроецировать свои страхи на подходящую мишень, превратив ее в козла отпущения. При этом каждый человек, готовый заклеймить других, часто сам испытывает робость, желание повернуть, уйти прочь, не завершив начатое из-за страха и самых разных видов вызываемого им оцепенения. Только признав универсальными эти страхи и несовершенства, мы можем освободить козла отпущения от его бремени, возложив этот груз на себя. В пьесе "Жизнь Галилея" Бертольда Брехта один персонаж говорит: "Несчастна та страна, у которой нет героев!" А Галилей ему отвечает: "Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях".
Разумеется, Брехт больше рассуждает с политической точки зрения, чем с точки зрения человеческой индивидуальности, однако его цель состоит в том, чтобы показать, что Галилей, как и мы, боялся орудий пыток святой инквизиции, хотя он отважился думать о непостижимом в отношении нашей планеты и ее месте в великом космосе. Стареющий астроном имел все основания, чтобы позволить страху себя победить (и Брехт хотел показать не Аристотелевых героев, а самых обычных людей в общем смысле), но тем не менее Галилей не мог остановить свое воображение и не мог запретить своему проницательному разуму развивать новые мысли и приходить к новым рискованным умозаключениям. Таким образом, он стал героем культуры. Он раздвинул границы нашего воображения.
Немногие из нас живут более мучительной жизнью, чем жил Бетховен, но он тем не менее наполнил музыку новым содержанием и расширил рамки существующих музыкальных форм. Этот список можно продолжать и продолжать. Каждый из таких людей сталкивался со страхом, с отвержением, иногда – даже с преследованием, и вместе с тем они отвечали своему внутреннему зову и стремились запечатлеть истину своего внутреннего переживания. Таково проявление героизма в культуре, и оно может служить примером для каждого из нас.
Мы живем не для того, чтобы слепо подражать чужой жизни и называть своими чужие ценности. Imitatio Christi заключается не в подражании иудею из Назарета или же в бродяжничестве с сумой, подобно маленькому Гаутаме, в надежде на внезапное превращение в Будду. Ничто так не отдаляет от соответствия этим религиозным героям, как рабское подражание. Свою задачу индивидуации они уже решили. Наш долг заключается в том, чтобы прожить свою жизнь так же полно, как они отважились жить своей истиной.
Переопределить героизм – значит посмотреть на все в совершенно ином свете. Перед героем неизбежно стоит задача. Каждый день, быть может, каждый миг она становится новой. Никто из нас не может делать героический выбор и совершать героические поступки все время, быть может, даже большую часть времени. Но у каждого из нас есть свое собственное призвание, хотя большинству из нас оно остается неясным. Задача героя и состоит именно в том, чтобы ее прояснить и попытаться справиться с тем, к чему нужно обратиться, стоя на краю бездны страха и сомнений в себе.
Амбивалентность, которую ощущают люди в связи с такой задачей, вполне понятна, ибо она всегда означает отказ от известного, гораздо более безопасного места ради менее известного и, как правило, менее безопасного места. Мировая литература изобилует примерами такого отказа. Библейская притча об Ионе и ките является особенно яркой иллюстрацией этого архетипического паттерна. Иона пытался уйти от требований, предъявляемых ему индивидуацией, и оказался в чреве чудовища. Что это, если не символ регрессии в теплый мрак бессознательного? Вместе с тем телеология души такова, что побуждает к трансформации, хотим мы того или нет, и архетип героя – это основная метафора такого русла для либидо в направлении развития.
Мы часто испытываем побуждение оказаться в новом месте, поменяв ощущение безопасности и пресыщенности на новую программу действий, которая может быть опасной, но способствовать развитию. Символический смысл требований, предъявляемых Яхве к Ионе, не слишком отличается от смысла требований, предъявляемых Самостью к Эго. В родовой мифологии этот процесс всегда описывался как странствие по ночному морю; в таком описании ночь подразумевает неизвестное, море – бессознательное, а странствие – трансформацию либидо. В конечном счете mare nostrum – это наше море, наша "мать"; куда бы мы ни направлялись, мы плывем по этому внутреннему морю.
Многие моряки нашли покой в этой темной морской пучине. Море кишит утонувшими в нем несостоявшимися героями. У каждого рыцаря, победившего дракона, есть девяносто девять несчастных предшественников, которым это не удалось. При этом оба пути, как вперед, так и назад, ведут к смерти. Путь назад – это смерть человеческих возможностей вследствие регрессии, которая иногда приводит к смерти человеческой личности, например в случае психоза.
Любопытно, что почти универсальное табу на инцест является невольным признанием этой опасности. С точки зрения психологии инцест означает соединение с подобным себе, а не оплодотворение новым. Точно так же, как это может оказаться бесплодным на генетическом уровне, отказ от увлеченности иным "другим" обязательно приводит к застою. Фундаментализм – это избегание иных ценностей, капитуляция перед страхом, а следовательно, он подпитывает сам себя, а потому является бессознательно инцестуозным. Такая замкнутость на себя может породить только чудовищ.
