Девица Люся едет зайцем в тепловозе за лекарством для больной мамы. Однако все идет как-то не так. А вправду ли Люсе нужен препарат? Больна ли ее мать на самом деле? И кто она, Люся, та ли, за кого себя выдает?
Приключенческая повесть А. Н. Леонтьева "Тройной прыжок" была опубликована в 1966 году в журнале "Вокруг света", в том же году вышла отдельным изданием. Перед вами ее ранний вариант, значительно отличающийся от книжной редакции.
Иллюстрации К. Эдельштейна.
До отправления скорого поезда оставалось две минуты, когда к мягкому вагону подошли двое: высокий, чуть грузный брюнет в форме железнодорожника и юноша в светлом костюме.
Юноша протянул проводнику билет. Это был именной литер, выписанный до следующей станции.
- Героя везешь! - сказал проводнику железнодорожник. - Головой отвечаешь!
Проводник посмотрел на пассажира. Паренек как паренек, лет шестнадцати, не больше. Серый модный костюм, нейлоновая сорочка. Ничего героического нет. Разве только свежая ссадина над бровью.
- У меня дома таких героев двое, - принимая шутку, усмехнулся проводник.
- Я вам серьезно говорю, - без улыбки произнес железнодорожник. - О нем уже министр знает. А завтра, может, вся страна услышит!
- Будет, Георгий… - пробормотал паренек.
- Зачем стесняешься, дорогой!
Поезд мягко тронулся.
- Попрошу подняться! - сказал проводник.
- Будь здоров, генацвале! - Железнодорожник крепко обнял паренька. - Приезжай, всегда дорогим гостем будешь!
Неловко запнувшись, паренек вскочил на подножку.
- Аккуратней, молодой человек! - укоризненно произнес проводник. - Пройдите в вагон.
Коридор вагона был пуст. Все спали. Паренек остановился у окна. Мимо медленно проплывал пустой перрон. Уже осталась позади фигура Георгия с приветственно поднятой рукой. Вдруг из дверей вокзала выскочила девушка. Оглядевшись по сторонам, она бросилась вслед за поездом. Когда она поравнялась с мягким вагоном, паренек отодвинулся от окна.
- В пятом купе нижнее место свободно, - сказал неслышно подошедший проводник. - Я сейчас постелю.
- Нет, нет… Не надо… Я здесь…
Глаза у паренька не то усталые, не то грустные.
- Как хотите, - сказал проводник. - Если что надо - кликните.
Он скрылся в служебном купе. Паренек сел на откидную скамеечку у окна. В вагоне было тихо. Поезд, набирая ход, шел по эстакаде, нависшей над кварталами спускающегося по склону холма города. В окнах домов горели редкие огни.
Даже не верилось, что все это случилось именно здесь, всего какой-нибудь час назад…
1
А все Петька Щукин. Он виноват. Мы с ним учились вместе в пятом классе. Петька был старше меня. Он сидел два года не то в четвертом, не то в третьем. А в пятом совсем ушел из школы, поступил в железнодорожное училище. Вчера я встретил Петьку в депо. Он сразу стал обо мне заботиться. Куда-то сбегал и сказал, что добился, теперь меня прикрепят к нему в ученики. Потом он сказал, что надо обязательно обмыть мое поступление на работу. Мы выпили с ним по две кружки пива в буфете и пошли в город.
Было нам очень весело. Мы смеялись как сумасшедшие. На нас все оглядывались. Возле танцплощадки мы встретили двух девчонок. Одна из них - черненькая, высокая - мне очень понравилась. У нее была строгая, на пробор, прическа и длинные серые глаза. Я такие глаза только в заграничных фильмах видел. Раньше ее в нашем городе я не встречал. Петька начал острить, задирать девчонок. Подруга черненькой смеялась, а та даже не улыбнулась ни разу. Как будто нас и не было.
И тут мне вдруг стало плохо. Так плохо мне еще никогда в жизни не было. А главное, это случилось на глазах у девчонок. Черненькая только мельком на меня взглянула и тут же отвернулась. Но мне даже сегодня утром было стыдно вспоминать этот взгляд.
Год назад в моей жизни произошли неприятные перемены. Нашу старую школу сломали, и в восьмом классе меня перевели в другую, образцовую имени Н. В. Гоголя. Порядки там были строгие. Учителя каждый день говорили о высокой чести учиться в школе, носящей имя великого писателя, как будто Н. В. Гоголь был круглый отличник. Но все-таки, наверное, в старой школе нас учили как-то по-другому, потому что теперь на уроках я часто ничего не понимал.
Класс был сильный, ребята почти все незнакомые, спрашивать я стеснялся. Первое время я еще пытался разобраться сам дома, а потом махнул рукой. На уроках, когда меня спрашивали, отвечал невпопад, под дружный смех класса.
Я стал прогуливать. Утром брал портфель и уходил из дому. Город наш небольшой, на улицах легко можно встретить знакомых, и я шел к железной дороге. В стороне от станции ложился в пахнущую нефтью пожухлую придорожную траву и часами смотрел на проходящие мимо поезда.
К зиме стало хуже. На кино у меня деньги бывали редко, даже на дневные сеансы. Но в конце концов я открыл замечательное место: районный дом санитарного просвещения. Там с утра начинались лекции с диапозитивами.
Мама ничего не замечала. Утром я уходил, как всегда, а вечером она часто дежурила. Она работает на междугородной телефонной станции старшей смены. А отец - в командировке. Скоро два года. Он строит железную дорогу в тысячах километров от нашего города.
К весне стало ясно, что экзамены мне не выдержать и придется оставаться в восьмом классе на второй год. Я решил не дожидаться неизбежного и сказал маме, что хочу идти работать на железную дорогу, как папа. Мама сначала ничего не могла понять, сколько я ни твердил, что мне уже шестнадцать лет, я имею паспорт и хочу начать трудовую жизнь, а потом пошла в школу - и все выяснилось.
Через неделю мы отправились в депо. Там хорошо знали папу и согласились взять меня учеником слесаря. С осени я обещал маме начать учиться в восьмом классе вечерней школы.
2
Сегодня я пришел в депо вовремя, к началу вечерней смены, но ни Петьки, ни бригадира не нашел. Все были заняты своим делом и на меня только покрикивали, чтобы посторонился. Я решил поискать бригадира.
Вечерело. По путям Сортировочной станции сновали маневровые тепловозы. Хриплый голос распекал по радио какого-то Сударкина, который загнал не на тот путь вагоны. Никогда я не слышал, чтобы по радио говорили такие слова.
Я шагал по шпалам и думал о вчерашней девчонке. Удивительно крепко засела она у меня в голове. Чей-то крик заставил меня поднять голову,
Навстречу бежал Петька, придерживая на боку сумку с инструментами.
- Гуляешь? - крикнул он. - А я тебя по всему депо ищу! Пошли!
Я очень обрадовался Петьке. Щукин оглядел меня.
- Ты что, снова на танцы собрался? Спецовка где?
- Понимаешь… Кладовщика нет…
- Беда с тобой, Селезень… - вздохнул Петька. - Хоть за ручку води. Ну, пошли.
- Куда?
- У сто тридцать четвертого пескоструйка барахлит. Не отставай, шевели протезами.
Петька нырнул под стоящие на соседнем пути вагоны.
Под заправкой стоял целый поезд из тепловозов. Я насчитал восемь, но Петька сказал, что их только четыре. Каждый тепловоз - из двух одинаковых секций. Они сцеплены торцами друг к другу, и получается вроде дубля в домино. Восемь секций растянулись метров на сто с лишним.
Петька присвистнул:
- Вот это сцепочка, будь здоров!
Из первой кабины высунулся пожилой машинист.
- Зачем пожаловали?
- Помочь ветеранам труда, - сказал Петька. - Говорят, зашились, без нас не обойтись.
- Что же, в депо настоящего слесаря не нашлось? - нахмурился машинист и скрылся в кабине.
- Тяготеет над людьми груз прошлого, Сергей, - громко произнес Петька. - Ведь сколько лет уже поем: "Молодым везде у нас дорога…" А старикам, извини, только почет…
Голова машиниста снова показалась в окне кабины.
- У тебя рашпиль есть?
- Есть! - с готовностью отозвался Петька. - Дать?
- Самому сгодится… Попроси приятеля язык тебе подпилить.
Петька беззлобно рассмеялся. Что-что, а юмор он понимает.
- Пойдем, Селезень, - сказал он. - Покажем, на что способно новое пополнение рабочего класса.
- А этот свистун тоже - класс? - спросил машинист. Он глядел на мои брюки.
- Не угадал, батя, - сказал Петька, - трудовая интеллигенция! Пошли!
Нужный нам тепловоз стоял последним в сцепке. Петька полез в узкое пространство между секциями. Внизу на гладко срезанных торцевых стенках было по два бункера с песком. Около каждого из них откидные площадки, к которым шли лестницы. Одна лестница, побольше, вела на крышу локомотива.
Петька подергал клапаны. На рельсы посыпался песок.
- Здесь все нормально, - сказал он. - Пошли в кабину.
Машинист, высунувшись из двери головного локомотива, смотрел на нас. Мы поднялись в кабину первой секции сто тридцать четвертого.
Тепловоз мерно подрагивал. Работали двигатели. В кабине стояли два мягких вертящихся кресла. В большие овальные окна открывался обзор на три стороны. На приборной доске - циферблаты и лампочки. Почти как в самолете. Рядом какие-то рукоятки, штурвалы, кнопки.
Петька возился, согнувшись в углу.
- Педаль подачи заедает, - бормотал он.
Я покрутил одно из кресел. Оказывается, оно не только поворачивалось, но и подымалось вверх и вниз, как у зубного врача. Я подогнал кресло по своему росту и сел. Положил руку на одну из рукояток. Вдруг тепловоз дернулся и тронулся с места.
- Это что за чудеса?! - выпрямился Петька. - А если б я еще у бункера сидел?!
Я перепугался, хоть и понимал, что не мог ничего сделать. Я ведь даже не шевельнул рукоятку.
- Машинист видел, как мы сюда поднялись, - сказал я.
Состав неторопливо двигался задним ходом.
- Теперь начнет по всей станции гонять, - проворчал Петька. - А ты жди!
Он сел в соседнее кресло.
На приборной доске вспыхивали и гасли разноцветные лампочки.
- Ты что-нибудь соображаешь в этом? - спросил я Петьку.
- А как же! Я вообще думаю на будущий год в машинисты перейти - профиль у них интересный…
Тепловозы вдруг резко рванули вперед. Я чуть не слетел с кресла.
- Вот человек! - возмутился Петька. - Отдохнуть культурно не даст!
Я посмотрел в окно. Сцепка, набирая скорость, шла вперед по запасному пути. Мне показалось, что дверь самой первой кабины была открыта.
- Куда это мы?
- Спроси что-нибудь полегче. - Петька тоже высунулся в окно. - Спятил старый, что ли? Ведь там же тупик!
3
В кабине было душно. Машинист пошире распахнул дверь. Весь день ему не хватало воздуха. Прошлой ночью давило в груди, отдавало под левую лопатку. Только к утру боль отступила.
Заправка окончилась. Машинист передвинул рукоятку контроллера на самый тихий, чтобы отогнать сцепку немного назад. Потом снова шагнул ближе к двери глотнуть свежего воздуха.
Тепловозы отошли от заправочной станции. Машинист потянулся к рукоятке реверса, чтобы поставить двигатели на холостой ход…
Острая, нестерпимая боль внезапно пронзила сердце… Падая, машинист не почувствовал, как его рука судорожно рванула вперед рукоятку контроллера. В следующее мгновение резкий толчок выбросил его в открытую дверь кабины…
- Федор Петрович! Федор!
Голос доносится откуда-то издалека. Отчаянно болит грудь. Машинист приоткрывает глаза. Серая пелена застилает все. Кружится голова.
- Что с тобой?
Как в тумане, склоняется над ним знакомое лицо путевого мастера. Машинист рывком приподнимается, кричит:
- Где… тепловозы?!
Но мастер не слышит его крика. А сцепка идет одна, и на ней двое слесарят.
- Тепловозы! - хрипит машинист.
Нет, не слышит его путевой мастер, не слышит…
И тогда машинист встает. Он должен догнать сцепку. Он делает шаг, другой. Чудовищная слабость валит с ног, но машинист идет. Он отталкивает человека, который стоит на пути.
И вновь невыносимая боль пронзает сердце. Машинист падает. Его обступает тьма…
Когда задыхающийся путевой мастер вбежал в дежурку с невероятной вестью, диспетчер Сортировочной успел почти автоматически послать две команды.
Первое - он перевел сцепку с запасного на главный путь, ибо нельзя было дать погибнуть машинам в тупике (о том, что на сцепке двое ребят, не знали ни мастер, ни диспетчер, а лежащий без сознания машинист не скоро смог бы рассказать об этом). Второе - диспетчер проверил, закрыт ли выход со станции красным светофором. Это было единственное, что могло задержать сейчас сцепку.
4
Петька успокоенно выпрямился. Тепловозы прогрохотали по стрелке.
- Перевели на главный, - сказал Петька. - Фу ты, черт!.. Не дрейфь, Серега, не кончится теперь в тупике твоя молодая жизнь!
А я и не дрейфил. Чего мне было дрейфить? Я сразу понял, что Петька меня просто разыгрывает, как новичка на корабле. Только не на такого напал. Еще не хватает, чтобы Петька сказал: "Салага". И вообще его покровительственный тон начал меня раздражать.
5
- Брось! - начальник разъезда "38-й километр" усмехнулся в трубку. - Будет разыгрывать! Сегодня не первое апреля…
- 38-й километр! - Голос на другом конце провода был слишком взволнованным для заурядного розыгрыша. - Примите телефонограмму. "К вам следует по первому сцепка из четырех тепловозов без машиниста. Обеспечьте беспрепятственное движение". Повторите, как поняли?..
![Алексей Леонтьев - Тройной прыжок [журнальный вариант]](/s3/pi/16/ad3bcbeb77c7b8b6d8c354bca39ccba7.jpg)
- Вас понял… - неуверенно произнес начальник разъезда. - К нам следуют четыре тепловоза без машиниста… Послушай…
- Освободите линию! Я вызываю Узловую!
Начальник разъезда растерянно положил трубку.
6
- Хана! - испуганно проговорил Петька. - Мы прошли на красный!
Ну и артист! Ему бы в кино сниматься. У него даже губы вздрагивали.
- Брось, - сказал я. - Не маленький… А как же автоблокировка?
- Что ты понимаешь?! - закричал Петька. - Автоблокировка! Все двигатели вкалывают сразу, шестнадцать тысяч лошадиных сил! Никакие тормоза не удержат!
Что-то странно он шутил. Лицо у него было белое, как моя рубашка.
- А что же машинист?
- Кончился твой машинист! Сошел с ума, напился, улетел на Марс!
Петька выругался. Я еще никогда не видел его таким.
За окном промелькнули последние станционные строения. Дальше лежали пустые, быстро темнеющие поля.
- Слушай! - сказал я. - Ты же в этом деле специалист… Останови!
Петька не ответил. Он глядел на меня. Но глаза у него были пустые. Я отвернулся и высунулся в окно, пытаясь заглянуть в кабину первого тепловоза. Но путь был прямой, и не было видно ничего, кроме черной поверхности корпуса локомотива.
Навстречу все быстрей валились серые телеграфные столбы. Сливаясь в сумерках, проскакивали огромные буквы выложенных на откосах лозунгов.
Петька, навалившись сзади, тяжело дышал в затылок. Его рука больно стиснула мне плечо.
Впереди показалась река. Полотно пути пошло вверх. Каменный откос сменился песчаной насыпью. Состав немного замедлил бег. Петькина рука вдруг разжалась. Он метнулся к двери. Рывком распахнул ее.
- Петька! - крикнул я.
Петька уже висел на последней ступеньке подножки.
- …а-а-ай! - тонко прокричал он и разжал руки. Я невольно отшатнулся. Темный клубок метнулся вперед и покатился вниз по песчаной насыпи…
Когда я заставил себя поглядеть назад, Петьки уже не было видно.
Все произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Я только понимал, что, если Петька прыгнул с поезда на всем ходу, значит действительно случилось что-то невероятное. Он крикнул: "Прыгай!"
Я осторожно ступил на подножку. В лицо ударил ветер. Вцепившись в поручни, стал медленно спускаться, неловко ощупывая ступеньки ногой. Одна, другая, третья… Нога опустилась в пустоту и тут же судорожно дернулась обратно.
Я замер на последней ступеньке. Навстречу мчался сливающийся частокол шпал. Шпалы неслись все быстрей, и не было сил отвести от них взгляд. Кружилась голова.
Я невольно зажмурился. Руки до боли вцепились в поручень.
Я не знал - прошло мгновение или минута. Оглушительный грохот заставил меня раскрыть глаза.
Состав на сумасшедшей скорости мчался по мосту. Внизу в пролетах темнела река.
Сцепка проскочила мост. Полотно дороги ушло в глубокий разрез. Прыгать здесь было невозможно.
Я с трудом поднялся в кабину. Ноги не слушались. Я даже не смог сесть в кресло. Просто опустился на пол у задней стенки кабины. Крутые откосы дороги подступили к самым окнам. Стало совсем темно.
Мне еще никогда не было так жутко. Я заплакал. Здесь меня никто не мог видеть, и мне не было стыдно.
7
…Стоит раскрыть глаза, и наваждение исчезнет. Все встанет на свои места. Стихнут двигатели, скрипнут тормоза. Сцепка замедлит ход и остановится у разъезда. Из передней кабины неторопливо вылезет машинист, оботрет руки паклей и крикнет: "Эй, рабочий класс! Как, порточки сухие?"
И я бы совсем не обиделся. Господи! Да я бы просто расцеловал его. Только вот Петька… Зачем спрыгнул Петька? Ведь тепловозы сейчас остановятся!..
Я открываю глаза. Темная стена леса стремительно проносится за окном. Голый весенний лес стоит, жуткий и безмолвный. В кабину не пробивается ни лучика света. Только тревожно горят лампочки на приборном щите.
С новой силой подступает страх. Я не могу больше ждать, пока этот сумасшедший состав врежется в первое препятствие на пути или, сойдя на крутом повороте с рельсов, с грохотом полетит под откос.
Я заставил себя встать. Кабину бросало из стороны в сторону. Меня здорово стукнуло о какой-то выступ. Казалось, вся кабина состоит из железных переборок, острых углов и стальных рычагов. Хлопала незакрытая дверь. Я подошел к проему. Взглянул вниз. Тепловозы шли без огней. Полотно дороги было едва различимо в темноте.
Я нащупал ногой ступеньку. И вдруг отчетливо увидел, будто со стороны, как мое тело падает на рельсы. Рывок вбрасывает его внутрь. Колеса последней секции… Я отпрянул назад и захлопнул дверь.
Отец говорил мне: в трудную минуту просчитай в уме до десяти, потом принимай решение. Я просчитал до двадцати пяти. Вслух.
Прыгать надо только из самой последней кабины. Все-таки есть хоть какой-то шанс. Надо пробраться в последнюю секцию.
Я открыл дверцу в задней стенке кабины. Она вела в узкий проход. Рядом оглушительно стучал дизель. Удушливо пахло нефтью.
Я осторожно полез по проходу. Тепловоз раскачивало. Я больно ударился коленом и уперся в стенку. Пошарив, нашел ручку. Приоткрылась дверь. Я жадно глотнул холодный вечерний воздух. Между секциями был обычный переход, как в электричке.
Теперь я уже уверенней прошел по узкому проходу машинного отделения. В конце его была такая же дверь, как в первой секции. Я вошел в кабину.
Здесь так же горели лампочки на контрольном щите, но было чуть светлее. За широким полукруглым стеклом убегала назад дорога. Каждое мгновенье уносило меня от дома.