Огромный массовый интерес к педофилии в наше время слишком часто приводит к предостережению от воздержания, словно речь идет просто о проблеме выбора поведения. При всей гнусности насилия над ребенком подлинную дилемму нужно искать там, где зашло в тупик развитие либидо, в область раннего развития. У злоумышленника существует фиксация на инцестуозном цикле либидо, которую он использует в своих попытках воссоединиться с ранними аспектами своей истории. Тело и культура увлекли личность человека за рамки, которых достигло его развитие. Поскольку эта фиксация часто связана с какой-то ранней травмой, мы можем видеть, как трудно бывает человеку испытывать влечение к другому, более внутренне развитому человеку.
Такая же проблема может проявиться и в сексуальности взрослых, как утверждает выражение la petite mort. Разумеется, стремление испытать "маленькую смерть" в объятиях возлюбленного (или возлюбленной) очень заманчиво и соблазнительно, но не соответствует более значительному обмену удовольствием и смыслом с автономным Другим, которого должна требовать от нас взрослая сексуальность. Точно так же широкая доступность порнографии, учитывая, что она распространяется по Интернету больше, чем все остальное, – по существу, представляет собой отказ от увлечения абстрактным Другим как равным себе. В конечном счете плейбой – это мальчик, а не взрослый. Если человек привязан к миру фантазии, то он все еще находится во власти материнского комплекса, независимо от своего пола и жизненной ситуации. Парадокс заключается в том, что фантазия – это компенсация задачи, не поставленной перед ним сознательной жизнью и, больше того, она дает возможность человеку еще дальше убегать от этой жизни.
Если говорить более абстрактно, то способность вступать в отношения с Другим обогащает человека не только интеллектуально, но и концептуально. Этноцентризм, который присутствует во всех культурах, является такой же разновидностью инцеста, как и фундаментализм. Это избегание диалектики, которую привносят "другие", и регрессия к уже известному. Такая двойственность желания присутствует во всех человеческих отношениях, как индивидуальных, так и коллективных, и на всех стадиях нашей жизни. Читателю может показаться странным то, что мы рассматриваем эти вопросы в качестве контекстуальной размерности архетипа героя, однако они представляют собой ту область, в которой призыв к личностному росту, требование преодолеть регрессивные силы бессознательного встречаются практически ежедневно.
Тем не менее путь вперед тоже неминуемо приводит к смерти, к тому, чтобы пожертвовать старым Эго, чтобы открыть для себя возможность увеличения масштабности. Как омар ежегодно разрывает свой панцирь и покидает его уютное убежище ради того, чтобы создать более просторный, так и нам периодически нужна смерть и соответствующий рост. Насколько уязвимым становится омар в период, когда он избавился от одного панциря и не вырастил другой, настолько же уязвимыми становимся мы в промежутке между мифологическими идентичностями. Зачастую основная задача психотерапии или лучшего друга заключается в том, чтобы в этот "смутный", промежуточный период времени совместными силами соединять фрагменты старого мифа, пока не сформируется новый.
Человек или культура, оказавшиеся в промежутке между мифами, подвергаются опасности, но только в этом случае ими должны управлять природа, божество или душа. Испытывая чувство покинутости и дезориентации в жизни, одна женщина мне сказала: "До этого я никак не могла понять смысл воскресения. Теперь я понимаю: чтобы вернуться к самой себе, мне нужно умереть. Я так свыклась со своим браком, со своей ролью матери и спокойной жизнью, что не осознавала того, что я еще не пришла к себе".
Такой человек не выбирает смерть. В ней умирал ее прежний миф. Переход в потусторонний мир определяют боги, судьба и Самость; вместе с тем такая личность получает благословение в виде переживания, в процессе которого она получает новое ощущение самости, новую мифологию. Это окончание истории об Ионе. Такой человек пережил героическое странствие независимо от того, насколько осознанно происходило это переживание. Задача героя заключается в освобождении процесса индивидуации от всех, кому временно приходится нести его бремя. Конечно, это совсем не значит, что в роли супруга, родителя или в обладании какой-то собственностью содержится какая-то внутренняя ложь; но это значит, что каждая из этих ипостасей несколько искушает дух, уводя его от вызова взросления из состояния детского сна. Юнг объясняет:
Даже если происходит изменение, прежняя форма совсем не теряет своей привлекательности; ибо тот, кто разлучается с матерью, стремится снова к ней вернуться. Такое стремление может легко превратиться во всепоглощающую страсть, угрожающую всему, что было достигнуто. Несомненно, что "матерью", на которую в данном случае ссылается Юнг, является материнский комплекс в своей общей форме, связанное с ним желание почувствовать заботу и защиту, которое, будучи совершенно понятным, приводит к отказу от индивидуации. Отказ от взросления – это не просто индивидуальное решение; оно влияет на всех, кто имеет какое-то отношение к нам и к нашему незавершенному делу, и оно наносит травму всему миру, не давая возможности всей нашей человечности внести в него предназначенный ей вклад.
Связь фундаментализма и инфантилизма может показаться натянутой, как и излишней обремененности нуждой в близких отношениях; однако все это имеет нечто общее: торжество страха, лени, летаргической силы инстинкта и бессознательного. В центре любой истинной религии и психологического героизма присутствует способность принести в жертву эти регрессивные устремления. Как несколько вызывающе пишет Юнг: